Анна всегда твердила себе: «Да всё нормально будет. Потерпи чуть-чуть. Совсем чуть-чуть». И терпела — всю свою грёбаную жизнь. Сначала отца, потом бывшего, потом начальницу-стерву в торговом центре, потом ипотеку, потом пустую тишину в спальне, потом Сергея. А теперь… теперь терпение стало похоже на фуфло. Как тональная основа на синяке: вроде прикрыло, но нажатие всё равно больно.
Сергей свалился в её жизнь будто с другого материка. Спокойный, обходительный, ни одного матерка в слове. Слушал внимательно, кофе в постель приносил, гладил не только рубашки, но и её душу. После сорока с хвостиком это выглядело как чудо. Она долго щурилась, думала: «Не может так просто быть. Подстава где-то». Но подвоха не находилось. Или просто не туда смотрела.
Познакомились они в аптеке. Анна брала таблетки от мигрени, он — пустырник, как бабка из поликлиники.
— Ну и наборчик у нас, да? — усмехнулся он тогда, и у неё почему-то внутри что-то щёлкнуло.
Вышли вместе, попили чай, потом зачем-то пошли шататься по торговому центру, ржали над тапками с зайцами по распродаже. Через полгода он принес свою драгоценную сумку и заявил:
— Надоело одному жить, Ань. Если ты не против… — сказал Сергей, почесав затылок, как будто зарядку для телефона просил, а не жильё.
Анна не была против. Её трёшка на втором этаже далась потом, кровью и восемью годами ипотеки. Но дело было не в метраже — ей хотелось, чтобы рядом был кто-то живой. Кто не скажет: «сама виновата».
Первые месяцы — как в кино. Поцелуи с утра, общий холодильник, глупые записки на зеркале. Сергей мыл посуду, таскал пакеты из «Пятёрочки», не возмущался, когда она в третий раз подряд врубала «Женскую долю». Даже с её подругой Викой нашёл общий язык, хотя та была колкая, как иголка в лифчике.
А потом… потом пошли тучки. Не сразу, по мелочи.
Сергей стал задерживаться.
— У нас завал.
— У главбуха ДР.
— Коллега развёлся, надо поддержать.
Она кивала, швыряла лук в сковородку:
— Конечно, иди. — А внутри зудело. Как будто под линолеумом крысы скребутся.
Он меньше говорил. Реже касался. Спать уходил на диван — якобы поясница, якобы не мешать. Всё «якобы». Она же не дурочка, ей не семнадцать.
Однажды заметила на столе бумажку. Он забыл убрать. Что-то про «дарственную», «согласие супруга», «имущество, нажитое до брака». Не всё поняла, но хватило. Будто молотком по башке.
Она не сразу спросила. Суп варила, в окно смотрела. За ужином, когда он котлету грыз, сказала:
— Серёж… А что за документы у тебя на столе были? Там про квартиру.
Он замер. Прожевал медленно. Отложил вилку.
— Ань, да ты чего… Это мы с матерью обсуждали. У неё проблемы с жильём, ты же в курсе. Там долги, квартира старая. Просто прикидывали, как помочь. Теоретически. — сказал Сергей, отводя глаза.
— Моей квартирой? — Анна спокойно, но так тихо, что у него должно было внутри скрипнуть.
— Да ну, брось. Ты опять из мухи слона лепишь. Ничего же я не подписывал. Это просто разговор был, — махнул он рукой, будто устал.
— Просто разговор? С мамой. За моей спиной. Про мою квартиру, — она отодвинула тарелку.
Он закатил глаза.
— Ты всегда всё драматизируешь. Мы же семья. Или ты как? На себе замкнулась и всё?
Анна не ответила. Потому что знала: сейчас начнётся лекция про то, как она «стены строит» и «никому не доверяет».
А у неё внутри давно крутилось одно: больше она не даст себя развести. Однажды уже делила всё с мужиком — осталась с кастрюлей и пыльным шкафом. Квартира — это её броня. Последнее «я».
А теперь… он её хочет отдать своей маме?
Раиса Павловна, мать его, — отдельный квест. Внешне — бабушка-одуванчик, а внутри — танк. С первой встречи прижала Анну к груди, назвала «Аннушкой». Через неделю уже звонила:
— Аннушка, а у вас мяса лишнего нет? А то я супчик варю…
Или:
— Ты бы Серёженьке рубашку погладила, он с детства с этим никак…
Анна помогала, чего уж. Продукты возила, лекарства доставала. Но после её визитов в квартире оставался чужой запах. Не носков и не супа, а вот этого… липкого ощущения, что Раиса Павловна положила на подушку своё мнение.
