И вот, как и положено по законам русской драмы, аэродром пригодился. Только не ей.
— Надежда приедет завтра. Времени совсем нет — ей негде жить, — буднично бросил Ярослав за ужином, как будто речь шла о покупке сметаны.
— Я не поняла… Куда приедет? — Екатерина отложила вилку. Салат из крабовых палочек моментально утратил весь вкус.
— Ну… к нам. Пока. Потом, может, в твою квартиру переселим. Там ведь всё равно пусто стоит.
Катя долго молчала. Слишком долго, чтобы это не почувствовалось в воздухе.
— Надежда — взрослая женщина. Пятьдесят лет, между прочим. Если она не смогла сохранить ни мужа, ни квартиру — это не ко мне вопрос. Я ей ничего не должна.
— Это моя сестра, Катя, — Ярослав отодвинул тарелку, — И она оказалась в тяжёлой ситуации. Муж выгнал её, квартиру продали, на неё ничего не записали. Где ей жить?
— Например, в съёмной. Или в общежитии для неработающих лентяек, — Катя саркастически скривилась. — Она же не на улице ночевала все эти месяцы, пока с мужем дралась за блендер?
— Ты злая. Очень злая. — Ярослав встал. — Не ожидал от тебя.
— А я не ожидала, что ты даже не спросишь меня, — голос Кати стал тише, но жёстче. — Ты уже всё решил, да?
— Я думал, мы — семья. А семья поддерживает друг друга. Это не просьба, Катя. Это просто необходимость.
Не просьба. Вот оно, ключевое. Ни “извини”, ни “мне трудно”, ни “помоги”. Просто “приедет и точка”. И вот ты сидишь, жена, хозяйка, кормилица, а над тобой — директива с печатью «Семейный Долг».
Через два дня Надежда вошла в их квартиру в куртке с чужого плеча, с двумя баулами и голосом, как у заезжей народной артистки:
— Ну наконец-то! Я уж думала, брат родной совсем про меня забыл. — И к Екатерине, в глаза, улыбаясь как будто искренне: — Катенька, привет. У тебя тут уютно. Прям как гостиница… Но без ресепшена.
Катя не ответила. Она смотрела на Надежду и пыталась понять: как можно так самозабвенно жить, будто тебе все должны? Где у этих людей щёлка, через которую они выключают стыд?
— Я тут подумала, — сказала Екатерина вечером, когда Надежда устроилась в гостиной, растянувшись на диване как на собственном, — Хочешь — пусть живёт здесь. Но моя квартира не для неё. Это моя подушка безопасности. Понимаешь?
— Ты боишься, что я уйду? — Ярослав сел рядом.
— Нет. Боюсь, что ты не уйдёшь, но останешься совсем другим. Чужим. Таким, который считает, что его жена — просто удобное вложение.
— Не драматизируй, — устало выдохнул он.
— А ты не скатывайся в инфантилизм, — сжав зубы, прошипела она.
Катя понимала: если проглотит — второй раз будет легче. А третий — уже безвкусно.
Надежда располагалась всё увереннее. Через неделю начала открывать холодильник без стука, пылесосить только свою сторону ковра, и, главное, обсуждать Екатерину в третьем лице — когда та стояла прямо в кухне.
— Слушай, Ярик, а у Катьки всё так под контролем, да? Даже яйца варит по таймеру. Прям немецкая точность. Страшно представить, как она ругается. Наверно, в отчётах.
Катя сделала глоток кофе, встала, накинула пальто и направилась к выходу.
— Ты куда? — бросил Ярослав, запоздало вставая с кресла.
— В ту самую пустующую квартиру. Жить. Пока кто-то другой не обустроился там вместо меня.
— Катя, подожди, — он подошёл ближе. — Ну подожди. Мы же семья.
— Мы? Уже нет. Теперь вы — семья. А я — налогоплательщик, который не сдаёт квартиру, потому что родственники считают это их правом по умолчанию.
Он стоял в коридоре, бледный, как выстиранный платок. Надежда выглянула из кухни, с кружкой в руках:
— Катя, не обижайся. Ну что ты, Господи. Я ж на чуть-чуть. Пока работу найду.
Катя посмотрела ей в глаза. Спокойно. Без угроз.
— Ты и в браке “на чуть-чуть” жила. Уже шестнадцать лет. Удачи.
Хлопок двери прозвучал как удар гонга. Первый раунд окончен.
Квартира бабушки встретила Екатерину сыростью, запахом старой штукатурки и голосом радио, которое кто-то оставил включённым на подоконнике с девяностых годов. Батареи чуть тёплые, в кране — либо кипяток, либо вода из проруби. Зато никого рядом. Тишина. Даже тараканы, кажется, съехали от одиночества.
