Он до жути боялся, что не узнает её. Пятнадцать лет — это не шутка. Это целая жизнь, втиснутая в промежуток между вчера и сегодня. В последний раз Артём видел Лику, когда им было по пятнадцать — два угловатых, полудетских существа, дрожащих от невысказанных чувств и гормонов. Теперь им стукнуло по тридцать. Он — преуспевающий совладелец сети ресторанов в Москве, с лёгкой усталостью во взгляде и дорогими часами на запястье. Она… что могло стать с ней в этом заброшенном богом провинциальном городишке, где время, казалось, застыло в сладком и тягучем болотном желе?
«Наверняка у неё трое оболтусов, вечно немытые полы и муж-алкоголик, который тупыми глазами пялится в телевизор, — с едкой, непонятной даже ему самому злостью подумал Артём. — И взгляд уставший, потухший. И руки в венках, красные от ледяной воды».
Почему он злился именно на неё? Это была абсолютно иррациональная, детская злость. Ведь это он тогда сбежал, малодушно поддавшись давлению родителей. Это он оборвал все ниточки, перестал отвечать на её робкие письма в конвертах с марками, которые пахли её духами — дешёвенькими, с ароматом полевых цветов. Это он пытался забыть, топя память о ней в алкоголе лондонских пабов и в объятиях случайных девушек. Но в глубине души он злился на неё — за то, что она позволила ему уехать, за то, что не кричала, не цеплялась, а только смотрела ему вслед своими огромными, полными слез серыми глазами, в которых тонула его совесть.
Встретили его в родной школе, словно голливудскую звезду. Хлопали по плечу, кричали «Артёмка!», тыкали в бок пальцами, требовали рассказать про «загнивающий Запад» и про московские тусовки. Ему было искренне неловко от этой показной, удушающей восторженности. Он искал в толпе её одно лицо — и не находил. И с облегчением думал: «Ну и чёрт с ней. Что за идиотская ностальгия по нафталиновому прошлому? Нужна мне эта Лика, эта провинциальная затворница с её неизбежной убогой судьбой?»
А потом он её увидел.
Она стояла в дверях актового зала, слегка запоздав, и озиралась с той же неуверенностью, что и пятнадцать лет назад. И всё внутри Артёма перевернулось и рухнуло куда-то в бездну.
У Лики были всё те же невероятно тонкие, почти хрупкие руки с голубыми ажурными прожилками вен на запястьях. Всё то же заострённое, лисье личико, на котором глаза казались неестественно огромными. И светлые, пушистые волосы, которые теперь были не короткой шапочкой-одуванчиком, а собраны в небрежный хвост, от которого на шею спадало несколько шелковистых прядей. На ней было простое ситцевое платье, но сидело оно на ней так, словно было сшито лучшим кутюрье специально для неё. Она не была похожа на измученную жизнью женщину с тремя детьми. Она была… точной, взрослой копией той девочки, которую он помнил.
В памяти всплыл эпизод, яркий, как вчерашний день. Они стояли у школьного окна, за которым кружился первый снег. Он смотрел на её профиль, на то, как снежинки тают в её волосах, и случайно, сам того не желая, выдохнул:
— Какая же Лика красивая…
Его друг, Пашка Губанов, здоровый детина с вечно насмешливой ухмылкой, фыркнул и хлопнул его по спине:
— Ляпнешь тоже! Ну, красота! Вот Аржанова — это да, красота! Смотри, какие косы до попы, и кожа, как у персика, румянец играет. А твоя Лидка — бледная, прыщавая, как моль, затрёпанная.
На щеках Лики и правда тогда красовалось несколько мелких, золотистых веснушек и пара прыщиков, которые Артёму казались милыми знаками юности. Но под насмешливым взглядом приятеля он смалодушничал, сгорбился и буркнул:
— Ну да, наверное, ты прав…
Как подойти к ней? Как заговорить? Мир в пятнадцать лет делился на два непримиримых лагеря — мальчиков и девочек. Любое неосторожное слово, любой взгляд могли стать поводом для бесконечных дразнилок и сплетен. Та же Аржанова, первая красавица школы, немедленно начала бы визжать про «жениха и невету».
