Артём сидел, как провинившийся мальчишка, ковырял вилкой омлет и всё косил глаза в сторону, избегая её взгляда.
— Ты знаешь, Миша опять влип… — сказал он, и голос у него был виноватый, как будто это он всё устроил.
Мария медленно поставила чашку на блюдце, задержала руки на пару секунд, будто хотела спрятать раздражение.
— Артём, твой брат однажды так договорится, что вытаскивать будет уже некого… Сколько на этот раз?
— Полмиллиона… — пробормотал он, глядя в мутное окно. — Говорит, пустит в дело. Потом вернёт, с процентами…
Мария отодвинула чашку так резко, что кофе плеснулось на блюдце.
— Тридцать два года, а ум — как у вчерашнего ученика ПТУ.
Артём провёл ладонью по виску и вдруг стал похож на старика — усталого, без сил, с грузом, который давно не может скинуть.
— Ну, Маш… не начинай. С каждым бывает.
— С нормальными — не бывает! — выдохнула она, и ладонь её легла на стол с глухим стуком. — Он вечно влезает в какие-то истории, а мы тут потом живём, как на минном поле.
Артём подошёл ближе, чуть наклонился.
— Он повзрослеет… У него просто сложное время.
Мария хмыкнула, коротко, без веселья.
— Это “время” длится десять лет. А ты всё заметаешь за ним следы.
…Дни тянулись вязко, как мокрое бельё на верёвке. Артём стал чаще шептаться в прихожей по телефону, долго стоял, глядя в стену, вытирая пот со лба, как будто только что вернулся с тяжёлой смены.
Однажды вечером, когда Мария мелко шинковала капусту на завтрашний ужин, раздался звонок в дверь. Она сразу поняла, что это не по делу — сбой в привычном ритме.
На пороге стояла Нина Петровна, свекровь. Лицо бодрое, взгляд цепкий, в руках — маленькая сумка.
— Думаю, зайду, проведаю, — сказала она, и в голосе слышалась тихая обида, как будто это Мария пять лет назад покинула её с котом и сорняками на участке.
— Заходите. Чаю хотите?
Нина Петровна вошла в кухню, тихо, почти торжественно, как старый корабль в уютную бухту.
— А как там наш Мишенька? — спросила она, едва чашка оказалась у неё в руках.
— Не знаю. Мы с Артёмом живём своей жизнью.
— Своя, говоришь? — всплеснула руками. — А он вам кто? У него же беда! Долги страшные!
— Которые он сам и сделал, — сказала Мария, продолжая резать капусту.
— Ты не понимаешь! Он на ноги пытается встать, а ты его только придавливаешь!
Мария отложила нож и вытерла руки.
— Он встаёт на ноги по нашим спинам.
Свекровь уже раскрыла рот, чтобы что-то сказать, но хлопнула входная дверь. На пороге кухни появился Миша. Лицо бледное, волосы торчком, в глазах — та же беспомощность, что и много лет назад, только морщин прибавилось.
— Привет… Артём дома?
— На работе, — коротко ответила Мария и вернулась к плите.
— Мишенька, милый! Как ты? — всполошилась Нина Петровна, едва не опрокинув чашку.
Он сел на табурет, будто ноги перестали держать.
— На меня давят. Каждый день звонят, угрожают. Домой идти боюсь.
— Господи, дитя моё! Может, в полицию?
— Какая полиция… — он поднял глаза, и в них было больше страха, чем силы. — Им до меня дела нет.
Мария с грохотом поставила сковороду.
— Может, ты сам попробуешь решать свои проблемы?
— Ты думаешь, это просто?
— Проще, чем бегать и прятаться.
Миша побагровел, губы его дрогнули, но слова застряли.
— Ты… ты…
— Что — я? Договори уже.
Дверь хлопнула так, что в коридоре дрогнуло зеркало. Артём вошёл, будто его выжали до последней капли и бросили, как ненужный пакет.
— Что тут у вас?