Пазл начал складываться. Сергей всё чаще говорил «мы». Только «мы» — это он с мамой. «Мы решили», «мы посмотрели». И вот недавно заявил:
— Слушай, а если бы мы сдали твою квартиру, а сами к маме переехали? У неё ж трёшка. Ты бы сдавалась — доход. А там и внуков можно…
Анна тогда молча вышла на балкон и закурила. Три года как бросила. Но руки дрожали, как у школьника у доски.
— Ты в порядке? — спросил он потом, поджимая губы. — Ты же не злишься?
— Нет, Серёж. Я не злюсь, — Анна глянула ему прямо в глаза. — Я просто запоминаю.
Она давно запоминала. Как он впервые «забыл» сказать, что мама останется ночевать. Как называл её квартиру «нашим гнёздышком», но ключи маме сунул сразу. Как в шутку ляпнул: «Женщины всё равно к деньгам тянутся». Она тогда посмеялась. Не хотела показаться обидчивой.
Теперь не смешно.
Поздно ночью, когда он уснул, она проверила документы. Всё на месте. Квартира только её. До брака. Чисто. Пока.
Но тревога уже поселилась. Как соседка с дрелью в воскресенье утром. И она знала: дальше будет хуже.
Через пару дней он ушёл, а автоответчик выплюнул голос Раисы Павловны:
— Серёженька, я тут думала… Аннушка ведь без детей, да? Ей же не нужна такая большая квартира. Ты подумай, как это оформить. Дарение — самый выгодный вариант. Я тебя верю, сынок. Надо уметь убеждать.
Анна стояла, как кипятком ошпаренная. Даже не боль — просто онемение. Один вопрос в голове: с какого чёрта они уже решили, что её квартира — лишняя?
Вечером она ничего не сказала. Улыбнулась. Накрыла на стол.
— Как день прошёл? — спросила.
Он рассказывал про пробки, работу, какого-то идиота в бухгалтерии. Она кивала. А внутри уже знала.
Это не временно. Это начало.
И в ней проснулось что-то новое. Не истерика, не злость.
А холодное, кристально ясное понимание.
Раиса Павловна заявилась не просто «в гости». Две сумки, кастрюля щей и подушка в белом пододеяльнике — всё при ней. Такое чувство, что приехала не пожить, а окопаться. Говорила бодро, голосом диктора советского радио:
— Аннушка, ты не волнуйся, я тихо-тихо, как мышка. Поживу недельку-другую, пока там у меня соседи с трубой разбираются, — сладко протянула она, аккуратно ставя кастрюлю прямо на стол, как будто это был договор аренды.
Анна молча кивнула. Не потому что согласна. Потому что спорить было бессмысленно. Сергей стоял рядом с видом побитого кота, как школьник, которого мама вытащила к доске.
— Ну это ж временно, Ань. Ты же понимаешь… — бормотал он, уставившись в пол.
— Временно? — Анна чуть приподняла бровь. — Как насморк, который перерастает в хронический синусит?
Сергей почесал шею, сделал вид, что не расслышал.
Раиса Павловна быстро «освоила территорию». Комнату, где раньше стоял велотренажёр, заняла она. Тренажёр переселили в спальню Анны. Теперь Анна просыпалась с видом на железную дугу — как напоминание: «Здесь хозяйка не ты».
Первые дни Анна держалась. Мытьё посуды, уборка ложек, которые свекровь регулярно оставляла в сахарнице. Молча. И только думала: а если бы та в больницу приехала «временно», тоже вот так бы осталась?
На третий день случился первый взрыв. Маленький, но показательный.
— Аннушка, — протянула Раиса Павловна за завтраком. — Я тут подумала… А не много ли тебе этой большой комнаты? Ты ж одна, без детей. Я могла бы туда перебраться, а вы с Серёжей в ту, поменьше. Всё равно он на диване мается, а я пожилой человек, мне…
Анна аккуратно положила вилку. Глянула на Сергея.
— Ну? Что скажешь? — голос у неё был спокойный, но внутри натянутая струна дрожала так, что сама удивлялась, как ещё не порвалась.
Сергей взял кружку с кофе, сделал вид, что думает:
— Ну… мама же по делу говорит. Нам же не сложно. Комната всё равно стоит пустая. Ну чего ты…
— Комната не стоит пустая, — перебила она. — Там мои книги. Мой кабинет. Я там работаю.
Раиса Павловна фыркнула, как будто Анна только что сказала «я космонавт».
— Ой, да какой это кабинет, Аннушка. Репетиторство твоё… Это ж не бизнес, а баловство. Ты бы лучше отдыхала побольше в твоём возрасте, а не в экран уставилась сутками.
У Анны дёрнулся уголок губ. Хотелось ржать. Или швырнуть ей эту вилку.
— В моём возрасте, Раиса Павловна, я уже дважды заработала на жильё. Пока вы сидели на субсидиях и на помощи сына, — спокойно сказала Анна и поднялась из-за стола.
