— Ну ты понимаешь, Лена, я с этими людьми полтора года живу… и мне до сих пор хочется уточнить: это что, социальный эксперимент?
Я нервно растягивала жилетку на коленях, не зная, смеяться или кричать. Лена на том конце трубки тихо хрюкнула — это у неё такой смех.
— Ой, Дианка, ты как начнёшь! Рассказывай, что опять. Свекровь подожгла хлев или просто объявила голодовку против твоего салата с рукколой?
— Руккола, кстати, пошла в дело. Курицы её доели. А Людмила Андреевна, кажется, решила, что я — агрессор с дипломом.
Я отключила громкую связь и просто уставилась в одну точку. Было утро субботы, Николай, как всегда, свалил в автосервис «на пару часиков» — которые затягивались до восьми вечера. Людмила Андреевна с утра уже успела сунуть мне под нос тазик с натёртой морковкой и многозначительно хмыкнуть:
— Это если вдруг захочешь что-то нормальное приготовить. А то вчерашнее… ну, сама понимаешь, не все любят «эти ваши кумкваты».
Учитывая, что я вообще-то делала курицу по-тайски с ананасом, и кумкватов там не было, — комментарий, скажем так, не вызвал энтузиазма.
Я поднялась, пошла на кухню и застала Людмилу Андреевну как раз за обучающей лекцией Виктору Семёновичу.
— …Вот ты скажи, зачем он на ней женился? Она ж даже масло сливочное не покупает. Всё какие-то «гхи» и «авокадо». Чай по расписанию, полотенце своё личное! В семье, между прочим, всё общее. Или она у нас элита?
Я встала в дверях. Спокойно, но с выражением, как говорят учителя на собраниях.
— Людмила Андреевна, я вас прекрасно слышу. И да, полотенце у меня своё. Потому что ваше висит над кошачьим лотком.
Она прищурилась:
— Ну что ты, мы же просто обсуждаем. Не молчи, Виктор, скажи, скажи ей!
Виктор Семёнович, мужчина с философским лицом и вечной газетой, обречённо вздохнул:
— Да никто тебя не обижает, Диана. Просто ты… другая. А у нас всё просто. По-нашему. Как привычно. Без понтов.
Понты — это, напомню, я, которая привезла их сыну ноутбук, оплатила CRM-систему в автосервис, уговорила Колю завести Инстаграм с фотками до/после ремонта машин и даже настроила рекламу. И всё это, конечно, бесило. Но молча.
До тех пор, пока однажды вечером я не услышала, как Сергей, брат Коли, в гараже говорит матери:
— Я эту бабу вообще терпеть не могу. Она, блин, с умным лицом и словами из трёх букв: KPI, ROI, SEO. Как будто мы тут не гайки крутим, а Нобеля берём.
Я не стала устраивать сцену. Но внутри щёлкнуло. Очень громко.
— А чё ты к нам на обед не спускаешься, Дианочка? — голос Людмилы Андреевны раздался под моей дверью в воскресенье. — Мы тут щи сварили, настоящие! Не как твои… на воде.
— Я работаю, — отрезала я.
— Ну-ну. У нас тоже работа, между прочим. Просто без компьютеров. Но с руками.
Вроде бы обычные слова. Но под ними чувствовалась та самая тонкая, липкая обида. За что? За то, что я не «своих», а из «этих». Из тех, кто ездит на работу в офис, а не в комбезе в автосервис. Кто читает не «Аргументы и факты», а «Forbes». Кто говорит не «прихватило спину», а «записалась к остеопату».
Понедельник. Николай сидел у нас на диване, ел мандарин и чесал пятку. Я вышла из душа и с порога выдала:
— Нам надо поговорить.
Он напрягся. Мужчины, как дети: если слышат эту фразу — начинают вспоминать все свои грехи за три года, включая пропущенные дни рождения кошки.
— Я тут посчитала, — начала я. — Вы за два месяца потеряли двадцать клиентов. Сайт не обновляется, номер телефона в рекламе неверный, Сергей хамит людям в комментариях, и мне уже три знакомых человека написали: «Ты к ним случайно не имеешь отношения?»
Николай промолчал. Потом медленно сказал:
— Так ты же сама говорила, что не будешь лезть. Это ж семейное дело.
