Вечер в кухне хрущевки был не просто душным – он был удушающим. Воздух, густой от испарений подгоревшего подсолнечного масла и дешевого «Ласкового Мая», которым Аня тщетно пыталась забить запах провала, висел неподвижным, промасленным саваном. На плите, в старой, с облупившейся эмалью сковороде, лежали два жалких подобия котлет – сморщенные, серо-коричневые комки фарша, с обугленными боками. Рядом булькала кастрюлька с картофельным пюре – не белым и воздушным, а серым, водянистым, больше похожим на клейстер. Аня чувствовала себя выжатой лимоном. День на работе выдался адским: срыв дедлайна, орущий начальник, гора правок в презентации для инвесторов. Два часа в пробке стали последней каплей. Единственное желание – рухнуть лицом в подушку и забыться. Но нет. Надо было кормить «добытчика».
Она швырнула тарелку с этим кулинарным недоразумением на стол перед Егором. Фарфор звякнул о стеклянную столешницу – резкий, обвинительный звук. Егор, уже переодетый в растянутые домашние треники, сидел, уткнувшись в телефон. Даже не взглянул. Пальцы быстро листали ленту соцсетей. Аня стиснула зубы. Эта его привычка – игнорировать ее, погружаясь в виртуальный мир сразу по возвращении – всегда бесила. Сегодня – бесила особенно.
Он наконец оторвался от экрана. Без интереса ткнул вилкой в котлету. Отколол кусок. Поднес ко рту. Жевал медленно, с явным усилием, лицо постепенно кривилось в гримасе отвращения, будто он грыз мыло. Проглотил с видимым трудом. Отпил воды из стакана. Затем резко отодвинул тарелку. Вилка упала с глухим стуком.
– Мама права, – бросил он. Голос был не просто холодным – он был ледяным, напильником, скребущим по нервам. – Ты и правда готовить не умеешь. Вообще. Полный ноль. Это… это даже собаке нельзя. Это – издевательство. Каждый. Черт. Раз. Он с отвращением отшвырнул салфетку. – Как ты ЭТО ешь? Себе хоть что-то человеческое готовишь? Или тоже эту дрянь в себя запихиваешь? Воняет же мерзко!
Аня вздрогнула, но не от боли – от внезапного приступа бешенства, такого острого, что в глазах потемнело. Она сорвала фартук – дешевый, синтетический, купленный по акции в «Магните» – и швырнула его на спинку стула. Тот качнулся.
– Мама? Опять твоя святая мама? – ее голос предательски задрожал, выдавая накопившееся напряжение. – Она бы тебе и готовила, и носки стирала. Но не может! Потому что ты здесь! Со мной! С этой самой «неумехой», как ты изволил выразиться!
– Неумеха – это еще цветочки! – Егор вскочил так резко, что стул с оглушительным грохотом опрокинулся на линолеум. – Я с работы приползаю, как последнее дерьмо! Выжатый! А тут… ЭТО?! Он пнул ножку стола. – Хоть бы купила что-то нормальное в кулинарии, раз сама – ни черта не можешь! Но нет! Экономь! Считаешь каждую копейку, как будто мы нищие! Как будто у меня копейки, а не зарплата!
– Экономь?! – Аня резко развернулась к нему. Глаза горели холодным, ядовитым огнем. – На ЧТО экономь, Егор? На твой новый «Харман Каpдон» в машину? Который ты УМОЛЯЛ купить, потому что «старая акустика – отстой»? На твою «платиновую» страховку ОСАГО, которую ты сам выбрал – самую дорогую, потому что «надежность»? Которая стоит как чугунный мост?! На твои рубашки от дорого бренда, по пять тысяч за штуку, которые я каждое воскресенье, вместо отдыха, часами глажу, чтобы ты щеголял? На ипотеку ЭТОЙ дыры в панельной коробке, которую мы взяли только потому, что МОЯ зарплата потянула и первоначальный взнос, и ежемесячные платежи?! Голос ее сорвался на крик, рвущий горло, нечеловеческий. – Да! Я зарабатываю! Хорошо зарабатываю! Сто сорок тысяч, Егор! СТО СОРОК! А ты? СОРОК ПЯТЬ! В три с лишним раза больше, слышишь?! В ТРИ! Знаешь что? Ищи себе повара с МОЕЙ зарплатой! Плати ему из СВОИХ сорока пяти! Потому что МОИ деньги платят за все! За твой бензин,за твои «понты» и «хотелки»! За эту самую «свинскую» еду, которую ты не смог проглотить! За эту квартиру, где ты меня, как последнюю тряпку, оскорбляешь! За твою жизнь, в конце концов!
