— Квартира моя, добрачная, а значит пошла вон отсюда, — доведённая до ручки невестка указала свекрови на дверь

— Где мои вещи? — голос Лены дрожал от сдерживаемой ярости.

Валентина Петровна, не оборачиваясь от зеркала, где она развешивала новую рамку с фотографией какого-то мужчины, невозмутимо ответила:

— Какие-то неподходящие тряпки выбросила. Замужней женщине неприлично ходить в таких вызывающих нарядах. Теперь ты выглядишь как приличная жена моего сына.

Лена ощутила, как внутри неё что-то лопается. Год. Целый год она терпела эту тиранию под видом заботы. Год слушала нравоучения о том, как правильно варить борщ, как складывать бельё, как встречать мужа. Год смотрела, как её двухкомнатная квартира превращается в музей дурного вкуса, заставленный безделушками и картинками с котятами.

— Это была моя любимая красная блузка! — Лена чувствовала, как слёзы подступают к глазам. — И платье синее, которое Андрей мне подарил на день рождения!

— Слишком короткое было, — пожала плечами свекровь, вбивая очередной гвоздь в стену. — И декольте неприличное. Что люди подумают? Что сын мой на легкомысленной женился?

— Андрей! — закричала Лена, выбегая в коридор. — Андрей, немедленно иди сюда!

Муж появился из кухни с бутербродом в руках, виновато улыбаясь:

— Лен, что случилось? Мама сказала, что хотела помочь тебе разобрать гардероб…

— Помочь? — Лена едва не задохнулась от возмущения. — Она выкинула половину моих вещей! Без моего разрешения! В МОЁ отсутствие!

Андрей неловко переступил с ноги на ногу:

— Ну, мам, может, стоило спросить сначала… — начал он робко.

— А что спрашивать? — Валентина Петровна вышла из спальни, держа в руках дрель. — В семье всё общее. Квартира общая, и вещи тоже общие. Я как старшая женщина в доме имею право навести порядок.

— Общая? — Лена почувствовала, как по венам разливается холодная ярость. — Какая общая? Я эту квартиру купила на свои деньги ещё до замужества! Я бабушкину однушку продала, доплатила из своих сбережений!

— Ленка, не кричи, — попросил Андрей, но в его голосе не было твёрдости. — Мама пожилая женщина, ей тяжело одной в её квартире. Лифт не работает, отопление плохое…

— А здесь ей легко мою жизнь разрушать! — Лена развернулась к свекрови. — Год я терплю ваши нравоучения! Год вы переставляете мою мебель, вешаете свои картинки, учите меня, как жить! Но это уже слишком!

Валентина Петровна поставила дрель на тумбочку и сложила руки на груди:

— Я тебя воспитываю, неблагодарная. Учу быть хорошей женой. А ты кричишь на старшую. Где твоё уважение?

— Уважение? — Лена почувствовала, как внутри неё рвётся последняя ниточка терпения. — К тому, кто распоряжается моими вещами, как своими? К тому, кто за год превратил мою квартиру в склад ваших безделушек?

По лицу свекрови прошла тень удивления — впервые за год Лена говорила с ней на повышенных тонах.

— Андрей! Ты слышишь, как твоя жена со мной разговаривает? — воззвала Валентина Петровна к сыну.

Но Лена больше не могла сдерживаться. Красная блузка, которую выкинула свекровь, была подарком от лучшей подруги. Синее платье — первый подарок от Андрея. В этих выброшенных вещах были воспоминания, кусочки её жизни, её личности.

— Всё! — Лена повернулась к свекрови и, впервые за год, посмотрела ей прямо в глаза. — Хватит! Я больше не собираюсь это терпеть!

— Леночка, успокойся, — попытался вмешаться Андрей, но жена махнула рукой.

— Нет, я не успокоюсь! — она перешла на «ты», что заставило Валентину Петровну вскинуть брови. — Если у тебя хватает сил переставлять мебель, выбрасывать мои вещи и сверлить стены, значит, и на пятый этаж в свою квартиру ты прекрасно поднимешься!

— Как ты смеешь! — возмутилась свекровь. — Я мать твоего мужа!

— И что? Это даёт тебе право распоряжаться моей жизнью? — Лена подошла к двери и распахнула её настежь. — Квартира моя, добрачная, а значит пошла вон отсюда! — доведённая до ручки невестка указала свекрови на дверь.

Валентина Петровна застыла с открытым ртом. Андрей побледнел:

— Лена, что ты делаешь? Мама…

— Твоя мама прекрасно справится! — Лена не отступила от двери. — Раз она может часами перебирать мой шкаф, таскать мебель и вешать полки, значит, она вполне дееспособна для самостоятельной жизни!

— Андрюша! — свекровь всплеснула руками, обращаясь к сыну. — Ты позволишь ей так со мной обращаться?

Андрей метался между женой и матерью, не зная, что сказать. Лена видела его растерянность, но больше не собиралась идти на уступки.

— Выбирай, — сказала она мужу. — Либо она собирает свои вещи и уезжает в свою квартиру, либо я подаю на развод. А это квартира МОЯ, и я имею полное право решать, кто в ней живёт.

Валентина Петровна попыталась взять привычный тон:

— Дурочка ты, Елена. В семье не должно быть «моё» и «твоё». Всё общее.

— НЕ ОБЩЕЕ! — взорвалась Лена. — Это МОЯ квартира, купленная на МОИ деньги, ДО брака! И если ты не можешь это принять и уважать границы, то места тебе здесь нет!

