— Я не отдам её вашим внукам! Это моя дача — Лида хлопнула дверью перед носом свекрови, сжимая ключ.
А потом стояла и дышала. Тяжело так. Как после бега. Хотя никуда не бежала.
Свекровь ушла. Слышно было — стучат каблуки по дорожке. Всё дальше. Дальше…
Тишина.
Лида прислонилась спиной к двери. Холодной такой. Металлической. Покрашенной в зелёный цвет ещё при муже. Он говорил: «Зелёный — цвет надежды». Смеялся при этом. А она не понимала тогда — над чем.
Теперь понимает.
Надежда… На что? На то, что всё будет хорошо? Что семья не развалится? Что дети вырастут и будут благодарными?
Дача. Шесть соток земли и домик в пятьдесят квадратов. Вот и всё наследство. Мужа уже три года как нет. А свекровь… Свекровь считает, что дача должна достаться её внукам. Детям Лидиного мужа от первого брака.
— Ты же не родная! — сказала свекровь сегодня. — А они — родная кровь!
Кровь… Интересно. А тридцать лет брака — это что? Вода?
Лида отошла от двери. Прошла на кухню. Поставила чайник. Руки дрожат немного. От злости или от страха — не понять.
В окно видно участок соседей. Там Михалыч копает грядки. Машет рукой. Лида машет в ответ. Автоматически.
Хорошие у неё соседи. Не лезут в чужие дела. Но всё знают. Всё видят. И понимают.
Чайник закипел. Лида заварила чай. Крепкий. Как любила мама. «Чай должен бодрить, а не воду подкрашивать» — говорила она.
Мама… Её уже десять лет нет. А советы остались. Живут в голове. Помогают.
— Лидочка — говорила мама, — в жизни главное — не сдаваться. Пусть трудно. Пусть больно. Но если ты права — стой до конца.
Права ли она? Лида села за стол. Тот самый, за которым столько лет собиралась их семья. Муж читал газету. Дети — его дети — приезжали на выходные. Ели её угощения. Хвалили…
А теперь?
Теперь она для них чужая. «Не родная», как сказала свекровь.
Но дача-то… Дача документально её. Муж переписал перед смертью. Сказал:
«Ты здесь хозяйка. Была и будешь».
Он знал. Предчувствовал что-то.
Лида допила чай. Встала. Прошла в гостиную. Села на диван. Муж любил здесь сидеть вечерами. Смотреть телевизор. Дремать…
— Что мне делать, Витя? — сказала она вслух. — Что?
Тишина в ответ.
Но потом… Потом вспомнила. Как он говорил о детях. О своих детях от первого брака.
— Они избалованные, Лид. Всё им мать на блюдечке подносила. А теперь думают — и я им должен всё отдать просто так. За красивые глаза.
— Витя, но они же твои дети…
— Мои. Но не такими я их хотел вырастить. Потребители. Всё им мало. Всё не так. А сами — ничего не делают. Ничего не создают.
Он был прав. Лида это понимала. За тридцать лет брака дети мужа ни разу не помогли. Не приехали что-то починить. Не спросили — как дела…
Но как только муж скончался — появились. С документами. С претензиями. С адвокатом.
Хотели всё забрать. Квартиру в городе. Дачу. Машину.
Но квартира была Лидина ещё до брака. Машину продали. А дача…
Дача осталась спорной.
До сегодняшнего дня.
Лида встала из кресла. Подошла к окну. За стеклом — её мир. Её жизнь. Грядки, которые она сама копала. Цветы, за которыми сама ухаживала. Яблони, которые вместе с мужем сажали.
Каждый кустик здесь знакомый. Каждый камешек на дорожке.
А они хотят это отнять. И продать. Обязательно продать. Деньги поделить.
— Не дождётесь — сказала Лида тихо. — Ни за что.
Телефон зазвонил. Резко так. Неприятно.
Лида посмотрела на экран. Номер незнакомый.
— Алло?
— Лидия Петровна? Это адвокат Семёнов. Представляю интересы детей вашего покойного мужа.
Сердце ёкнуло. Но голос остался спокойным:
— Слушаю.
— Мои клиенты готовы пойти на мировую. Они оставляют вам право пожизненного проживания на даче. А после… ну, вы понимаете.
— Понимаю. И что я должна за это?
— Отказаться от части наследства. Подписать соответствующие документы.
Лида молчала. Они мне предлагают статус временной жилички на собственной даче. А потом под каким-нибудь предлогом выгонят совсем. Только документы подпиши…
— Лидия Петровна? Вы меня слышите?
— Слышу. Ответ — нет.
— Подумайте. Судиться дорого. И долго. А результат…
— Результат мне известен. У меня есть завещание.
— Завещание можно оспорить. Мой опыт показывает…
Лида положила трубку. Руки больше не дрожали. Наоборот — стали твёрдыми. Уверенными.
Она прошла в спальню. Открыла шкаф. Достала коробку с документами. Нашла завещание. Перечитала.
Всё правильно. Всё законно. Дача её.