Тишина навалилась внезапно, густая, тягучая, как смола. Слышно было только тяжелое дыхание Ани и тиканье дешевых китайских часов над плитой. Лицо Егора побагровело, налилось кровью от бессильной злости и унижения. Жилы на шее надулись. Кулаки сжались так, что костяшки побелели.
– Вот оно как! – зашипел он, слюна брызнула из уголка рта. – Зарплата! Всегда ты ей тычешь! «Я кормилица! Я содержу! Я все тяну!» А то, что я работаю? Что я вкалываю, как проклятый, на этой дырявой стройке? Что у меня начальник – козел, а коллектив – алкаши? Это не в счет? Тебе только цифры в лоб бросать важно?! Ты же просто удачно устроилась, подлизываешься к начальству! Повезло! А я – стараюсь! Из кожи вон лезу!
– Стараешься?! – Аня горько, истерично рассмеялась, звук был резкий, как скрежет железа. – Пять лет, Егор! ПЯТЬ ПОЛНЫХ ЛЕТ! На одной и той же должности! «Младший менеджер по снабжению»! Без единого повышения! Без перспектив! И зарплата, на которую даже хороший кусок мяса не купишь, не то что ресторанный ужин! Да, деньги важны! Очень важны! Когда ты не можешь обеспечить даже треть наших расходов! Когда я должна тянуть все на себе! И работать, как ломовая лошадь, на двух проектах! И выслушивать твои претензии к котлетам, как будто я шеф-повар! И выглядеть «настоящей женщиной» по заветам твоей мамы – ухоженной, выспавшейся, с маникюром! А ты что? Ты что делаешь, кроме как критикуешь и требуешь?! Ты хоть раз за последний год задумался о смене работы? О курсах? О том, чтобы ЗАРАБАТЫВАТЬ ДОСТОЙНО?! Или тебе и так удобно – сидеть на моей шее?
– Я НЕ СИЖУ! – взревел он, замахиваясь кулаком, но ударив лишь по воздуху. – Я работаю! У меня обязанности! Ответственность! А ты… ты просто никудышная кухарка! И хозяйка дерьмовая! Посмотри вокруг! Грязь! Пыль! Посуда не помыта с утра! Твой проклятый фартук воняет гарью! Ты сама воняешь потом и усталостью!
– А у тебя что, руки отсохли, принц? – парировала Аня, подходя вплотную, так что он почувствовал ее горячее дыхание. Глаза ее были сухими и страшными. – Не помыта? Ты зашел утром на кухню? Заварил себе кофе? И чашку после себя не помыл? Как всегда! Потому что это не твоя обязанность, да? Ты же «мужчина»! Ты «добытчик»! Хотя что ты добываешь, кроме моих нервов и седых волос?! Иди к маме, Егор! Может, она тебя за короля холопского держать согласится! Кормить с ложечки, носки стирать и все остальное! Ведь ты же у нее – вечный мальчик! Беспомощный, изнеженный ублюдок!
