Голос Андрея, ленивый и самодовольный, ворвался в уютную тишину вечера, грубо разорвав её, как тупую иглу, пронзившую тонкую ткань. Юля медленно оторвала взгляд от книги. Он стоял над её креслом, нависая, и тыкал в неё экраном телефона, который светился холодным, мертвенным светом. Она прищурилась, фокусируя зрение. На экране переливался хромированными боками какой-то кухонный монстр. Блестящий, многофункциональный, похожий на пульт управления космическим кораблём. Планетарный миксер, мясорубка, блендер, соковыжималка — всё в одном футуристическом корпусе. Под фотографией жирными цифрами была выведена цена, от которой на мгновение перехватило дыхание.
Юля молча перевела взгляд с телефона на мужа. Он ждал. Не вопроса, не обсуждения. Он ждал подтверждения, кивка, немедленного согласия. В его позе, в том, как он небрежно держал этот дорогой гаджет, сквозила непоколебимая уверенность, что вопрос уже решён.
— Угу, поняла. И что? — её голос прозвучал ровно, может быть, чуть более устало, чем обычно.
Он фыркнул, словно она задала самый глупый вопрос на свете.
— Что-что. Подарим. У неё юбилей скоро, шестьдесят лет. Отличный повод. Мама сказала, чтобы мы подарили этот кухонный комбайн. Сразу один большой, солидный подарок от семьи, и не надо голову ломать с мелочёвкой.
«Мама сказала, чтобы мы подарили». Эта фраза, произнесённая как нечто само собой разумеющееся, зацепилась в сознании Юли острым крючком. Не «давай подарим», не «как ты думаешь?», а приказ, спущенный сверху и ретранслированный её мужем. Она медленно отложила книгу на столик. Вечер перестал быть томным. В воздухе повисло то едва уловимое напряжение, которое всегда предшествует буре.
Память услужливо подбросила картинку месячной давности. Такой же вечер. Только тогда день рождения был у её матери. Юля крутилась по квартире, выбирая между кашемировой шалью и дорогими французскими духами, которые мама давно хотела. Она спросила у Андрея, будет ли он участвовать. Он, не отрываясь от танкового сражения на экране монитора, буркнул что-то про непредвиденные расходы на машину. Она не стала настаивать. Купила духи сама. А вечером, когда она набирала номер матери, чтобы поздравить, она протянула ему телефон. «Скажи маме пару слов, ей будет приятно». Андрей отмахнулся. «Ой, да потом. Занят я, не видишь?» Он так и не позвонил. Ни в тот вечер, ни на следующий день. Просто забыл. Или, что было ещё хуже, просто не счёл нужным.
Юля подняла глаза на мужа. Он всё ещё стоял с телефоном, и на его лице уже начало проступать лёгкое раздражение от её молчания.
— Андрей, а ты помнишь, когда был день рождения у моей мамы? — тихо спросила она.
Он нахмурился, его мозг явно пытался обработать этот неожиданный и, с его точки зрения, совершенно неуместный вопрос. Он напряг память, и на его лице отразился сложный мыслительный процесс.
— Ну… был вроде недавно. И что? При чём тут вообще это?
И в этот момент внутри Юли что-то щёлкнуло. Холодно и окончательно. Как затвор винтовки.
— При том, — отчеканила она, и в её голосе появилась новая, незнакомая ему твёрдость металла, — что уважение, милый мой, должно быть взаимным. Это улица с двусторонним движением, а не твой личный автобан.
Он непонимающе уставился на неё, его уверенность начала давать первую трещину.
— Ты о чём сейчас?
— Я о том, что твоя мать, Тамара Павловна, получит от меня на свой юбилей ровно то же самое, что моя мать получила от тебя на свой день рождения. — Юля сделала короткую, звенящую паузу, глядя ему прямо в глаза. — Ни-че-го. Хочешь сделать маме дорогой подарок? Прекрасное желание. Покупай. На свои. А меня и мои деньги в свои семейные хотелки, пожалуйста, больше не впутывай. Лавочка закрыта.
Она спокойно взяла свою книгу, открыла на том месте, где остановилась, и демонстративно углубилась в чтение, показывая всем своим видом, что разговор для неё окончен. Но она знала, что для Андрея он только начинался.
Тишина, последовавшая за её словами, была плотной и тяжёлой, как мокрое сукно. Андрей не сразу нашёл, что ответить. Он просто смотрел на жену, на эту до смешного демонстративную позу — прямая спина, подбородок чуть вверх, взгляд, упёртый в страницы книги, которую она, конечно же, не читала. Его мозг, привыкший к простому и понятному мироустройству, где его желания были законом, отказывался принимать новую реальность. Он несколько раз моргнул, словно пытаясь смахнуть наваждение.