Катя провела рукой по стене, где когда-то висело зеркало, и села на узкую табуретку возле окна. Одна. Наконец-то одна. Без Надежды, её громкого смеха и бесконечных носков по всей квартире. Без Ярослава, который за пятнадцать лет брака так и не научился замечать, кто в доме зарабатывает и кто живёт в сказке под названием «женщина всё решит».
Телефон вибрировал каждые десять минут. Сначала — Ярослав. Потом — тишина. Потом СМС от Надежды:
«Ну ты зря, конечно. Никто ведь не хотел ссориться».
Ага, никто. Просто решила устроить на её территории филиал реабилитационного центра для уставших от жизни родственников.
Катя выдохнула, пошла в ванную, включила воду и…
Ну конечно. Прорвало.
Трубы не выдержали двух лет одиночества. Она села прямо на край ванной, смотрела, как вода сочится из-под раковины, и громко засмеялась. Смех — нервный, злой, но честный.
— Вот так и живём, Катенька, — сказала она себе в зеркало. — Ты в разводе ещё не официально, но уже с сантехником на связи. Быстро, качественно, с гарантией.
На следующее утро к ней пришёл Володя. Сантехник из ЖЭКа, с которым когда-то Катя ходила в один двор на детских качелях. Узнал её сразу.
— Ты чё тут делаешь, Катюх? Ты ж на юге вроде жила, в элитке своей? — он удивлённо щурился, открывая ящик с инструментами.
— Сбежала от “элитки”, — хмыкнула Катя. — Там теперь временный филиал реальности имени Надежды Петровны. Девиз: «Никто не работает, но все живут хорошо».
— Мда… — Володя посмотрел на неё с сочувствием. — У нас тут такие тоже жили. Только потом выносили их… без слов. А ты держись. Не сдавайся. Надо — звони.
Он подчинил трубы за два часа, даже отказался от денег. Сказал: «Ты у нас в детстве на турнике висела дольше всех. Сильная ты. Не про деньги сейчас». И ушёл, пахнущий мазутом и чем-то из юности.
Вечером снова позвонил Ярослав.
— Ты думаешь, я виноват, да? — голос у него был усталый. — Думаешь, я выбрал её, а не тебя?
— Я не думаю. Я вижу. — Катя говорила ровно, без крика. — Я годами вкладывала в наш быт, чтобы вы потом с твоей сестрой устроили там няню с жилплощадью?
— Она мне родная. Ты пойми, я не мог…
— А я тебе кто? — перебила его. — Тётя с приусадебным участком?
Он молчал. Видимо, соображал, как сказать: «И ты мне родная, конечно», но понимал, что поздно.
— Я просила не пускать её туда. Ты проигнорировал. Я просила не лезть в мою квартиру. Ты промолчал. А теперь ты хочешь, чтобы я пришла обратно, в логово, где мои границы давно затоптали?
— Не драматизируй…
— Я не драматизирую, Ярослав. Я просто вижу всё как есть. Я не против помогать людям. Но я не готова, чтобы на мне катались, а потом еще возмущались, почему дорога не гладкая.
Он вздохнул:
— Знаешь, я не думал, что ты уйдёшь. Честно.
— А ты вообще когда-нибудь думал? — усмехнулась она. — Или всегда надеялся, что женщина — это как стиралка: и постирает, и проглотит?
Телефон замолчал. Надолго.
Через неделю Екатерина узнала, что Надежда… переехала в ту самую однушку. Не к себе. К ним.
— Ты представляешь? — звонила подруга Таня. — Эта твоя чудо-золовка у тебя в однушке поселилась! Я видела. С ключами. Шторы новые повесила. Говорит, временно. Ты знала?
Катя застыла.
Ключи? Как?
Ответ пришёл быстро: Ярослав. У него был дубликат. И он, судя по всему, передал его Надежде. Без спроса. Без предупреждения. Без прав. Просто — “сестра нуждается”.
Она приехала туда в тот же вечер. Вошла. На кухне — запах супа. В зале — плед на диване, кроссовки под креслом. И Надежда, в халате, с телефоном и пивом в руке.
— О! А я тебя не ждала, — спокойно сказала она. — Ну чё, не серчай. У Ярика ключи попросила. Ты ж не сдаёшь никому. Я — никто. Всё по-честному.
Катя обошла квартиру. В ванной — её полотенце. В холодильнике — пусто. На полке — новая зубная щётка.
Она достала телефон и молча вызвала полицию. Пока Надежда тараторила про “временное убежище” и “ты ж не хочешь скандала”, Катя спокойно и уверенно диктовала адрес.