Она резко развернулась и вышла, хлопнув дверью в спальню так, что задрожали стены и с полки в гостиной с грохотом свалилась фарфоровая статуэтка пастушки – подарок той самой Маргариты Степановны на прошлый Новый год. На кухне раздался оглушительный грохот. Тарелка с несъеденными котлетами разлетелась вдребезги о стену, оставив жирный, уродливый шлепок фарша и картофельной жижи на обоях. Потом грохнула кастрюля с пюре, вывернув серую массу на пол. Потом что-то металлическое – вилка? Ложка? Аня уткнулась лицом в подушку, зажав уши руками. Но заглушить звуки его ярости было невозможно. Пусть бьет. Пусть крушит. Ей было все равно. Пусть сам потом отскребает эту гадость со стен и линолеума. Ее терпение лопнуло окончательно, превратившись в пыль, развеянную его словами «мама права». Эта фраза висела в воздухе ядовитым туманом.
Утро встретило их не просто молчанием – оно встретило их ледяной пустотой, пропитанной ненавистью. Аня стояла у окна в кухне, курила (она бросила год назад, но сегодня снова купила пачку), глядя, как за окном моросит противный, мелкий дождь. В руке – чашка остывшего кофе. Горького. Как все вокруг. На полу – зловещее пятно от вчерашнего пюре, уже подсохшее и потемневшее. На стене – жирный след от котлеты, как кровавое пятно на совести. Осколки фарфоровой пастушки валялись в углу прихожей – острые, опасные, как их отношения.
Егор шаркал по коридору, собираясь на работу. Шумно дышал, ронял ключи, грохотал дверцей шкафа. Ни слова. Ни одного взгляда в ее сторону. Он натянул куртку, сунул ноги в ботинки. Потом грохнул входной дверью так, что с полочки в прихожей свалилась еще одна безделушка – стеклянный шар. Он разбился с хрустальным звоном, рассыпав тысячу мелких осколков. Аня даже не пошевелилась. Не обернулась. Просто затянулась сигаретой, глядя на дождь за окном. Пусть валяются. Как осколки их брака. Как осколки ее иллюзий.
Весь день в офисе прошел в тумане. Цифры в отчете расплывались перед глазами, мысли возвращались к вчерашнему скандалу. К его словам. К его ненавистному «мама права». К тому, как он кричал, что она «воняет». Обида, злость и горечь разъедали ее изнутри, как кислота. Она чувствовала себя не женой, не партнером. Она чувствовала себя дойной коровой, козлом отпущения и бесплатной прислугой в одном лице. Ее телефон молчал. Ни сообщений, ни звонка с извинениями. Только тишина. Звенящая, презрительная тишина. В обеденный перерыв она зашла в банкомат. Проверила счет. Зарплата пришла. Сто сорок три тысячи семьсот двадцать рублей. Цифры казались одновременно утешением и обвинением. Эти деньги давали ей власть и свободу. И делали ее заложницей.
Вечером ключ в замке скрежетал с особой, злобной силой. Аня почуяла беду еще до того, как дверь открылась. Не просто почуяла – знала. Сердце упало, холодная волна страха и ярости прокатилась по спине. Егор вошел первым. Лицо – каменная маска злобы и торжества одновременно. Он не смотрел на нее. Сразу отступил в сторону. И за ним, как бронированный таран, вкатилась ОНА. Маргарита Степановна. Свекровь.
Она была в своем «парадном» – пальто из искусственного каракуля кислотно-бежевого цвета, слишком тесное в бедрах. На ногах – туфли на неустойчивом каблуке. Лицо – маска праведного гнева, под слоем тонального крема и ярко-розовой помады. В руке – огромная сумка-кошелок, битком набитая непонятно чем. Она не стала снимать пальто или обувь. Просто встала посреди крошечной прихожей, окидывая квартиру презрительным, сканирующим взглядом судьи на месте преступления. Ее взгляд скользнул по пятну на полу, задержался на жирном следе на обоях, упал на осколки статуэтки и стеклянного шара в углу.
