Людмила Андреевна влетела в кухню так, что воздух сразу сгустился, как перед грозой. Голос её был острый, с хрустом, будто по столу ножом провели.
— А с каких это пор ты тут хозяйка, Диана? — сказала она не громко, но так, что звенеть в ушах стало. — Это квартира моего сына, между прочим! И ты тут… временно. До первой ссоры!
Диана, не торопясь, поставила сковороду обратно на плиту. В глазах — ровная, почти холодная сталь.
— Это моя квартира, Людмила Андреевна. И пока вы не начнёте уважать это, я не позволю вам сюда вламываться, как к себе в мастерскую к мужикам.
На кухне запахло подгоревшим маслом. Как будто само масло решило поучаствовать в сцене. Николай стоял в дверях, вжал плечи, будто хотел спрятаться в косяк. И этот жест — старый, школьный: «я тут мимо проходил, без меня, пожалуйста».
— Я тебя сюда не звал, Коль, — обернулась Диана. Руки скрестила на груди. — Мог бы хотя бы предупредить, что мать с утра пришла устраивать допрос с пристрастием.
— Да что ты сразу так… — пробормотал он, глядя куда-то мимо неё. — Ну пришла. Ну поговорить надо… У нас в сервисе полный… — осёкся. — Извини…
— Не извиняйся. Говори, как привык. Всё равно в вашей семье никто приличия не соблюдает.
— Ой, ну началось! — взорвалась Людмила Андреевна. — Ты, значит, у нас барышня айтишная, в домике во Франции в мечтах живёшь! А мы — в реальной жизни! У нас клиенты, долги, работа с шести утра! Ты и понятия не имеешь, что это такое! А сама сидишь тут на своей офисной зарплатке и пальцы гнёшь!
Диана сжала зубы и молча досчитала до десяти. Сейчас она не была «офисной дамочкой». Сейчас она была вулканом. Но вулканом из тех, что долго молчат, собирая в себе лаву.
— Так вы зачем пришли? Опять занять? Или просто кофе у меня попить и гадость в мою сторону бросить?
— Мы пришли за справедливостью, — неожиданно подал голос Виктор Семёнович, стоявший в коридоре. Даже не разулся — видно, что заходить надолго не планировал. — Ты обещала помочь с бизнесом. А теперь, когда всё летит, сидишь и в потолок смотришь.
— Я не обещала. Я предлагала. Месяц назад. Когда у вас ещё были клиенты. Когда можно было поднять сайт, запустить рекламу, ввести нормальную систему. Но вы же решили, что женщина за компьютером — это враг.
— Ты чужая, — сказала Людмила Андреевна тихо, но так, что слова будто жалили. — Ты всегда была чужая. И денег твоих не надо, если они подаются с таким лицом.
— Верю. Но вот вы пришли просить. Значит, не всё так просто, да?
Николай переступил с ноги на ногу, как человек в тесных ботинках.
— Дин… Может, хотя бы займёшь на время? Не мне, маме с отцом. Вернём…
Диана подошла к нему так близко, что он невольно отпрянул.
— Коль, ты серьёзно думаешь, что мне есть за что держаться? За семью, где я «чужая»? За бизнес, где я «мешаю работать»? За мужа, который в моей кухне не может за меня заступиться?
Молчание повисло, тяжёлое, как мокрое полотенце. Людмила Андреевна стиснула зубы. Виктор Семёнович пожал плечами. Николай отвёл взгляд.
— Я много лет жила одна. Я знаю, как держать себя на плаву. А ты, Коля… так и не научился плыть без маминой руки.
Она развернулась и вышла. Где-то за спиной глухо стукнуло — то ли дверь шкафа, то ли чья-то ладонь по столу.
А за окном дождь — мелкий, липкий, будто природа решила напомнить: тут всё надолго.
— Ты опять подала заявление? — голос Николая звучал устало, без привычного нажима. Как будто он уже знал конец этой пьесы.
Диана стояла у окна, в старом махровом халате, подарке от него, когда они ещё верили в «против всех». В руках — чашка с остывшим чаем.
— Не «накатала», а подала. Это разные вещи. Развод, Коля. Точка.
— А ты не слишком быстро всё решила? — он подошёл ближе, но осторожно, словно боялся, что она укусит. — Можно было просто поговорить. Без спектаклей.
Диана медленно обернулась. Глаза сухие, но уставшие.
— Поговорить? После того, как твоя мама назвала меня «тунеядкой с ноутбуком»? После того, как твой брат сказал, что я «сижу в чужой квартире»? У тебя прекрасная семья, Коль. А я в ней — заноза. И ты это знаешь.
— Ты же знала, за кого выходишь. Мы не из твоего круга. У нас всё… по-другому.
— По-другому? Это теперь так называется? Когда мне затыкают рот, когда собираются в моей кухне без спроса, когда в лицо говорят, что я чужая, а ты молчишь? Это по-другому? Или просто трусость?
Он хотел что-то сказать, но слова застряли где-то в горле. Пальцы дрогнули, привычно потянулись за сигаретой — и тут же вспомнил: Диана ненавидит этот запах. Рука опустилась.
— Я тебя любил, Дин. И, чёрт побери, люблю до сих пор. Но… семья — это не только ты. Это мама, папа, брат… Это всё, что я знал с детства. Я не могу отвернуться от них. Я просто… не умею.
— А я не умею жить с тем, кто меня не защищает. Кто предаёт молчанием. Кто каждый раз выбирает “семью” — не как союз, а как толпу, где громче всех орёт та, что родила.
Она подошла почти вплотную, и у неё было странное чувство: между ними стоит прозрачная стена. Видно всё — и его глаза, и дрожащие губы, — а дотронуться невозможно.