Но дело не в законности…
Она тридцать лет была женой. Хозяйкой. Когда требовалось ухаживала за чужими детьми. Стирала их вещи. Готовила им еду. Лечила, когда болели.
А они что?
Лида вспомнила последний разговор с падчерицей. Полгода назад. По телефону.
— Лида, нам нужны деньги. Ипотеку платить.
— А работать не пробовали?
— Мы работаем! Но зарплаты маленькие. А у вас дача. Продайте. Поделимся.
Вот так. Просто. «Поделимся».
А что она получала все эти годы? Ничего.
Лида убрала документы обратно. Закрыла шкаф.
Вечерело. Скоро придётся включать свет. А она любила сумерки. Время между днём и ночью. Время размышлений.
Муж говорил:
«В сумерках все проблемы кажутся меньше». Он был философ. В душе.
Лида включила торшер. Мягкий такой свет. Уютный.
И тут поняла — она не одна. Не была одна все эти годы после смерти мужа. С ней были воспоминания. Традиции. Привычки.
Дача — это не просто дом и участок. Это её история. Её жизнь.
И никто — слышите, никто! — не имеет права эту историю забрать.
За окном стемнело совсем. Зажглись огни в соседских домах. Где-то играла музыка. Где-то смеялись дети.
Жизнь продолжалась.
И её жизнь — тоже.
Завтра она пойдёт к адвокату. Будет защищать своё право. Своё счастье.
А пока… Пока просто посидит в тишине. Подумает о хорошем. О том, как весной будет сажать новые цветы. Как летом будет варить варенье из своей смородины.
Как будет жить. Здесь. На своей даче.
Потому что это действительно её дача. И никому она её не отдаст.
Никому.
Но утром всё пошло не так
Лида проснулась от стука в дверь. Громкого. Настойчивого. Как будто кто-то хотел её напугать.
— Открывайте! Судебные приставы!
Сердце ухнуло куда-то в пятки. Лида накинула халат. Подошла к двери.
— Какие приставы? У меня нет долгов!
— Открывайте!
Руки затряслись. Лида отперла дверь.
На пороге стояли двое мужчин в форме. И адвокат Семёнов. Тот самый, что вчера звонил.
— Лидия Петровна, вот постановление суда. Наложен арест на имущество до выяснения обстоятельств.
— Какой суд?! Я даже не знала, что есть дело!
— Дело возбуждено по заявлению наследников. Есть основания полагать, что завещание составлено под принуждением.
Семёнов улыбался. Противно так.
— Вы не можете! Дача моя по документам!
— Можем. И делаем. Вот опись имущества. Подпишите.
Лида читала бумагу. Буквы расплывались. Не от слёз — от злости.
«Дом жилой — один. Участок земельный — шесть соток. Хозяйственные постройки…»
Всю её жизнь превратили в список. В перечень вещей.
— Я не подпишу.
— Тогда подпишем без вас. Свидетели есть.
Приставы молча делали свою работу. Фотографировали. Описывали. Клеили какие-то бумажки на двери.
А Семёнов всё улыбался.
— Лидия Петровна, мои клиенты по-прежнему готовы к компромиссу. Пожизненное проживание…
— Идите к чёрту со своими клиентами!
— Зря горячитесь. Суд может решить и по-другому. Совсем по-другому.
Когда они ушли, Лида села на крыльцо. Просто села и смотрела на свой участок. На яблони. На грядки, которые скоро нужно будет копать.
А может, и не нужно?
Зачем сажать то, что тебе не принадлежит?
Соседский Михалыч подошёл к забору.
— Лида, что случилось? Видел — менты приезжали.
— Приставы. Арест на дачу наложили.
— За что?
— Да пасынки судятся. Хотят отнять.
Михалыч помолчал. Покрутил в руках лопату.
— Знаешь, Лида… У меня тоже такое было. После смерти жены. Её сестра квартиру отсуживать пыталась. Говорила — не родственник я.
— И что?
— А ничего. Три года судились. Кучу денег потратил. Нервы все потрепал. А потом она умерла. Сестра эта. И всё само собой рассосалось.
— Хорошо тебе советовать — ждать, пока кто-то умрёт.
— Не советую. Просто говорю — как бывает.
Михалыч ушёл к себе. А Лида так и сидела на крыльце.
Думала о том, что справедливости нет. Совсем нет.
Можно тридцать лет быть хорошей женой. Заботиться. Любить. А потом тебе скажут — ты не родная. И заберут всё. И ничего не сделаешь.
Вечером позвонила подруга. Тамара. Они ещё в школе вместе учились.
— Лида, слышала про твои беды. Держись.
— Держусь. А толку?
— Может, правда стоит согласиться? Хотя бы жить останешься на даче.
— Тома, ты понимаешь, о чём говоришь? Надолго ли я задержусь в этом доме после этого! Буду жить и бояться!
— Понимаю. Но что делать? Закон есть закон.
— Какой закон?! У меня завещание на руках!
— Завещание можно оспорить. Ты же знаешь.