– Здравствуй, Анечка, – голос прозвучал сладко, как дешевый ликер, и ядовито, как стрихнин. – Пришла проведать. Посмотреть, как ты тут моего сыночка заживо съедаешь. Голодом морозишь да попреками деньгами. Она покачала головой с театральным вздохом. – Ох, и безобразие же… Ни порядка, ни уюта… Прямо как у свиней в хлеву… И вонь какая-то… Она демонстративно сморщила нос.
Егор стоял за ее спиной, как верный оруженосец, уставившись куда-то в пол возле ее туфель. Трус. Жалкий, ничтожный трус, приведший мамочку разбираться.
– Никто его не морозит, Маргарита Степановна, – ответила Аня, не вставая с дивана. Голос ее звучал удивительно ровно, почти монотонно. – Холодильник забит до отказа. Готовить он не хочет. Или не умеет. Как и зарабатывать достаточно для того уровня жизни, который ему хочется.
– Ох, Анечка! – свекровь сделала шаг вперед, в гостиную, ее каблук громко стукнул по линолеуму. Она тыкала указательным пальцем с облупленным лаком в воздух, как шпагой. – Попрекаешь работой? Да ты посмотри на себя! Палец резко направился на неубранные с утра чашки на журнальном столике, на разбросанные бумаги отчета Ани. – Дом – свинарник! Муж приходит – ужина нет! Любви нет! Заботы! А вчера… вчера ты ему, говорят, котлеты такие скотские подала, что он чуть не отравился! До сих пор живот болит! Тошнит бедняжку! И еще смеешь на его зарплату указывать? Он мужчина! Он должен карьеру строить, головой думать, стратегии разрабатывать! А не на кухне ползать, как твоя прислуга! Ты должна создать ему условия! Быть опорой, тихой гаванью, а не пилой, которая по косточкам скребет!
– Условия? – Аня медленно, как в замедленной съемке, поднялась с дивана. Каждое движение было напряжено, как струна перед разрывом. – Какие условия, Маргарита Степановна? Чтобы он приходил и орал, что котлеты не такие? Чтобы я работала как каторжная на двух проектах, а он «строил карьеру», просиживая штаны вот уже пять лет на должности «младшего менеджера» без единого намека на повышение? Чтобы я ползала перед ним на коленях? Извинялась за то, что после десяти часов в душном офисе и двух часов стояния в пробке у меня нет сил разыгрывать из себя ресторанного шефа по маминым рецептам?! — Голос ее начал набирать силу, становясь резким, металлическим. – Ваш «мужчина», Маргарита Степановна, ваш «добытчик», получает сорок пять тысяч рублей! СОРОК ПЯТЬ! А я – сто сорок! Ипотека – шестьдесят тысяч! Коммуналка – десять! Его машина с кредитом и его «золотая» страховка – еще пятнадцать минимум! Его одежда, его сигареты, его пиво с друзьями, его бензин для поездок на дачу к вам! Все это – на МОИХ плечах! На МОЮ зарплату! А он? Он приходит и орет, что котлеты недосолены! И вы приезжаете сюда, как фурия, защищать своего ненаглядного неудачника!
– Врешь! – завизжала свекровь, ее лицо исказилось от бешенства, покрылось некрасивыми красными пятнами. Она трясла головой, и каракулевая шапка съехала набок. – Не может быть! Егорушка… он же… он старается! Работа тяжелая, нервная, начальник зверь… Он же устает!
– У всех работа тяжелая! – перебила Аня, сделав шаг вперед. Ее уже ничто не могло остановить. – Я тоже не в шезлонге на Мальдивах валяюсь, попивая коктейли! Я приношу в этот дом деньги! Реальные, большие деньги! А не жалкие подачки! И устаю так, что вечером руки трясутся! Так что пусть ваш драгоценный Егорушка либо начинает зарабатывать как настоящий мужчина, либо затыкается и ест то, что ему дают, не нытьем портя воздух! Либо… – она язвительно, почти демонически улыбнулась, – идет к вам. Кормиться. Раз вы так помешаны на его правильном питании. Готовьте ему свои священные котлеты с душой. Стирайте его трусы. Возвращайте его в детство, где он и застрял!