Сергей метнулся следом:
— Ань, ну зачем ты так? Мы же просто разговариваем.
— Нет, Серёж, — она уже шла к ванной. — Это вы разговариваете. А я молчу. Пока.
Вечером вышла вторая серия. Раиса Павловна копалась в бумагах и наткнулась на договор на квартиру.
— Ой, я же случайно! Очки ищу, а тут эти бумажки, — развела руками.
— Ты чего в мои документы лезешь? — голос у Анны сорвался почти на визг.
— Да ну, Аннушка, не кипятись. Оно же на полке лежало, не в сейфе. Мы же почти родные, что ты как чужая-то?
— А я и есть чужая, — холодно сказала Анна. — Особенно когда вы с сыном мою квартиру делите за моей спиной.
Сергей влетел, раздражённый, как будто ему чайник на голову вылили:
— Аня, хватит орать! Ты же понимаешь, мать в беде. Мы семья или нет?
Она вцепилась в край стола, чтоб не ударить его этой же тарелкой.
— Семья? — Анна усмехнулась. — А когда вы «дарственную» обсуждали, это тоже семейный совет был?
Сергей побледнел. Раиса Павловна застыла с видом невинной жертвы.
— Это ты где слышала? — шёпотом спросил Сергей.
— Там же, где и всё остальное. В этом доме. У меня уши отличные. И память — ещё лучше, — тихо сказала она. — Я вас давно слушаю. Просто раньше надеялась, что ошибаюсь.
Он открыл рот, но Анна уже ушла на балкон. Там хоть воздух был настоящий.
На следующий день Анна всё вывалила Вике. Та выслушала, закурила и сказала:
— Ань, я ж тебе сразу говорила. Мужик, который живёт в твоей квартире и не платит ни копейки, — это не мужик. Это квартирант. Только без договора.
— Не в этом дело, — устало возразила Анна. — Он ведь не сразу был таким. Он хороший.
— Он хороший только для себя, — отрезала Вика. — Он у тебя берёт. Квартиру, нервы, мозги.
Анна молчала.
— Ты что, думаешь, он не подаст в суд, если ты откажешься? Думаешь, не начнёт доказывать, что жил тут и имеет право? — прищурилась подруга.
— Думаю, начнёт, — выдохнула Анна. — Но знаешь что… теперь мне плевать.
Вечером Сергей принёс два пакета из «Пятёрочки». Один с продуктами, другой — с тапками.
— Я тебе купил. Те старые уже совсем никакие. А эти мягкие, ортопедические, — сказал он, ставя их на стол с видом героя.
— Спасибо, — Анна кивнула. — Только тапки — это не расплата за квартиру.
Он дёрнулся, будто её фраза ударила по нерву.
— Ты опять начинаешь?
— Нет. Я заканчиваю, — спокойно ответила она.
Он сел рядом, заискивающе наклонился:
— Ань, ну не дури. Давай жить мирно. Мама скоро уедет. Мы всё решим.
— Просто ты хотел оставить меня без квартиры, — перебила Анна. — И знаешь, Серёж, я этого не забуду. Даже если забуду, как тебя зовут.
Сергей отшатнулся. В глазах мелькнули злость, обида и чуть-чуть страха.
— Ты чокнулась, — процедил он. — Я же хотел как лучше. Чтобы всем было удобно.
— А ты хоть раз спросил, удобно ли мне? — тихо, но жёстко спросила Анна.
Он не ответил.
Из кухни хлопнула дверь. Слышно было, как Раиса Павловна звонит кому-то и шепчет, старательно возмущаясь:
— Вот ведь баба с характером. А ведь по-человечески хотели…
Ночью Анна, как дура, опять не спала. Сидела на кухне, листок бумаги, ручка и кружка крепкого кофе. Точнее уже не кофе, а какой-то кипяток с горечью, потому что тринадцатая чашка за сутки.
Список получался угрожающий, будто военные планы:
-
Проверить все документы.
-
Сделать нотариальную копию.
-
Поставить пароль на ноутбук.
-
Найти юриста.
-
Переписать завещание.
-
Записать разговор.
Она криво усмехнулась.
«Браво, Анна. Пятьдесят два года, а ведёшь себя, как ревнивая школьница. Ну прямо Мата Хари. Молодец. Медаль на грудь и в дурдом».
Захотелось стукнуть кулаком по столу, но она ограничилась тем, что включила диктофон на телефоне и аккуратно засунула его под кресло в гостиной. Пусть пишет. Пусть хоть что-то останется. Правда, например. Или хотя бы грязь, которую можно будет предъявить.
Кульминация случилась на седьмой день. И то слово «кульминация» слишком мягкое. Это была бомба с часовым механизмом.
Раиса Павловна уселась в кресло и сладко улыбнулась, как будто сейчас собиралась читать сказку про Золушку.