— Твоя жена опять на Мишеньку накинулась! — свекровь даже вздохнула, как при серьёзной обиде.
— Мам, она просто говорит правду, — Артём потер шею и сразу осел, как сдутый шарик.
— Ты должен защищать брата! Он же в беде!
Артём ничего не ответил. Подошёл к холодильнику, вытащил бутылку воды, пил так, будто неделю шёл по пустыне.
— Тёма… они серьёзные. Вчера прислали фотографии — дома твоей мамы.
— Какого дома?
— Ну… маминого. Сказали, если не заплатим до конца месяца… — он оборвал, словно проглотил конец фразы.
Мария почувствовала, как под ложечкой холодеет. Значит, всё гораздо хуже, чем она думала.
— Сколько времени осталось?
— Две недели, — тихо выдавил Миша. — Я пытался занять… но такие суммы никто не даёт.
Артём сел, уставившись в стол.
— Надо думать.
— А чего думать? — оживилась Нина Петровна. — У вас же деньги на ремонт отложены. Вот и решено.
Мария обернулась, как от пощёчины.
— Что?!
— Ну а что такого? Ремонт подождёт. А тут — жизнь человека!
Мария медленно повернулась к мужу.
— Ты это серьёзно сейчас обдумываешь? Мы три года копили.
— Маш… я не знаю. Просто у нас… нет другого выхода.
Мария положила поварёшку на стол так, что та зазвенела.
— Выход есть. Пусть пойдёт работать. Хватит уже на нас сидеть.
— Как ты можешь! Ему угрожают, а ты — про деньги!
— Ему тридцать два. И он взрослый. Пусть ведёт себя как взрослый.
Мария взяла сумку, накинула куртку.
— Я ухожу. Мне надоело жить в чужой беде. Пусть он сам в ней разбирается.
Дверь захлопнулась, и на кухне повисла та особая тишина, какая бывает после сильного ливня — когда всё ещё мокрое, но дождь уже прошёл.
Она шла вниз по лестнице медленно, будто несла тяжёлое ведро внутри себя. На улице было тёпло, в воздухе пахло пылью и чем-то травяным. Мария остановилась, опёрлась о стену подъезда. Телефон в руке был тёплым.
— Свет… это я. Можно я к тебе заеду? Не могу домой. Просто не могу.
Света ничего не спросила. Она всегда угадывала беду по голосу.
А в квартире всё стихло. Даже утреннее шарканье Артёма исчезло. Он только бросил: Мам просила помочь с мелочами, — и вышел.
Суббота выдалась ясная. Из окна тянуло прохладой с обещанием жары. Мария ела овсянку — еду, которую при Артёме никогда не варила. Он любил сытно. А теперь — вот.
Замок щёлкнул неожиданно. Два голоса. Через минуту в кухне появились Артём и Нина Петровна. Лица у обоих были пустые, без сил, как после долгой болезни.
— Здравствуйте, — Мария поднялась. — Чаю будете?
— Будем, — глухо сказал Артём, не глядя на неё.
Нина Петровна села, не дожидаясь приглашения. Глаза опухшие, будто не спала и не сушила слёзы всю ночь.
Мария поставила чайник, достала чашки. Холодок пробежал по спине.
— Что случилось? — тихо спросила она, хотя и без слов понимала.
Свекровь закрыла лицо ладонями, и вырвался у неё стон — глухой, как будто что-то надломилось внутри.
— Мам, ну перестань… Мы что-нибудь придумаем, — Артём положил ей руку на плечо.
— Что вы придумаете! Он же… — голос дрогнул.
Мария поставила перед ней чашку, не поднимая глаз.
— Можно всё-таки узнать, что произошло?
Артём вздохнул так, будто из него вырвали кусок воздуха. Мужской, тяжёлый вздох — когда решение уже принято, но сил на него нет.
— Миша в беде. Настоящей.
— Он опять “вложился”? — Мария скрестила руки на груди. Сердце сжалось ещё до того, как она поняла, что это значит.