Спасительную идею, как это часто бывало, подбросил тот же Пашка, пригласив пол-класса к себе на день рождения. Квартира у Губановых была маловата, но именно это создавало ту самую атмосферу веселого, душного хаоса, который так нравился подросткам. Мама Пашки разыгрывала с ними шарады, а потом они всей оравой рубились в только что подаренные трансформеры. Самого большого, лидера автоботов, подарил Артём.
— Мам, — подкараулил он мать накануне. — А можно я весь класс приглашу?
— Весь класс? — у нее округлились глаза. — Артём, да где мы их всех разместим? Это же сорок человек!
— Ну, ма-а-ам, пожалуйста! Ну, пусть хоть кто придет!
— Все равно все не придут, — донёсся спокойный голос отца из кабинета. — Сделай им фуршетный стол, пусть жрут что хотят и носятся где хотят. Не за столом же им сидеть с серьёзными лицами.
— А наши родственники? Тётя Таня с дядей Васей? Они же обидятся!
— Родственников примем на следующий день, — миролюбиво предложил папа. — И тут уж без скатерти самобранки, борща и котлет по-киевски не обойтись…
На том и порешили. Артём трясся от страха, что Лика откажется. Он знал, что у неё не будет денег на подарок. Все знали. Она была из многодетной семьи, где мать — библиотекарь, а отец — вечный пациент вытрезвителя. Сладости в их доме были только по большим праздникам, а куртки и джинсы Лика донашивала за старшими сёстрами. Поэтому, подойдя к её парте, Артём выпалил скороговоркой, краснея до корней волос:
— Слушай, Лика, я тут к тебе с просьбой. Не могла бы ты мне… в качестве подарка… один рисунок перерисовать? На обложку от пластинки.
Лика смотрела на него с немым вопросом. Он стал объяснять, сбиваясь и путаясь: мол, собака порвала любимую обложку от пластинки The Beatles, а новая — просто белая, скучная, и слушать совсем неинтересно.
— А у вас что, магнитофона нет? — недоверчиво спросила она. Весь город знал, что отец Артёма — ресторатор и что в их доме есть все самые последние technological novelties.
— Есть, — отмахнулся Артём. — Но я… я люблю винил. Треск иглы, знаешь ли… это атмосферно. Так что, нарисуешь?
По рисованию у Лики была неизменная пятёрка. Её работы висели не только на школьных, но и на всех районных выставках. Она немного подумала и кивнула:
— Ладно. Нарисую.
На самом дне рождения, пока половина гостей громила друг друга в Mortal Kombat на приставке, а вторая половина с визгом смотрела «Криминальное чтиво» на видеомагнитофоне, Артём завёл Лику, Мишку и пару других девчонок в свою комнату. Он с гордостью продемонстрировал проигрыватель — не обычный, а старый, ламповый, немецкий, доставшийся от деда. Колонки были спрятаны по углам, создавая эффект полного погружения.
Лика сначала скучала: ну, проигрыватель, ну, пластинки. Но когда игла коснулась винила и комната наполнилась первыми нотами «Yesterday», она замерла. Выпрямилась в струнку, сложила руки на коленях и уставилась в одну точку, словно в трансе. Она не просто слушала — она впитывала звук каждой клеточкой своего тела. Мишке быстро наскучило, он сбежал рубиться в игры, девчонки решили устроить импровизированную дискотеку. В комнату набились другие гости, начали дёргаться под ритм, кричать и смеяться. А Лика так и сидела на краешке его кровати, неподвижная, унесённая далеко-далеко музыкой, которую когда-то сочинили четверо парней из Ливерпуля.
Через несколько дней после праздника она подошла к нему на перемене.