— Ага, — кивнула я. — А деньги, которые я вложила — это уже общее?
Он замолчал.
Я выдохнула:
— Коль… Я не враг. Но если меня не хотят видеть в команде, я и помогать не буду. Только давай тогда честно: больше ни копейки. Ни идей, ни времени, ни сил.
Он бросил кожуру в миску:
— Ладно. Всё, как хочешь.
— Тебе всё равно?
— Нет, просто я устал.
И он ушёл спать. Спокойно. Без слов. Без попытки объясниться.
А я легла на диван. С открытым ртом. Без сил. И с чётким ощущением: они меня выгнали. Не словами, а отношением. Оттолкнули. Тихо. Но методично.
Неделя спустя мне позвонила бухгалтер автосервиса.
— Диана, вы не в курсе, куда делся перевод на рекламу? Обещали проплатить, а денег нет. Николай сказал — поговорите с ним. Он, мол, всё объяснит.
Я перезвонила Николаю.
— Ты что, с ума сошёл? Ты сказал, что я сама должна платить за вашу рекламу?
— А ты же говорила, что тебе не всё равно… Ну, хочешь — верну. Но сам понимаешь, сейчас туго. Нам оборотку не с чего вытянуть.
— Николай. — Я поднялась с кресла. — Мы разве об этом не договаривались?
Он замолчал. А потом сказал фразу, от которой меня передёрнуло:
— Ну что ты начинаешь? Мы ж семья.
Я рассмеялась. Жестко, зло.
— Какая я вам семья, Коля?
Тишина.
— Ты сама сказала, не хочешь участвовать — не надо, — наконец произнёс он.
— Вот и отлично. Значит, так и будет. Я из вашей команды выхожу. Окончательно.
Он повесил трубку.
Спустя два дня Людмила Андреевна постучала в мою комнату.
— Диана, — тихо сказала она. — У нас, конечно, были разные взгляды. Но ты ж понимаешь… времена тяжёлые. Ты ж умная женщина. Может, займёшь денег? А? До весны хотя бы…
Я смотрела на неё. В глазах — уже не язвительность, а растерянность. И страх.
Но сердце молчало. Я просто сказала:
— Я подумаю.
Но уже знала — не дам. Ни копейки.
И вот тут началось самое интересное.
Глава 2. «Ты к нам никогда и не принадлежала»
Всё началось с кастрюли борща.
Серьёзно. Казалось бы — борщ. Сварить, съесть, забыть. Но именно он стал той самой последней каплей. Не шуточной, не фигуральной — самой настоящей.
В тот день я вернулась с работы поздно, голова гудела, в Сбербанке дважды «потеряли» перевод, на совещании подставил младший аналитик, и вишенкой на торте стал муж, не отвечающий на звонки.
Захожу на кухню — на плите кастрюля. Рядом записка на клочке бумаги:
«Диана, не забудь убрать свою экзотику. Я поставила борщ. Люда».
Я молча села. Мои лосось с чечевицей, брокколи на пару и соус на кокосовом молоке стояли в углу холодильника, покрытые жирной клеёнкой с прищепкой. Как будто прокажённые. Даже подпись появилась — «Не трогать. Это Дианкино.»
Дианкино, ага. Звучит почти как отравлено.
В этот момент в кухню вошёл Николай. В тапках и в носках с дырой на большом пальце — ещё одна метафора наших отношений.
— Ты дома? — сказал он, как будто я гость.
— Да, а ты, я смотрю, как всегда ни при чём, — ответила я, не поворачивая головы.
Он сел на табурет, достал из кастрюли половник, зачерпнул борща.
— Мама старалась. Ты бы попробовала, что ли.
— Ага. Сначала она мне за шторы выговаривает, потом за посуду, теперь вот за то, что я не ем её жирный суп с пятью видами картошки и сметаной, которую она берёт на рынке в «лавке у бабы Гали» без упаковки и сроков годности. Но ты прав. Всё это — мелочи. Просто я очень чувствительная, наверное, да?
Он хмыкнул:
— Слушай, может, хватит уже обижаться на всё? Ну не могут они перестроиться. У них другая жизнь. Другое мышление. Это ж мама. Она не со зла.
— Я понимаю, что не со зла, Коль. Но мне никто не предлагал сюда переезжать. Я думала, мы поживём у вас немного, пока квартиру ищем.