Воздух вокруг него, казалось, загустел, стал тяжелее. Он не кричал. Он начал говорить ниже, с давлением, тем тоном, которым обычно усмиряют неразумных детей или капризных подчинённых.
— Ты сейчас серьёзно? Ты решила поиграть в обиженную из-за какой-то ерунды? Это же моя мать. У неё юбилей. Это не просто день рождения, это дата!
Юля медленно, с подчёркнутой аккуратностью, закрыла книгу, положив палец на строку, где остановилась. Она не захлопнула её, не бросила на стол. Этот выверенный, спокойный жест был страшнее любого крика. Она не суетилась. Она готовилась к бою.
— Ерунда? — она переспросила, и её спокойствие было обманчивым, как гладь омута. — Называть день рождения моей матери ерундой — это новый уровень, Андрей. Поздравляю. Ты только что совершил очередной прорыв в наших отношениях.
Он сделал шаг к ней, нависая над креслом ещё сильнее.
— Не надо мне тут всё переворачивать! Не путай божий дар с яичницей! Моя мать — это моя мать. Она нас вырастила, она…
— Она тебя вырастила, — мягко, но твёрдо поправила Юля. — Меня вырастила моя мать. Которой ты, человек с обострённым чувством сыновнего долга, даже не счёл нужным набрать номер и сказать три слова. «Поздравляю, желаю здоровья». Это заняло бы у тебя ровно пятнадцать секунд.
Его лицо начало багроветь. Аргументы Юли были простыми и убийственными, и это выводило его из себя. Он привык, что его логика — единственно верная.
— Я занят был! У меня были дела, я замотался, забыл! С кем не бывает? Ты из-за этого сейчас собираешься унижать мою мать? Отказываться делать ей подарок? Это мелко, Юля! Это просто мелко и недостойно!
— Занят? — она усмехнулась, но в её глазах не было и тени веселья. — Дай-ка я угадаю. Ты спасал мир от инопланетного вторжения? Проводил сложнейшую финансовую операцию, от которой зависели судьбы мира? Или ты просто проходил очередной уровень в своей идиотской стрелялке? Что из этого было тем самым неотложным делом, которое помешало тебе проявить элементарное человеческое уважение к моей матери?
Он отшатнулся, словно она его ударила. Она попала в точку, и он это знал. Она видела его насквозь — его лень, его эгоизм, его инфантильное убеждение, что весь мир вращается вокруг него и его «хотелок». Он начал задыхаться от возмущения, слова застревали в горле.
— Это… это вообще не твоё дело, чем я был занят! Ты — моя жена! И ты должна уважать мою семью! Это основа основ!
Юля медленно поднялась с кресла. Теперь они стояли лицом к лицу. Она была ниже его, но в её взгляде была такая холодная ярость, что он невольно отступил на полшага.
— Я тебе ничего не должна, Андрей. Брак — это партнёрство. А партнёрство подразумевает взаимность. Ты показал, какова цена твоего уважения к моей семье. Ноль. Пустое место. Ты сам установил этот курс обмена. Так что не удивляйся, что я собираюсь придерживаться его. Стоимость твоего вклада в мои семейные ценности равна стоимости моего вклада в твои. Это справедливо. И если тебе это кажется мелким, то просто посмотри в зеркало. Ты увидишь там автора этой мелочности.
Он удалился. Не хлопнул дверью, не крикнул ничего на прощание. Он просто развернулся и вышел из гостиной, ссутулив плечи, как побитый пёс. Юля слышала его шаги по коридору, затем тихий щелчок замка балконной двери. Он ушёл на свою территорию — узкое, застеклённое пространство, заставленное ящиками с инструментами и старыми журналами. Его крепость, его курилка, его переговорный пункт. Она не сомневалась ни на секунду, что он сейчас делает. Он не обдумывал её слова, не анализировал ситуацию. Он жаловался. Набирал номер, который был у него в быстром наборе под именем «Мама», и выливал на ту сторону провода свою версию событий — урезанную, искажённую, выставляющую его жертвой, а её — неблагодарной, мелочной эгоисткой.
Юля не пошла за ним. Она не стала подслушивать. В этом не было нужды. Она знала сценарий этого разговора наизусть, знала интонации, с которыми Андрей будет рассказывать о её «выходке», и елейные, полные сочувствия вздохи, которыми будет отвечать ему Тамара Павловна. Она просто сидела в кресле и ждала. Ощущение было странным — будто она находилась в эпицентре урагана, где царит мертвенная, неестественная тишина, но по краям уже воет ветер и трещат ломающиеся деревья. Она встала и прошла на кухню. Механически налила воды в чайник, поставила его на плиту. Движения были автоматическими, отстранёнными. Она смотрела на синие язычки пламени, лижущие дно чайника, и думала о том, как легко и быстро рушится то, что казалось прочным.