– Как ты смеешь?! – Маргарита Степановна вскипела, будто ее ошпарили кипятком. – Я тебе не кухарка и не прачка! И сына моего унижать не позволю! Он найдет работу! Хорошую работу! Достойную его ума и способностей! И женщину, которая будет его ценить, а не попрекать каждым рублем, как торгашка на рынке! Которая умеет готовить, создавать уют, быть мягкой, покладистой, настоящей хранительницей очага! Не то что ты – баба с кувалдой вместо сердца! Мужик в юбке! Сухая, злая карга!
– Отлично! – Аня резко хлопнула ладонью по журнальному столику. Чашки подпрыгнули, одна упала на бок, остатки кофе растеклись по бумагам. Маргарита Степановна и Егор вздрогнули. – Пусть ищет! Ищите вместе! Найдете ему такую золушку – я только рада буду! Скину с себя этого нахлебника ,а пока… – она стремительно рванулась к старому комоду, дернула ящик, выдернула оттуда толстую папку с распечатками. С размаху швырнула ее на мокрый от кофе столик перед свекровью. Папка раскрылась, бумаги рассыпались веером. – вот вам реальность! Ваш сын – нахлебник! Иждивенец! Тунеядец на моем иждивении! И вы, Маргарита Степановна, его главная защитница и вдохновительница в этом! Потому что с пеленок внушали ему, что он принц, а все вокруг – его холопы! Особенно женщины! Вот он и вырос! Принц-неудачник, вечно ноющий принц на моей шее!
Егор взорвался. Потерял последние крохи самообладания. Его лицо стало багровым.
— Хватит! Мама, пошли! Иди отсюда! Сейчас же!,- Он грубо схватил мать за руку выше локтя, пытаясь силой оттащить к двери. Его пальцы впились в искусственный каракуль.
– Да как она смеет?! – не унималась свекровь, вырываясь, ее голос сорвался на визг. – Я на тебя управу найду! Родителей твоих позову! Пусть приедут из своей деревни! Пусть увидят, как их дочь мужа позорит, дом развалила, хозяйкой быть не умеет! Пусть знают ктоу них вырос! Пусть краснеют!
– Зовите! – Аня стояла, выпрямившись во весь рост, руки сжаты в кулаки у бедер. Голос ее звучал металлически, без тени сомнения. – Зовите хоть сейчас! Пусть приезжают! Пусть увидят ЭТИ цифры! Она ткнула пальцем в рассыпанные бумаги – в распечатки банковских выписок, графики платежей по ипотеке и кредиту на машину, где ее имя было везде первым. – Пусть увидят, за чей счет их дочь содержит «принца» и его вечно недовольную «королеву-мать»! Пусть посмотрят на этот «дом», который держится только на моей зарплате! Идите! Идите все! Устраивайте трибунал! Мне нечего стыдиться! Стыдно должно быть вам! Вам обоим! Стыдно за вашу беспомощность, за вашу наглость, за вашу жалкую попытку свалить вину за вашу никчемность на меня!
Маргарита Степановна, задыхаясь от нечеловеческой злобы и унижения, схватила свою безвкусную сумочку. Ее рука дрожала.
– Ты сожжешься в аду за такие слова! Прокляну! Пожалеешь! Егорушка, пошли! Нечего тут делать! В этой помойке! В этой вонючей берлоге!
Она выпорхнула в подъезд, громко, с надрывом хлопнув дверью так, что содрогнулась вся хлипкая перегородка. Егор метнулся за ней, даже не взглянув на Аню, на хаос в комнате, на рассыпанные доказательства его никчемности. Дверь захлопнулась с таким глухим, окончательным звуком, будто захлопнулся гроб. Гроб их брака. Гроб всех иллюзий.