Знала. Конечно, знала.
После звонка Лида долго сидела в темноте. Не включала свет. Не хотелось.
За окном шумел ветер. Качал ветки яблонь. Те самые яблони, которые они с мужем сажали двадцать лет назад. Маленькими саженцами.
А теперь большие. Плодоносят. Но плоды, получается, уже не её.
Ничего не её.
Даже воспоминания как будто чужие становятся.
Лида встала. Прошла в спальню. Легла в кровать. Но спать не могла.
Слушала тишину. И понимала — завтра начнётся новый день. Такой же трудный. Такой же несправедливый.
И никто ей не поможет. Никто не встанет на её сторону. Потому что она действительно не родная. Для детей мужа. Для его матери.
Чужая.
И дача тоже, получается, чужая. А своего у неё здесь ничего теперь нет. Только воспоминания. Но и те скоро станут не нужны. Когда дачу продадут. Когда новые люди здесь поселятся. Тогда и воспоминания умрут.
Прошёл месяц
Лида всё ещё жила на даче. Формально. Арест имущества не запрещал проживание. Пока.
Но каждый день приносил новые бумаги. Повестки. Запросы. Требования явиться туда-то к такому-то числу.
Она ходила. Отвечала на вопросы. Объясняла судьям и адвокатам, что дача её. По завещанию. По справедливости. А они кивали. Записывали. И назначали новые заседания.
Деньги кончались. Свой адвокат стоил дорого. А адвокат противной стороны явно был опытнее. И наглее.
В четверг утром Лида пришла в здание суда.
— Иванова! — позвала секретарь.
Лида прошла в зал. Судья — женщина лет пятидесяти — даже не подняла глаз от бумаг.
— Слушается дело о признании завещания недействительным…
Дальше Лида слушала плохо. Слова сливались. Превращались в шум.
Говорил адвокат детей мужа. Рассказывал, как Лида «давила» на больного человека. Как «принуждала» к подписанию документов.
— Виктор Степанович находился в депрессии после инфаркта — говорил он. — Был внушаем. Ответчица этим воспользовалась.
Ложь. Сплошная ложь.
Муж был в здравом уме. Сам принял решение. Сам поехал к нотариусу.
Но кто это докажет? Муж нет. Нотариус помнит только факт подписания.
А дети… Дети клялись, что отец их любил. Что хотел им оставить наследство. Что «эта женщина» его обманула.
«Эта женщина». Даже не по имени.
Судья наконец подняла глаза.
— Ответчица, что можете сказать в свою защиту?
Лида встала. Горло пересохло.
— Я была женой Виктора Степановича тридцать лет. Тридцать лет! А его дети… его дети приезжали два раза в год. На день рождения и на Новый год. И то не всегда.
— Это не относится к делу — сказал адвокат противной стороны.
— Относится! — Лида повысила голос. — Я ухаживала за ним, когда он болел! Я была рядом, когда ему было плохо! А они где были?
— Гражданка Иванова, не отвлекайтесь от существа дела, — сказала судья.
— Я не отвлекаюсь! Дача — это моя жизнь! Мой дом! Мой труд!
— Но по закону…
— По закону — есть завещание! А по совести?
Судья помолчала. Потом сказала:
— Совесть — категория нравственная. Суд руководствуется законом.
И Лида поняла. Окончательно поняла. Проиграла.
Не в суде. В жизни.
Было принято решение.
Завещание признали недействительным. Дачу включили в наследственную массу. Доля Лиды. Как супруги. Остальное — детям.
Лида слушала решение, как в тумане. Не весь смысл доходил до неё…
Адвокат что-то объяснял…
Лида подписала бумаги. Механически. Как робот.
Вышла из суда. Села на скамейку во дворе.
Люди шли мимо. Спешили по своим делам. Решали свои проблемы.
А у неё больше не было проблем. Она потеряла, то, чем дорожила столько лет…
Домой — на дачу — ехать не хотелось. Зачем? Чтобы смотреть на то, что уже не твоё?
Лида села в автобус. Поехала на дачу. В последний раз.
Вечером она ходила по участку. Прощалась.
С яблонями. С грядками. С домиком, который был её миром.
Соседский Михалыч заглянул через забор.
— Ну что, Лида? Как дела в суде?
— Проиграла.
— Эх… А я думал, справедливость восторжествует.
— Справедливость, Миша, это когда сильный не обижает слабого. А у нас наоборот.
— Куда теперь?
— Поеду в город к себе…
Лида зашла в дом. Собрала вещи. Немного — самое необходимое. Всё остальное пусть остаётся. Новым хозяевам.
Утром приедет риэлтор. Будет оценивать «объект». Думать, как выгоднее продать.
А она уедет отсюда навсегда.
Её история здесь закончилась. Несправедливо. Горько. Но закончилась.
И начинается что-то другое.
Лида выключила свет. Закрыла дверь. Оставила ключ у соседей. Как просил адвокат. И пошла к остановке. С маленьким чемоданом в руке.
Не оглядываясь.
На сносях