Когда её телефон зазвонил, она даже не вздрогнула. Пронзительная, назойливая трель была ожидаема, как раскат грома после вспышки молнии. Она посмотрела на экран. «Тамара Павловна». Тяжёлая артиллерия вступила в бой. Юля дала телефону прозвонить ещё пару раз, глубоко вдохнула, выдохнула и провела пальцем по экрану.
— Алло, — сказала она спокойно.
— Юлечка? Деточка, здравствуй, — голос свекрови сочился мёдом. Он был поставлен годами для подобных разговоров — вкрадчивый, обволакивающий, полный фальшивого участия. — Я тебе не помешала? Ты не занята?
— Здравствуйте, Тамара Павловна. Нет, не занята.
— Ой, хорошо. А то Андрюша звонил, что-то он такой расстроенный, я прямо вся извелась. У вас всё в порядке? Ничего не случилось?
Юля мысленно усмехнулась. Какой бездарный, избитый приём. Зайти издалека, прикинуться миротворцем, который просто «волнуется» за своих деток.
— У нас с ним разногласия по поводу подарка на ваш юбилей, — ответила она прямо, без обиняков, разрушая всю её хлипкую конструкцию из притворного неведения.
На том конце провода повисла короткая пауза. Тамара Павловна явно не ожидала такой прямолинейности. Но она была опытным бойцом и быстро перегруппировалась.
— Ах, вот оно что… Подарок… Юлечка, ну что же вы ссоритесь из-за таких пустяков. Мне же ничего и не нужно, кроме вашего внимания. Просто Андрюша знает, как я давно мечтала об этом комбайне. Спина болит, руки уже не те, тесто месить тяжело… Он бы мне так жизнь облегчил. Я ведь не для себя стараюсь, для вас же — пирожки пеку, когда вы в гости приезжаете…
Это был удар под дых, рассчитанный на то, чтобы вызвать чувство вины. Картина старой, больной матери, которая последними силами заботится о неблагодарных детях. Но на Юлю это не действовало. Она слишком хорошо знала, что спина у свекрови болела только тогда, когда нужно было помочь им, а на поездку с подругами на дачу сил всегда хватало с избытком.
— Тамара Павловна, это очень дорогой комбайн. Я не считаю правильным тратить на него деньги из нашего общего бюджета.
Мёд в голосе свекрови начал понемногу застывать, превращаясь в липкую карамель.
— Но, Юлечка, мы же одна семья. Разве можно так считать — твои деньги, его деньги? Андрюша — мой единственный сын, я всегда ему всё самое лучшее отдавала. И я думала, что его жена… что ты… тоже относишься ко мне как к родной матери.
Вот оно. Главный козырь. «Родная мать».
— Моя родная мать месяц назад отмечала день рождения, — ровным, холодным тоном произнесла Юля. — Андрей не только не вложился в подарок, он даже не поздравил её. Поэтому, извините. Подарка от меня лично не будет. Я не могу относиться к вам лучше, чем ваш сын относится к моей маме. Правила в семье должны быть одинаковыми для всех.
На этот раз тишина была долгой. Юля слышала только прерывистое дыхание свекрови. Вся сладость, весь елей исчезли без следа. Когда Тамара Павловна заговорила снова, её голос был похож на скрежет металла по стеклу.
— Я тебя поняла, Юля. Очень хорошо поняла.
Короткие гудки. Разговор был окончен. Юля положила телефон на стол. Чайник на плите оглушительно свистел, выпуская пар. Она выключила газ. Битва по телефону была выиграна. Но она прекрасно понимала, что это не конец. Это было лишь объявление войны. И теперь они придут. Вместе.
Прошло не больше часа. Юля как раз успела выпить свой остывший чай и вымыть чашку. Она не сидела на иголках, не ходила из угла в угол. Она обрела какое-то странное, холодное спокойствие, как будто смотрела со стороны на чужую, плохо написанную пьесу, финал которой был предсказуем и неизбежен. Поэтому, когда звонок в дверь прозвучал не резко, а настойчиво, в два коротких, деловитых нажатия, она была готова.
Она открыла дверь. На пороге стояли они. Вдвоём. Андрей, немного позади, смотрел на неё исподлобья, с видом оскорблённой добродетели. А впереди, как ледокол, пробивающий путь во льдах, стояла Тамара Павловна. Маска добродушной, уставшей от жизни женщины была сброшена. Перед ней стояла жёсткая, властная хозяйка своей семьи, и её лицо, с плотно сжатыми губами и непроницаемыми, как гранит, глазами, не предвещало ничего хорошего.