— Аннушка, я тут подумала и решила остаться насовсем, — сообщила она с видом королевы, которая милостиво дарит жизнь пленнику. — Тут и врачи ближе, и магазин рядом, и сын под боком. А ты всё равно одна. Детей нет, внуков, понятное дело, тоже. Так что мы с Серёжей тебе только поможем. Главное — не зацикливайся на бумагах. Дом — это не стены. Дом — это любовь.
Анна встала. Медленно, как в фильмах, где героиня сначала молчит, а потом выносит приговор. Она посмотрела на Раису Павловну. Потом — на Сергея.
— Ты что-нибудь скажешь? — спросила, и голос дрогнул.
Сергей пожал плечами. Скучно, будто речь шла о том, купить ли завтра картошку.
— Мама права. Мы все взрослеем. Надо думать не о бумагах, а о семье.
— О семье? — переспросила Анна. — Если семья — это когда двое против одного, то, похоже, я тут лишняя.
Она пошла к двери. Взяла сумку.
— Куда ты? — крикнул Сергей, но без особого интереса.
— В магазин, — ответила она. — Купить вино. Буду отмечать рождение новой Анны.
Она вернулась через двадцать минут. Бутылка, бокал. Без закуски. Выпила и вдруг почувствовала: да, всё. Конец той старой Анне, которая терпела, улыбалась и делала вид, что у неё жизнь конфетка.
Наутро она подала документы на развод. Молча, без театра. Зашла в ЗАГС, расписалась, вернулась домой с папкой в руках. И впервые за долгое время вдохнула полной грудью — будто узел на груди развязался.
Сергей встретил её в футболке с пятном от борща и лицом обиженного школьника.
— Ты где была? Я тебе звонил, — пробурчал он.
— Подавала на развод, — ответила Анна спокойно. Сняла туфли, поставила чайник.
Он замер, моргал, как рыба на сковородке.
— Смешная. Думаешь, я подпишу?
— Ты уже подписал. Твоё заявление тоже было нужно. Я сказала, что ты согласен. Или я ошиблась?
Сергей покраснел. Встал у стены, скрестил руки, будто собирался читать мораль.
— А квартиру ты как защитишь? Мы же в браке. Половина моя.
Анна повернулась, глядя прямо ему в глаза.
— Не твоя. Куплена до брака. Документы у нотариуса. И не вздумай мне сейчас рассказывать про «ремонт». Единственное, что ты сделал в этой квартире — сорвал кран на кухне.
— Ты… больная, — сказал он тихо, злобно.
— А ты — гость. Бывший, — отрезала Анна.
И началась война. Не с криками. Хуже. Тихая, липкая.
Раиса Павловна громко ставила чайник, хлопала дверями, вечно бубнила:
— Ну надо же, сколько барахла храните. Всё бы выбросить. Старьё одно.
Анна молчала. Пока однажды не исчезла её записная книжка.
— Я думала, черновики. Бумажка какая-то. Сожгла, — сказала Раиса Павловна, как будто совершила подвиг.
Анна села. Молчала долго. Потом подняла глаза.
— Завтра вас здесь не будет.
— В смысле? — вытаращила глаза свекровь.
— В прямом. Участковый всё объяснит. Вы тут не прописаны. Два дня. Потом — чемодан, вокзал, до свидания.
Вечером Сергей пришёл домой, увидел чемодан в прихожей.
— Это что, шоу? — язвительно спросил он.
— Нет. Это финал. И в этом спектакле у тебя нет роли, — ответила Анна.
— Ты ненормальная! — взвился он. — Я тебя спасал, я тебе жизнь дал!
— А я тебе — крышу. И хватит врать себе. Предатель — это ты, Серёжа. Ради мамы и её планов ты хотел меня выкинуть. А я просто выгоняю вас обоих.
Он шагнул ближе, поднял руку… но замер.
— Попробуй, — сказала Анна тихо, почти шепотом. — У меня всё записано. И камера, и диктофон. Адвокат у меня злая, как голодная овчарка. Тронь меня пальцем — и сам полетишь на улицу, но уже без чемодана.
Он побледнел. Раиса Павловна стояла в коридоре и дрожала, будто её с поличным поймали.
— И это ты называешь благодарностью? — пробормотала она.
Анна посмотрела на неё так, будто перед ней плесень.
— Благодарность — это уважение. А вы в чужую жизнь ломились, как в магазин со скидками.
Они уехали вечером. Без слов, без прощания. С чемоданами, кастрюлями и кипой своих одеял.
Анна убрала постельное бельё, выбросила чужие тапки, вытерла пол. Села на кухне.
Тишина звенела. Сначала было странно. Потом — приятно.
Она сделала глоток вина и улыбнулась.
— Ну что, Анна, поздравляю. Ты себе снова нравишься.
Развод вместо пикника