— Ну так ищем же.
— Мы три месяца даже не смотрим объявления.
Он пожал плечами:
— Цены дикие. Да и что нам торопиться?
— Нам? — Я рассмеялась. — Тебе, может, и не торопиться. Ты в гараже отсиживаешься. А я тут с твоей мамой в микровойне каждый день.
Он отложил ложку:
— Опять ты начинаешь.
— Да, начинаю. Потому что устала. Потому что ты — не муж, а почтовый голубь между двумя лагерями. И тебе удобно. Но знаешь что? Я больше не хочу быть в этом фильме. Ни зрителем, ни героиней.
На следующий день я съехала. Сняла квартиру через знакомую риелтора. Однокомнатную, но свою. Чистую. С белыми стенами, без выцветших ковров с оленями и занавесок с рюшами. Без Людмилы Андреевны, без тапок, без маминых «замечаний» на тему моих привычек.
Да, я ушла без скандала. Без криков. Только оставила письмо. Бумажное. Потому что иначе они бы не восприняли всерьёз.
«Коля, ты хороший. Но ты — не муж. Муж — это тот, кто защищает. А ты предпочёл отмолчаться. Я устала бороться за право быть собой в твоей семье. Не виню тебя. Просто ухожу. Диана.»
Три дня — тишина. Потом Николай написал:
«Ты всё всерьёз? Может, приедешь, поговорим?»
Я не ответила. И на пятый день он объявился. Стоял у двери с глазами, как у побитого пса. Без цветов, без вещей — просто в куртке.
— Диана, я не хочу, чтобы мы так. Не по-человечески. Ты же знала, какая у меня семья. Я ж тебя не обманывал. Ну не сошлись. Бывает. Но давай хотя бы нормально…
— А что для тебя «нормально», Коль? Чтобы я вернулась и снова слушала, как твоя мама шепчет за спиной: «она, небось, из пробирки»?
Он криво усмехнулся:
— Она просто… боится тебя.
— Боится? Меня? Меня, Коля, которая сидит молча и терпит, пока её живьём глотают в этом доме? Ужасная я, правда. Слишком образованная. Слишком прямая. Слишком не похожа на твою бывшую — как её там звали?
Он замер.
— Ты сам говорил, — продолжила я. — «Вот у Таньки было просто — борщ, тапочки, порядок. А у тебя — стартапы, айтишники и совещания даже в трусах». Помнишь?
— Я пошутил…
— Конечно. Только эти твои «шутки» были единственным способом сказать правду.
Он опустил глаза.
— Ну ты скажи. Что теперь? Всё?
— Всё. Пока.
Он ушёл. Без сцены. Без «а может, всё-таки». Просто молча.
Через неделю раздался звонок. Номер — Людмила Андреевна.
Не хотела брать. Но взяла.
— Алло?
— Диана. Это Людмила. Я не собираюсь тут с тобой сентименты разводить. Просто скажу: ты Николаю сломала жизнь.
— Простите, что?
— Он сломлен, Диана. Он не ест. Не спит. Приходит в сервис, стоит, как дурак, смотрит в стену. Даже Сергей сказал: с братом что-то не так.
— А ничего, что я целый год пыталась быть частью вашей семьи, а вы меня игнорировали, осуждали, унижали?
— Ты просто не понимала, как надо. Ты ж не из наших. У тебя всё было по-своему. Вот и получила.
— Вы хотите, чтобы я вернулась?
— Нет. Просто знай — ты никогда нам не подходила. И слава Богу, что всё закончилось.
Я отключила звонок. Не плакала. Но внутри что-то обрушилось. Ведь я правда старалась. Хотела быть частью. Подстраивалась. Даже борщ пыталась готовить.
А всё, что в итоге услышала — «ты не из наших».
Вечером зашла в чат нашей корпоративной команды. Там был новый проект. Новый клиент. И новый шанс.
Я нажала на голосовое сообщение, где Артём, мой коллега, сказал:
— Ди, у тебя мозг как у айтишного терминатора. Без тебя не справимся. Возвращайся. Надо жечь.
Я впервые за долгое время улыбнулась. Честно. Без боли.
Но семья Николая не собиралась сдаваться.
Телефон звонил навязчиво, как будильник в понедельник.
Я сбросила. Снова. Снова.