— Нет… хуже. Он должен десять миллионов.
Мария упёрлась ладонью в стол.
— Сколько?!
— Десять. Рублей. Сначала микрозайм, потом ещё один — чтоб закрыть первый… Потом занял у кого попало. Ну и…
— Господи… — голос Марии стал сухим, как старый подоконник на солнце.
Нина Петровна подняла на неё глаза — красные, заплаканные, дрожащие, как у старушки, что заблудилась на трамвайной остановке.
— Он вчера звонил… говорил, что выхода нет. Что жить не хочет… — дальше слов не было. Один протяжный стон.
— Ему уже угрожают. И не только ему, маме тоже, — вставил Артём. — Прислали фотографии — подъезд, двор, собаки, как она выходит из дома.
Мария покачала головой. На языке вертелось: «в полицию». И она сказала:
— В полицию надо. Срочно.
— Бесполезно, — отрезал Артём. — Долги настоящие. Всё оформлено. Чисто, по документам.
Тишина сгустилась. Даже чайник, закипев, умолк.
— Есть один способ, — сказала вдруг Нина Петровна. И в её голосе прозвучала такая светлая нотка, будто она нашла ключ от всех дверей.
Мария приподняла бровь.
— Какой?
Артём достал папку. Развернул. Положил перед ней.
— Вот.
На листах — чужие слова, чужие цифры. Но кололи они прямо в сердце. Документы на продажу её квартиры. Той самой — родительской. Дарённой, как когда-то дарили шкатулку — «на память».
— Что это? — голос стал хрустким, ломким.
— Это выход, — сказал Артём.
Мария переводила взгляд с мужа на его мать. Они не шутили. Они даже не понимали, что это не просьба — это вторжение.
— Вы оба в своём уме?
— Машенька, пойми… Без этого — конец. Он пропадёт…
Мария взяла листы и порвала. Не в ярости — аккуратно, полоска за полоской, но так решительно, что воздух в кухне застыл.
— Я не собираюсь продавать свою квартиру ради вашего взрослого мальчика, — сказала она и бросила куски бумаги обратно на стол.
— Маша… ну…
— Это моя квартира. Я её сдаю. На эти деньги мы платим ипотеку. Ту, в которой ты живёшь. Не он. Ты.
— Но мы же семья! — всплеснула руками Нина Петровна. — В семье помогают!
— А где была “семья”, когда он влезал в эти долги? Кто тогда сказал “остановись”? Почему теперь я должна платить?
Артём поднялся, сжал кулаки.
— Ты не понимаешь. Его ищут. Он может…
— Пусть идёт в полицию. К священнику. На завод. Куда угодно — только не ко мне.
— Эгоистка! — вдруг зло выплюнул Артём. — Думаешь только о себе.
— А кто обо мне подумает? Ты? Он?
Нина Петровна прижала руки к груди:
— Как же ему не повезло с вами…
— Не повезло — с мозгами. Не со мной.
Мария встала. Стул не заскрипел — тишина была плотной. Она пошла в спальню.
За спиной — шаги. Артём ворвался, как будто мог ещё всё повернуть.
— Ты серьёзно?! Ты бросишь моего брата в такой момент?
— Нет, — спокойно ответила Мария. — Я бросаю мужа, который заботится о брате-транжире больше, чем о жене.
— Ты… развод?
— Да. Подаю на развод.
Он замер. Побледнел, как мальчишка, пойманный на вранье.
— Ты не можешь…
— Могу. И сделаю.
Она достала чемодан. Не дрожала, не плакала. Складывала вещи ровно, как чужие.
Через месяц Мария жила в другой квартире. В другой тишине. Бывшие родственники шипели, бывшие подруги шептались: стала жёсткой, бессердечной. А ей было всё равно. Потому что, наконец, это была её жизнь. Не чужая. Не временная. Свою.
И это стоило любого осуждения.
Конец.
Свёкры не знали, что рынок на котором они торгуют, держит их невестка