Свекровь растерянно оглянулась на сына:

— Андрей, скажи ей что-нибудь…

Но Андрей, глядя на бледное решительное лицо жены, понял, что шутки кончились. Он никогда не видел Лену в таком состоянии. Год назад она была мягкой, уступчивой. Она соглашалась с матерью, пыталась ей угодить. Но сейчас перед ним стояла другая женщина — твёрдая, непреклонная.

— Мам, — тихо сказал он, — может быть, действительно стоит…

— Что? — не поверила своим ушам Валентина Петровна. — Ты на её стороне?

— Я на стороне мира в семье, — ответил Андрей, избегая материнского взгляда. — И если Лена так говорит… Может быть, ей действительно нужно личное пространство.

Валентина Петровна молча прошла в свою комнату. Лена слышала, как та начала складывать вещи в чемоданы. Каждый звук — шорох одежды, скрип чемодана — отдавался в её сердце странным облегчением и одновременно виной.

Андрей подошёл к жене:

— Лен, может быть, не стоит так категорично? Она всё-таки пожилая женщина…

— Пожилая, но энергичная, — сухо ответила Лена. — Раз она может перекраивать мою жизнь, значит, и свою наладить сумеет.

Через час Валентина Петровна стояла у порога с двумя чемоданами. Лицо её было каменным, губы сжаты в тонкую линию.

— Запомни, Елена, — сказала она на прощание, — семья — это святое. А ты её разрушаешь.

— Я её сохраняю, — спокойно ответила Лена. — Сохраняю от разрушения.

Андрей помог матери дойти до машины, погрузил чемоданы. Лена наблюдала из окна, как они уезжают. В груди было странное чувство — облегчение смешивалось с тревогой.

Когда муж вернулся, он застал жену в спальне. Она сидела на кровати, держа в руках фотографию — их свадебный снимок.

— Лен, — осторожно начал Андрей, — ты не жалеешь?

— О чём? — не поднимая глаз, спросила она.

— О том, что так жёстко поступила с мамой.

Лена наконец подняла на него взгляд:

— А ты жалеешь, что целый год позволял ей превращать мою жизнь в кошмар?

Андрей присел рядом:

— Я думал, что она просто хочет помочь…

— Помочь? — Лена усмехнулась. — Помочь — это когда спрашивают разрешения. А когда распоряжаются чужими вещами и пространством без спроса, это называется захватом.

Они сидели в тишине. Андрей рассматривал квартиру новыми глазами. Действительно, за год она изменилась до неузнаваемости. Везде стояли материнские безделушки, висели её картинки, даже мебель была переставлена по её вкусу.

— Знаешь, — сказал он наконец, — я только сейчас понял, как мало от тебя здесь осталось.

Лена кивнула:

— Я чувствовала себя гостьей в собственном доме. Каждый день доказывала право на своё мнение, на свои привычки, на свои вещи.

— А мама… она действительно справится?

— Конечно, справится, — Лена встала и подошла к окну. — Ты видел, с каким энтузиазмом она перестраивала наш дом? У неё энергии хватит на десятерых.

Андрей тоже подошёл к окну:

— Она позвонила. Сказала, что будет скучать.

Лена ничего не ответила. Она смотрела на вечерний город и думала о том, что завтра впервые за год проснётся в тишине. Без критических замечаний по поводу завтрака, без советов, как правильно заправить кровать.

— Лен, — Андрей обнял её за плечи, — прости меня. Я должен был защитить тебя раньше.

— Должен был, — согласилась она, не вырываясь из объятий. — Но не защитил. Ты боялся расстроить маму больше, чем расстроить жену.

— Я думал, что ты справляешься…

— Я справлялась. До сегодняшнего дня. — Лена повернулась к мужу. — Но когда она выбросила мои вещи, это стало последней каплей. Это было не просто нарушением границ, а личным оскорблением.

Андрей кивнул:

— Теперь я понимаю.

Следующий месяц прошёл в странной тишине. Валентина Петровна звонила сыну каждый день, но с Леной не разговаривала. Лена потихоньку возвращала квартире прежний вид — убирала безделушки, перевешивала картины, расставляла мебель так, как нравилось ей.

Когда Андрей принёс из комнаты остальные материнские вещи, Лена помогала их упаковывать. Они работали молча, но без злобы. Просто делали то, что нужно было сделать давно.

— А что если мама вообще перестанет с нами общаться? — спросил Андрей, складывая материнские пледы в коробку.

— Не перестанет, — спокойно ответила Лена. — Просто научится уважать границы.

И действительно, через два месяца Валентина Петровна впервые пришла в гости. Она принесла пирог и вела себя подчёркнуто вежливо. Не критиковала Ленину стряпню, не давала советов, не переставляла вещи.

За столом она осторожно спросила:

— Леночка, а красная блузка… нельхя случайно купить такую же?

Лена посмотрела на свекровь:

— Её можно было не выбрасывать.

Валентина Петровна кивнула:

— Я, может быть, погорячилась тогда. Просто хотела как лучше.

— Лучше — это когда спрашивают, — сказала Лена без злобы, но твёрдо.

После ухода свекрови Андрей заметил:

— Она изменилась.

— Нет, — покачала головой Лена, — просто поняла, что я тоже могу дать отпор и поставить её на место.

Они обнялись, стоя посреди своей квартиры, которая снова стала их домом. Лена поняла, что иногда нужно показать зубы, чтобы тебя перестали считать травоядным. И что любовь к семье не означает готовность раствориться в ней без остатка.

А Валентина Петровна звонила теперь реже и всегда спрашивала, не помешает ли она, если приедет в гости. Она научилась стучать в дверь вместо того, чтобы входить с собственными ключами. И больше никогда не трогала Ленины вещи без разрешения.

Потому что поняла: у каждого должны быть свои границы, даже в семье. Особенно в семье.