Людмила Андреевна.
То с мобильного, то с домашнего, то с неизвестного. Чувствовалось — назревает что-то. Не просто обида. В этой тишине была угроза.
Через день мне позвонил Николай.
— Ди, надо встретиться, — сказал он глухо.
— Зачем?
— Ну… ты узнаешь. Лучше при встрече.
— Николай, если это снова про то, как я испортила тебе жизнь, то нет. У меня отпуск. Я вон даже к парикмахеру собралась. Знаешь, для чего? Чтобы отпраздновать развод. Новый этап, новые волосы. Всё по канону.
Он молчал. Потом выдохнул:
— Это про деньги, Диана.
Я вздрогнула.
— Какие ещё деньги?
— Можем встретиться?
Мы сидели в кафе. Маленьком, тёплом, где пахло булочками и не лезли в душу. Николай выглядел хуже, чем на разводе. Щёки впали, под глазами — серые круги.
— В общем, — начал он, — у отца проблемы. У нас у всех. Банк… Сервис под арестом.
— Сочувствую, — сказала я, не мигая.
— Они… они хотят у тебя попросить в долг. Около трёх миллионов. Чтобы выкупить здание, погасить долг, перезапустить всё.
Я рассмеялась. Тихо. Долго.
— Ты серьёзно?
— Они сказали, что ты же как бы… почти дочка. Или была. Что ты «своих» не бросишь. Мама вот даже… прости, она испекла тебе пирог.
Я подняла глаза:
— Николай. Я тебе не «как бы». Я тебе бывшая. И твоей маме — не родня. Я была у вас как чужая, которую потерпели, пока не начала мешать.
— Ну ты же можешь помочь! — он повысил голос. — Это не они, это я прошу. Лично. Мне нужен шанс. Для себя. Для отца. Ты ведь всегда говорила: «Надо думать стратегически». Вот я и думаю.
— Николай, — я посмотрела прямо. — У тебя был шанс. У тебя была семья. У тебя была я. И ты выбрал не меня, а их. Без сомнений. А теперь хочешь от меня денег. А где были вы, когда я просила уважения? Где были твои слова, когда твоя мать швырнула мою куртку в кладовку, сказав, что она «не вписывается в интерьер»?
— Ты мстишь.
— Нет. Я взрослею.
Он молчал.
— Ты правда веришь, что я отдам вам три миллиона, которые заработала ночами, за кофе, за срывы, за бесконечные правки? Вы мне не семья. Вы — чужие. И знаете, что самое грустное? Я уже даже не злюсь.
Я встала.
— Передай маме — пирог можешь съесть сам. Только не подавись.
Прошло три месяца.
Я работала над крупным проектом. Строила свою жизнь с нуля — с чистыми стенами, свежим постельным бельём, без чужих тапок. Николай не звонил. Людмила тоже.
А потом мы случайно встретились.
Я выходила из клиники после планового обследования, он шёл навстречу — опустив плечи, с уставшим лицом, в той же куртке.
— Диана… — он остановился. — Ты хорошо выглядишь.
— Спасибо. Ты — как будто забыл, что такое сон.
— Да. Тяжело. Сервис закрыли. Здание забрали. Отец теперь у Сергея живёт. Мама… ну, она как всегда. Считает, что я всё испортил, потому что «не женился на нормальной». Спасибо, что не на молдаванке, как она грозилась.
Я усмехнулась.
— Николай, ты знаешь, я ведь даже не обижена. Я в какой-то момент поняла, что хуже, чем быть «чужой» в чужой семье, может быть только одно — быть «своей», но без уважения.
Он опустил глаза:
— Я всё потерял, да?
— Нет. — Я чуть улыбнулась. — Ты потерял только то, что не ценил.
Он кивнул. И, не дождавшись прощания, ушёл.
На следующий день мне позвонили из банка. Я должна была подписать документы на новую ипотеку. Впервые — на свою квартиру. Без компромиссов. Без маминых «как это без ковров».
Я подписала.
И знаете, что почувствовала?
Свободу.
Не месть. Не злорадство. Просто — лёгкость.
Они хотели, чтобы я спасла их. Но я выбрала себя. И это был лучший выбор в моей жизни.
Конец.
– Почему я должна продать жилье, чтобы понравиться твоей семье? – с вызовом спросила я у мужа