— Я не твой враг, Коль. Я не хотела быть баррикадой между тобой и твоей мамой. Я хотела быть мостом. Но ты решил, что проще по этому мосту пройти обратно к ней. Ну так иди.
Он молчал. Дыхание стало рваным, и вдруг он резко схватил её за руку. Не больно, но так, что она почувствовала его пальцы, как замок.
— Ты уходишь… навсегда? — слова выходили медленно, будто каждое давалось с усилием.
— Нет, Коля. Я не ухожу. Это ты остался. Там, в своём автосервисе. Среди бензина, гайковёртов и истерик матери. А я просто вышла. Вперёд.
Он отпустил. Сел, опустив голову в ладони.
В дверь позвонили. Один раз. Потом снова, уже требовательно.
На пороге стояла Марина — свежая, подкрашенная, в новой сумке, пахнущая дорогим парфюмом. Рядом — мальчик лет шести, с конфетой в руке.
— Диана, привет. Извини, без звонка. Нам с Серёжей надо уехать. Ты можешь с малышом часик-другой посидеть? Ну ты же не работаешь сегодня, верно? Всё равно одна…
Диана моргнула, словно проверяя, не разыгрывают ли её.
— То есть… после всех этих выкриков, обвинений, оскорблений — вы вдруг вспомнили, что я “своя”? Как няня?
— Ой, ну что ты, не надо драм, Дианочка. Мы же семья. Дети — это святое. Мы ведь все друг другу помогаем.
— Ошибаешься, Марина. Я — не ваша семья. И няня из меня так себе. Иди к своей “святой” Людмиле Андреевне. Пусть она посидит.
Марина раскрыла рот, но дверь уже закрывалась.
— И, пожалуйста, не звоните больше. Я не ваш вариант “по удобству”. Я — человек. Свободный.
Щелчок замка. Тишина.
Из кухни донёсся треск — пластиковая ручка чашки раскололась в пальцах Николая. Он долго смотрел на осколки, как будто там отражалась вся его жизнь: побитая, не сложившаяся. Сложил их в ладонь и уставился в пустоту.
А Диана уже стояла в прихожей с телефоном.
— Да, здравствуйте. Помните, вы предлагали посмотреть ту трёшку на Братиславской? Да, я готова. Начнём новую жизнь. С чистого пола.
И впервые за долгие месяцы в её голосе звякнула лёгкость.
— Вы что, с ума сошли?! — голос у Дианы дрожал, но от ярости. — Это моя квартира! Купленная на мои деньги! С моими документами! Вы сюда табором, что ли, решили?
Она смотрела на прихожую, как на окоп, куда противник зашёл без боя. На коврике из «Икеи», выбранном ею же пять лет назад, стояла Людмила Андреевна, уже разуваясь. В руках — авоська с банками огурцов, пакет с мятой курткой Николая и плед, отдающий затхлым запахом дачного чердака. За ней — Виктор Семёнович с коробкой. Николай — с виноватым лицом, в котором намешалось всё: тоска, стыд и скучная, безнадёжная покорность.
— Диана, не кипятись, мы же на пару дней. Пока Сергей с Мариной ремонт делают… Нам просто… — Людмила Андреевна уже раскладывала плед на диване, хозяйской рукой поправляя подушки.
— На пару дней? А кто вас вообще звал? Или вы решили, что если я подала на развод, то теперь можно вселяться? Захватывать, как в девяностые?
— Это квартира моего сына, между прочим! — вскинулась Людмила Андреевна. — Он тут жил, он платил за коммуналку, у него тут вещи! Ты вообще кто такая?!
— Я? Я — владелица! — Диана подняла со стола свежие выписки из ЕГРН. — Вот! Видите? Моё имя. Мои деньги. Никаких “все вместе”. Вы сюда зашли без спроса. Вон. Сейчас же.
— Диана, подожди… — Николай сделал шаг, но она отступила. — Мама просто перенервничала. Мы действительно… просто переночевать…
— Ага, с коробками, пледом и закатками? Вы сюда заехали с прицелом. Но — нет. Вон. Все.
— Это не по-человечески! Мы же… семья! — голос Людмилы Андреевны дрогнул. — Ты разлучница! Увела сына, бизнес развалила, а теперь ещё и в дверь выгоняешь!
— Да, и космос остановила, и снег запретила падать. Хватит! У вас пять минут. Потом звоню в полицию. За самовольное проникновение.
— Ты не посмеешь! — взвилась она. — Я здесь родных детей рожала, когда ты под стол пешком ходила!
— Вы? В моей квартире?! Женщина, очнитесь. Это жильё построено в двадцать первом веке. Идите рожать воспоминания в другом месте.
Тишина упала, как крышка. Николай стоял прямо, глядя на Диану так, будто видел её впервые.
— Прости, — тихо сказал он. — Это было глупо. Мы уйдём.
Людмила Андреевна всхлипывала. Виктор Семёнович молча переставлял коробку из руки в руку.
Они вышли. Сумка громко хлюпнула по линолеуму, коробка задела косяк. Диана закрыла дверь на все замки и опустилась на пол. И разрыдалась — не от обиды, а от облегчения.
Две недели спустя она сидела на террасе новой квартиры. Та самая на Братиславской — с большими окнами, утренним солнцем и полной тишиной. В руках — кружка кофе, на коленях — ноутбук.
На экране мигнуло сообщение:
«Привет. Это Марина. Мы продаём СТО. Не вытянули. Николай уехал в Тулу. Мама переживает. Если вдруг…»
Диана дочитала, закрыла крышку ноутбука, как захлопывают ненужную книгу.
Она не ответила. Вместо этого достала новый, чистый блокнот и аккуратно написала первую строчку:
«Моя жизнь. С моей даты. Без “мы”.»
Жизнь под одной крышей