— Артём, а можно… ту пластинку послушать ещё раз? Я очень осторожно, честное пионерское! — в её глазах стояла такая мольба, что он едва не схватил её за руку и не повёл сразу же домой.
— Это папины, — вдруг соврал он. — Он никому не позволяет их трогать. Но… ты можешь приходить ко мне. Слушать когда захочешь.
— Как-то неудобно, — смутилась она, опуская глаза.
— Неудобно — это штаны через голову надевать, — парировал он, передразнивая отца. — А приходить в гости — это удобно. Так что приходи. И всё.
Так и началась их странная, тихая дружба. Сначала её фундаментом была музыка. Они могли часами сидеть в его комнате, слушая один альбом за другим, споря о лучшей песне и лучшем альбоме. Потом музыка стала просто саундтреком к их разговорам — о книгах, о фильмах, о том, как устроена вселенная и почему люди такие одинокие. Она говорила мало, но ёмко, и Артём с изумлением обнаруживал, что эта «тихоня» обладает острым, пронзительным умом и тонким чувством юмора.
— Артём, скажи мне честно, — как-то спросила мать, с подозрением косившаяся на его новую подругу. — Что ты в ней нашёл? Она же какая-то бессловесная. Сидит, смотрит на тебя во все глаза и кивает. Я, конечно, понимаю, что мужскому эго это льстит, но это уже слишком. Что у вас может быть общего? Она же из совершенно другого круга! Слава, скажи ему — правильное окружение нужно формировать смолоду! Я же всегда говорила, что его нужно перевести в лицей!
— Мам, я не хочу на другой конец города ездить, — ныл Артём. — Мне и здесь нормально. Учителя хорошие. Сама же слышала, что репетитор по английскому хвалила мое произношение.
Отец, как обычно, отреагировал философски:
— Да отстань ты от парня. Пусть девчонке голову кружит — возраст такой.
— Да я ничего не кружу! — возмущался Артём, чувствуя, как пылают уши.
Этот разговор подарил ему почти год относительной свободы. Мать закатывала глаза, когда Лика приходила в гости, но о лицее больше не заговаривала. А в девятом классе всё рухнуло в один миг. Мама как-то зашла в комнату без стука — в тот самый момент, когда Артём, увлечённо изучая географию веснушек на щеках Лики, перешёл к практическому изучению особенностей её фигуры.
Сначала ему показалось, что пронесло. Лика, красная как рак, умчалась домой. Мама ничего не сказала. Вечером вернулся отец — было тихо. Через три дня отец вызвал его в кабинет.
— Пляши, сынок. Собираем чемоданы. Переезжаем в Москву.
— Как в Москву? — Артём онемел.
— Вот так. Бизнес расширяю, новый ресторан открываю. Да и тебе скоро поступать. Готовиться надо, конкурс дикий. Я уже и насчёт лицея договорился, и репетиторов нашел.
— Я не поеду, — с вызовом заявил Артём.
— Ну, а ты куда денешься? — спокойно поинтересовался отец.
Деваться было некуда. Лика, когда узнала, плакала молча, без истерик, и от этого на душе у него скребли кошки. Он клялся, что доучится и обязательно вернётся за ней, увезёт с собой в блестящую московскую жизнь. Она же смотрела на него какими-то старыми, уставшими глазами и тихо, по-взрослому вздыхала:
— Ты не приедешь. Никогда.
На прощание он подарил ей ту самую пластинку — «All You Need Is Love», для которой она когда-то нарисовала новую обложку, и под которую они впервые, неумело и жадно, поцеловались.
Он знал, что вся эта московская авантюра — дело рук его матери. Он люто, до дрожи в коленях, злился на неё. И на отца за молчаливое согласие. Поэтому, когда в десятом классе его новый московский приятель собрался учиться в Лондоне, Артём пришёл к отцу и заявил:
— Я тоже в Лондон хочу.