— У меня документы, — сказала она холодно. — Квартира оформлена на меня. Без доверенностей. Без аренды. Без моего разрешения. С посторонним — будет разговор у них.
Надежда скисла, как плохой кефир.
— Ты серьёзно? Я ж родня…
— Родня не лезет туда, где её не просят. А ты — нарушила закон. Добро пожаловать в реальность, Надежда Петровна.
Пока полиция ехала, Ярослав звонил раз десять. Она не брала. А потом пришла СМС:
«Ты перешла черту. Мы больше не семья».
Катя закрыла глаза, выдохнула и сказала себе:
— Наконец-то. С этого и надо было начинать.
Развод оформили быстро — без истерик, без криков, без показательных сцен. Как будто они не пятнадцать лет были вместе, а два соседа по общежитию, которым надо просто поделить чайник и кастрюлю. Всё прошло в тишине, но внутри Екатерины всё кипело.
Когда в ЗАГСе чиновница монотонно зачитала решение, Катя не почувствовала ни облегчения, ни боли. Только усталость. Такая, как бывает после долгой болезни — когда ты вроде выжил, но пока не уверен, захочешь ли жить дальше в этом теле.
Ярослав смотрел в сторону. Видимо, в надежде, что сейчас Катя всё отменит, скажет: «Ну ладно, проехали». Он всегда так делал — ждал, пока женщина всё решит.
Но в этот раз — не дождался.
Через две недели после развода он приехал. Без звонка. Без предупреждения. Постучал в старую бабушкину квартиру — теперь уже её единственное жильё. Стоял с двумя пакетами — как в начале их жизни, когда приходил из магазина после зарплаты и гордо говорил: «Смотри, всё по акции взял!»
— Ты чего пришёл? — Катя даже не отступила от двери.
— Поговорить.
— Мы уже всё сказали друг другу. Или ты решил продолжить гастроли по моей недвижимости?
— Катя… Я ведь не хотел, чтобы так получилось. Просто Надя… она слабая. Я всегда за неё отвечал.
— Да? А за жену ты отвечать не пробовал?
Он опустил глаза. Молчание повисло между ними, как мокрое полотенце, которым вот-вот кто-то хлопнет по лицу.
— Ты когда передал ей ключи, ты думал, что это нормально? — Катя не сдержалась. — Ты хоть секунду подумал обо мне? О том, что я каждый месяц платила налоги за эту квартиру, следила за ней, берегла её?
— Я думал, что ты поймёшь. Что ты добрая…
— Добрая? Я — да. Но не дура. Вот разницу ты и не уловил.
— Ты же не могла выгнать её на улицу!
— А почему я должна была выбирать между собой и ней? Почему ты — не выбрал меня? Или хотя бы нейтралитет?
— Она моя сестра…
— А я — твоя жена. Была. Слово “была” здесь ключевое. Потому что я устала быть взрослой среди взрослых детей. Устала ждать, что ты станешь мужчиной. А ты стал — Надеждиным мальчиком.
Он молчал. Снова. Уже третий раз за разговор.
— Ты хотя бы понимаешь, почему я ушла?
— Потому что ты гордая… — буркнул он.
— Нет. Потому что я — самостоятельная. А ты — удобный. Удобный для всех, кроме меня. Ты всегда выбираешь тех, кто слабее, потому что с ними не надо стараться.
— Ну извини, — сказал он, наконец, жёстко. — Что не дотягивал до твоих стандартов. Наверное, мне надо было стать банкиром. Или олигархом. Или хотя бы сантехником, как твой Володя.
— Володя чинит трубы. А ты… только разбираешься, кому выдать ключи от чужой квартиры.
Он бросил пакеты.
— Я хотел наладить. А ты — гордая. Всё с тобой понятно.
— А ты — слабый. Только таких, как я, тебе и не понять. Потому что мы не кричим, не скандалим, а просто молча уходим. И не возвращаемся.
— И что, одна будешь? В этой своей однушке с плесенью?
— Лучше одной с плесенью, чем с тобой и Надей в трёхкомнатной, где я — просто фон.
Он постоял у двери, ещё что-то хотел сказать, но промолчал.
— Закрой за собой. И ключи оставь. На этот раз — все.
Он молча вытащил из кармана брелок, положил на полку и ушёл. Тихо. Как и пришёл.
Катя встала у окна. Вечер. Включила свет. Посмотрела в зеркало — а там, между морщин, синяков под глазами и уставшей кожей — наконец-то показалась она. Та самая Екатерина, которую никто больше не использует, не переезжает, не “понимает с полуслова” только тогда, когда удобно.
И впервые за долгие годы — она улыбнулась себе.
Конец.
«Пока ты была в больнице, мы продали дачу, деньги нам были нужнее», — сообщила мне по телефону дочь