Они вошли в квартиру без приглашения, как к себе домой. Прошли в гостиную, и Юля молча последовала за ними. Они не сели. Они встали посреди комнаты, создавая невидимый трибунал. Андрей рядом с матерью, как верный адъютант рядом со своим генералом.
Первой заговорила Тамара Павловна. Её голос, лишённый телефонного мёда, стал сухим и скрипучим, как несмазанная телега.
— Я пришла посмотреть тебе в глаза, Юлия. Я хотела понять, за что ты так ненавидишь нашу семью. За что ты так не уважаешь мать своего мужа.
Это был не вопрос. Это было обвинение.
— Я никогда не говорила, что ненавижу вас, — спокойно ответила Юля, оставаясь стоять у дверного проёма. Она не собиралась приближаться к ним, вступать в их круг.
— Не говорила? — в голосе свекрови прорезался металл. — А твои поступки? Ты унижаешь моего сына, ты отказываешься участвовать в жизни семьи, ты ставишь свои мелочные обиды выше святых вещей! Ты с самого начала пыталась настроить его против меня! Думала, я не вижу? Все эти твои «давайте сами», «мы решим вдвоём»… Ты всегда хотела отрезать его от корней!
Андрей тут же поддакнул, его голос обрёл силу от материнского присутствия.
— Мама права! Ты никогда не любила её! Вечно с таким лицом сидишь, когда мы к ней в гости едем! Будто одолжение делаешь! Всё тебе не так, всё не по-твоему! Мама для нас старается, а ты только нос воротишь!
Они говорили в унисон, дополняя друг друга, сплетая свои обвинения в единый, удушающий кокон. Это был хорошо отрепетированный дуэт, где каждая партия была выучена наизусть. Они обвиняли её в эгоизме, в чёрствости, в неумении быть настоящей женой, которая должна раствориться в семье мужа, принять его правила, его мать, его ценности.
Юля не защищалась. Она слушала. И с каждым словом, с каждым обвинением она чувствовала, как внутри неё что-то каменеет, превращаясь в тяжёлый, холодный монолит. Вся её прошлая жизнь с этим человеком, все компромиссы, все уступки, все моменты, когда она молчала, чтобы «не раздувать скандал», предстали перед ней в своём истинном свете — как цепь унижений, которые она сама на себя надела.
Когда они на мгновение замолчали, чтобы перевести дух, Тамара Павловна сделала свой последний, решающий ход. Она смерила Юлю презрительным взглядом с головы до ног.
— Так вот, дорогая моя. Хватит. Либо ты сейчас извиняешься передо мной и моим сыном, и мы все вместе, как нормальная семья, покупаем этот подарок. Либо я не знаю, зачем мой сын вообще живёт с такой женщиной.
Андрей кивнул. Решительно и твёрдо. Он ждал её капитуляции. Юля медленно подняла голову. Она посмотрела мимо Андрея, прямо в холодные, колючие глаза свекрови. А потом перевела взгляд на мужа. На её губах появилась едва заметная, горькая усмешка. Она сделала шаг вперёд, выйдя из тени дверного проёма на свет.
— Ты моей матери даже цветочка ни разу не подарил, а теперь говоришь мне, чтобы я подарила твоей матери кухонный комбайн? Жирно вам всем не будет ли?
Фраза, брошенная негромко, но с абсолютной чёткостью, упала в центр комнаты, как граната. Она была грубой, уличной, лишённой всякого лоска и интеллигентности. И именно поэтому она была такой сокрушительной. Она вмиг снесла всю их напыщенную конструкцию из «семейных ценностей» и «сыновнего долга», оставив после себя лишь голую, неприглядную суть — жадность и эгоизм.
Тамара Павловна замерла. Её лицо исказилось. Андрей открыл рот, но не издал ни звука. Они смотрели на Юлю так, будто она внезапно заговорила на чужом, варварском языке. Но они всё поняли. Каждое слово. В наступившей пустоте не было места для споров. Всё было сказано.
Тамара Павловна, не проронив больше ни слова, резко развернулась и пошла к выходу. Андрей, бросив на Юлю последний растерянный, полный ненависти взгляд, поплёлся за ней. Дверь за ними закрылась с тихим, безразличным щелчком механизма.
Юля осталась одна посреди гостиной. В квартире стало пусто. Не тихо, а именно пусто. Воздух, который ещё минуту назад трещал от напряжения, разрядился и стал холодным и прозрачным. И в этой прозрачности она ясно увидела, что семья только что закончилась. Окончательно и бесповоротно…
Когда папа стыдится своих детей