Мать рыдала, ломала руки, кричала, что он там один пропадёт. Артём знал, что у него был старший брат, умерший в младенчестве от порока сердца, и что мать боится потерять и его. Но в тот момент он с каким-то чёрным, ядовитым удовольствием наблюдал за её страхом.
В Лондоне ему понравилось. Он облазил все места, связанные с The Beatles, начал курить «Камель», сменил стрижку на бунтарский ирокез и менял подруг так же часто, как носки. Он отчаянно пытался забыть тот запах полевых цветов и ту девочку с огромными глазами. Он выбирал девушек кардинально противоположного типа — ярких, громких, раскрепощённых. Но они все быстро начинали ему надоедать своей искусственностью.
Эта порочная практика продолжилась и по возвращении в Россию, когда он стал правой рукой отца в бизнесе. За плечами было два более-менее длительных романа: с гречанкой-стервой, вцепившейся в него мёртвой хваткой, и с бледной, пушистой англичанкой Джейн, которая удивительно напоминала ему ту, кого он пытался вычеркнуть из сердца.
Мать, едва он вернулся, с новыми силами начала таскать ему на собеседование «подходящих невест» из семей «его круга». Артём в ответ просто съехал в подаренную отцом на совершеннолетие квартиру в центре Москвы и перестал бывать в родительском доме. Мать обижалась, звонила — он игнорировал. Отец уговаривал его смягчиться, на что Артём отвечал с ледяной вежливостью:
— Она хотела, чтобы я стал успешным? Я успешен. Но женить она меня на ком захочет — не выйдет. Пусть запомнит это раз и навсегда.
Когда ему в мессенджер написал Мишка, Артём сначала не понял, кто это. Аватарка — лысеющий усатый мужик в очках — никак не соотносилась с образом дрыщавого пацана из памяти. Но когда они разобрались, Артём неожиданно для себя обрадовался. И на приглашение приехать на встречу выпускников, хотя он терпеть не мог подобные мероприятия, ответил согласием.
И вот он здесь. Она смотрела на него с лёгкой, кроткой улыбкой. И в её взгляде не было ни капли злобы или упрёка. Только лёгкая грусть. И это бесило его ещё сильнее.
— Привет, — выдавил он, и голос прозвучал хрипло. — Ты… совсем не изменилась.
Это была чистая правда. Та же худоба, те же веснушки, те же голубые прожилки на тонких запястьях. Только волосы, собранные в хвост, были длинными.
С той минуты он перестал замечать кого-либо ещё. Они говорили. Сначала осторожно, потом всё стремительнее, сбивчивее, перебивая друг друга. Она и правда была замужем, но уже пять как развелась. Ребёнок у неё был всего один — десятилетний сын. Игорь.
Услышав своё имя, Артём смутился до глубины души, но не мог отрицать, что ему дико польстило это.
— Поехали со мной, — вдруг выпалил он, сам понимая, насколько это звучит глупо и высокомерно. — Бери сына и поехали. В Москве… возможности другие. Школы, кружки. Я всё устрою.
— Ты всё такой же мечтатель, — грустно улыбнулась она, и в её улыбке была вся неизбывная печаль этого захолустного городка.
— Я правильно понимаю, что это «нет»? — спросил он, и в груди заныла старая рана.
Лика ничего не ответила. Просто посмотрела на него ещё раз, взяла свою потрёпанную кожаную сумку и стала прощаться. А он не нашёл в себе сил, не нашёл нужных слов, чтобы остановить её, чтобы убедить. Он просто смотрел, как её стройная фигура растворяется в толпе бывших одноклассников, разъезжающихся по своим клетушкам и своим несостоявшимся жизням.
— А вот я с тобой поеду, — раздался рядом сладкий, игривый голос. Рядом вертелась Аржанова — всё такая же яркая, наглая и соблазнительная. — В какой гостинице остановился, принц?
— В «Центральной», — автоматически ответил он.
— Давай я тебя провожу, — она томно провела рукой по его рукаву.