Аня стояла одна посреди внезапно огромной и мертвенно-тихой гостиной. Дрожали руки. Во рту пересохло. В горле стоял ком, но слез не было. Только жгучая сухость и пустота. Слезы бешенства и беспомощности подступали где-то глубоко внутри, но она сжала челюсти до боли, сглотнула их. Не дам им этого удовольствия. Никогда. На столе, среди мокрых от кофе бумаг, лежала злополучная папка. Доказательство ее правоты. И приговор их совместной жизни. Мира не будет. Не после этого. Не после того, как он привел сюда мать. Не после ее слов «мужик в юбке» и «сухая карга».
Она подошла к окну. Внизу, под тусклым, мерцающим светом уличного фонаря, маячили две фигуры. Он – ссутулившийся, беспомощный, маленький, как ребенок. Она – размахивающая руками, тыкающая пальцем ему в грудь, в лицо, яростно что-то выкрикивающая. Егор пытался отгородиться, отмахнуться, но выглядел жалко и побежденно. Аня отвернулась. Пусть. Пусть варятся в своем соку. В своем выдуманном мире, где он – обиженный принц, а она – злая мачеха. Она устала. Устала до костей. Устала тащить этот неподъемный воз ответственности. Устала от постоянных упреков, сравнений с мамой. Устала от его инфантильной слабости, прикрытой напускной грубостью. Устала от его маминой ядовитой «заботы» и вечного рефрена «мама права». Она подошла к телефону. Не к подруге Лене, с которой можно было бы поплакаться. Не к родителям в деревню – они бы не поняли, стали бы уговаривать «помириться ради семьи». Она нашла в контактах номер. «Марина Риэлтор». Та самая женщина, что два года назад помогла им найти эту квартиру. Надо узнать. Срочно узнать.
Она набрала номер. Голос был удивительно спокоен, ровен, почти безжизнен, как у диктора, зачитывающего сводку погоды:
– Алло? Добрый вечер, Марина. Говорит Анна Викторовна, мы с вами два года назад квартиру на Белорусской смотрели… Да, ту самую. Мне нужна ваша помощь. Срочная аренда. Однокомнатная квартира. Чистая, современная. В хорошем районе. Желательно недалеко от метро. Без посредников. С возможностью заселения в ближайшие дни. Готова платить за скорость. За то, чтобы все было чисто и быстро. Рассмотрю любые варианты хоть завтра. Она бросила взгляд на дверь, за которой остался весь ее вчерашний мир. На осколки стекла и фарфора. На жирное пятно на стене. На кофейное болото на столе. – Мне нужно съехать. Очень быстро. Максимально быстро. Пауза. Она слышала, как Марина на том конце провода перелистывает что-то. – Да, я на связи. Жду ваших предложений. Спасибо.
Она положила трубку. Тишина снова сгустилась вокруг. Но теперь она была другой. Не звенящей от невысказанных обид, а тяжелой, как свинец. Предвестником конца. Она подошла к комоду, достала большую картонную коробку из-под принтера. Начала аккуратно, без эмоций, складывать в нее свои вещи с полок в спальне. Книги. Фотографии в рамках (ту, где они смеются в Турции, она вынула и положила отдельно, лицевой стороной вниз). Косметику. Ноутбук. Зарплата позволяла. Позволяла начать все с чистого листа. Без котлет. Без упреков. Без Егора. Без его мамы. И эта мысль, горькая, как полынь, и одинокая, как этот вечер, все же несла в себе странное, щемящее облегчение. Свобода. Хрупкая, пугающая, но – свобода. Она открыла ноутбук. Начала искать адвокатов по семейному праву. Первый шаг к разводу. Ее пальцы уверенно стучали по клавиатуре. Зарплата позволяла и это. Позволяла купить себе свободу. Дорого. Но оно того стоило. На полу, среди осколков, тускло поблескивало стекло разбитого шара. Символ разбитых надежд. Аня прошла мимо, не склонив головы. Впереди была только она сама. Этого пока было достаточно. Более чем достаточно.
Муж сказал: «Ты мне никто!» — у нотариуса жена показала, кто здесь хозяйка