Ему было всё равно. Совершенно. Он вызвал такси, они сели и уехали. Он даже не спросил, куда её отвезти.
Стук в дверь номера прозвучал, когда он уже снял пиджак и собирался принять душ. «Горничная, что ли? Не вовремя», — подумал он с раздражением. Или ошиблись номером.
Он открыл дверь — и обомлел.
На пороге стояла Лика. Всё в том же ситцевом платье. Волосы были растрёпаны, ноздри раздувались от гнева, а в серых глазах полыхали молнии.
— И где она? — выдохнула она, и голос её дрожал.
— Кто? — не понял Артём.
— Аржанова эта! Сперва мужа у меня увела, подленькая тварь, а теперь и за тебя взялась? Не насытилась?
Артём сначала опешил, а потом рассмеялся — громко, искренне, впервые за этот вечер.
— Да нету тут никакой Аржановой! Хочешь, обыщи весь номер? — Он отступил, давая ей войти.
Лика влетела в номер, окинула его взглядом. Убедившись, что он один, немного успокоилась и опустилась на край кресла, словно вся энергия гнева мгновенно её покинула.
— Мне Юлька позвонила… сказала, что вы вместе уехали.
— Я отвёз её на такси до дома. Как джентльмен. На этом всё и закончилось.
— И даже не целовались? — в её голосе зазвучали нотки детской обиды.
Он поднял руки в комическом жесте сдачи.
— Невиновен! Клянусь своей коллекцией винила!
— А что так? — не унималась она. — У неё же и губы накачанные, и грудь… всё такое.
— Я приехал сюда не для этого, — тихо, но очень чётко сказал Артём.
— Зачем тогда? Со мной, что ли, повидаться? Через пятнадцать лет вспомнить про своё дурацкое обещание? — в её голосе снова послышались слёзы.
— А ты… ждала? — рискнул он спросить.
— Больно надо! Я забыла тебя на следующий же день! — выпалила она, отводя взгляд.
— Ну и отлично! — парировал он. — Я тоже не особо-то по тебе томился.
— Ну, тогда я пойду…
— Иди. Только… — он сделал шаг к ней. — Может, сначала… пластинку послушаем?
Лика прищурилась, и в её взгляде мелькнул тот самый, знакомый до боли, лукавый огонёк.
— То есть ты меня забыл на следующий день, а свой проигрыватель через полмира притащил? Логично.
— Получается, так, — ухмыльнулся он.
Она молча взяла свою потрёпанную сумку, порылась в ней и вынула оттуда большой квадратный конверт. Бережно, почти с благоговением, она протянула его Артёму.
Это была та самая пластинка. Та самая, с самодельной обложкой, где её рукой были выведены знакомые буквы — THE BEATLES. Та самая, которую он подарил ей на прощание.
Артём взял её, и пальцы его задрожали. Он достал виниловый диск из конверта. Ни единой царапины. Идеально сохранённая. Он молча подошёл к проигрывателю, установил диск, опустил иглу. Комната наполнилась характерным шипением, а затем — узнаваемыми с первых аккордов звуками.
Love, love, love…
Не сговариваясь, они двинулись навстречу друг другу. Он обнял её за тонкую, почти невесомую талию, она обвила руками его шею. Они закружились в медленном, безумном танце посреди стандартного гостиничного номера с синими коврами и безликой мебелью. Танцевали тот самый выпускной вальс, которого у них никогда не было.
На её бледных щеках пылал румянец. Его сердце колотилось, словно после спринтерского забега. Время перестало иметь значение. Было уже неважно, почему он забыл о своём обещании и почему она сказала, что никуда с ним не поедет. Всё, что было нужно, — это любовь. Она звучала из динамиков, она стучала в их висках, она пульсировала в такт их сердцам, которые, казалось, замерли пятнадцать лет назад и ждали именно этого момента, чтобы забиться вновь.
All you need is love… — пел Пол Маккартни.
И они оба знали, что это — чистая правда.
Один разговор — и квартира свободна