Анна сидела на краешке дивана, как будто тот был натянутой струной. Под ней — дорогая, подаренная самой себе обивка, которую Елена Михайловна третий месяц называла «базарным безвкусием». Василий же вальяжно развалился в кресле, закинув ногу на ногу, и щёлкал семечки, хотя был уже далеко не в том возрасте, когда это можно делать безнаказанно — отцу двух детей, 38 лет, а щёлкает, как во дворе в девятом классе.
— Ну что, Аннушка, — с ехидной интонацией проговорила Елена Михайловна, шумно ставя на стол кастрюлю с борщом, — посоветовались с Васей, и решили: давай продавать твою машинку. Всё равно у тебя работа рядом, а вот Маринке как-то надо до клиники ездить. Не с беременным же животом на маршрутке, верно?
«Посоветовались», — мысленно передразнила Анна. — Да я, выходит, собака дворовая: на поводке — и пошла, куда скажут.
— А вы у меня спросили? — спокойно, но с леденящим голосом спросила она, глядя свекрови прямо в глаза.
— А что спрашивать, — фыркнула та, наливая себе борща, — у нас в семье так: если кому плохо — все помогают. Это нормально. Я, между прочим, воспитала сына с таким принципом. А ты всё о себе да о себе…
Василий, не поднимая глаз от телефона, пробурчал:
— Аня, ну ты же знаешь, Марина в положении, ей сейчас тяжело… Мы ж не навсегда. Как только встанет на ноги — и отдадим.
— Отдадим? — Анна вдруг усмехнулась. — Вы мне на бумажке распишетесь? Или вы так же, как с тем займом на кухню? Который уже пятый год у твоей мамы в виде «просто долгого хранения»?
— Да что ты за человек такой? — взорвалась Елена Михайловна. — Я ж не враг тебе! Я ж мать! Тебе бы самой не предложить помощь, а не сидеть тут, с лицом царевны Несмеяны! Всё-то тебе не так, всё тебе несправедливо!
Анна встала. Без крика, без надрыва. Просто устала быть терпеливой. Слишком долго закрывала глаза на то, как «нежно» эта семейка подрезает ей крылья. Молча ушла в спальню. И тут началось:
— Она что, обиделась? — громко шепнула свекровь, как будто Анна была глухой.
— Аня, ты что, серьёзно? — донеслось уже от Василия. — Ну не будь ты такой жесткой. Мам, ну ты не так сказала, наверное…
— Я сказала как мать! А если она не понимает — значит, она не наша. Такая в семью не вписывается.
Анна вышла через пару минут. В руках — документы на машину. Она положила их на стол.
— Значит так. Машина моя, оформлена на меня. Квартиру, кстати, я получила от бабушки, и ни один из вас к ней отношения не имеет. Вот вам весь мой вклад в вашу «семейность».
— Ты что, собралась всё порушить из-за какой-то железяки?! — возопила Елена Михайловна.
— Нет, из-за вас, — Анна кивнула. — Из-за твоего бесконечного контроля и твоей трусливой покорности, Вася.
— Аня, да подожди ты, — взялся Василий за голову. — Мы просто хотели помочь Марине…
— Тогда продавай свой гараж с «Ладой» 2003 года, — усмехнулась Анна. — Уж ты-то точно на такси можешь ездить, не развалишься.
Свекровь стукнула ложкой по краю тарелки.
— Ну вот что, Анечка! Ты не жена, ты — бизнесмен. Всё у тебя про имущество, про документы. Ни тебе сердца, ни совести.
— А у вас сплошная любовь и сострадание? — резко ответила она. — Только вот почему-то за мой счёт. Удивительное у вас милосердие.
Она ушла в ванную, закрыв за собой дверь, чтобы выдохнуть. Внутри всё дрожало. Не от страха — от ярости.
Спустя пару часов Василий зашёл к ней в спальню. Уже без семечек. Без телефона. Без гордости.
— Ань… ну давай поговорим.
— Поздно, Вася. Поздно пить «Боржоми», когда почки свекровь продала. Ты даже пик не сказал, когда она обсуждала, как распорядиться моей машиной. Это вообще как?
— Ну я ж не хотел ссор…
— Да ты вообще ничего не хочешь, кроме как, чтобы было тихо и спокойно. Только это «спокойно» всегда означает, что ты молчишь, а я сдаю свои права, имущество и здравый смысл.
Василий тяжело выдохнул.
— Давай мы завтра всё обсудим. Ну по-человечески. Сядем, всё разложим. Не кипятись.
Анна посмотрела на него пристально.
— А ты уверен, что ты ещё мой человек, Вася? Или уже давно мамин снова?
Он промолчал.
В квартире было тихо. Даже кастрюля с борщом уже остыла.
На следующее утро Анна проснулась раньше обычного. Солнце лезло сквозь окно, как-то особенно нагло, словно знало, что сегодня будет день — «перелом». Василий храпел на кухонном диване — так, будто вообще ничего не произошло. Как будто он просто переспорил жену в вопросе о цвете занавесок, а не предал её, сдав с потрохами в аренду родной маме.
Анна встала, наливала себе кофе, стараясь не хлопать кружками. Не из уважения — из принципа. Хлопать — это эмоция, а она решила: сегодня будет сталь.
Достаточно. Всё. Больше ни одного сантиметра своей жизни они не получат.
На кухню влетела Елена Михайловна. Не вошла — именно влетела. В халате, с сеткой на голове и лицом, полным обвинений.
— Ну что, хозяйка квартиры, — начала она с язвительной улыбкой, — выспалась на своей законной площади?
Анна молча повернулась к ней, и взгляд у неё был такой, что если бы Елена Михайловна была чуть умнее, она бы тут же вышла. Но нет. Храбрость глупых — самая разрушительная.
— Я тут подумала, — продолжила та, усаживаясь за стол и уже берясь за Аннину чашку. — Может, ты просто не понимаешь, как устроена семья. Вот в моё время, если кому-то было тяжело, жена стояла за мужем, как скала. А ты — прямо как нотариус на кладбище. Всё считаешь, кому что завещано.
— Прекрасное сравнение, — спокойно сказала Анна, забирая свою кружку обратно. — Только я не на кладбище, а в браке. Или была.
— Ой, как пафосно, — фыркнула свекровь. — Прямо как в сериале. Не перегибаешь палку, Аннушка?
В этот момент на кухню зашёл Василий, почесывая затылок и в трениках, которые Анна ещё два года назад хотела выкинуть.
— Мам, ты опять начинаешь? — пробормотал он.
— А ты опять молчишь? — резко повернулась к нему Анна. — Нет, Вася, вот прям сейчас. Выбери. Прямо сейчас.
— Да не надо всё драматизировать, — пробурчал он, стараясь выглядеть мудро. — Всё можно решить. Взрослые люди.
— Тогда веди себя как взрослый. Я задала вопрос: кто ты? Муж или придаток маминой кухни?
Елена Михайловна поднялась.
— Сынок, — её голос стал ледяным, — ты мне скажи прямо: она тебе дороже матери? Я ж тебя вырастила. Вскормила. Женил… на ней. И вот так, да?
Василий стоял, как ослик на перепутье. Словно ему предложили выбрать между двумя супермаркетами, а у него купон только один.
Анна подступила к нему вплотную.
— Знаешь, что обиднее всего? Даже не то, что ты не защищаешь меня. А то, что ты защищаешь их. И всё время молчишь, как будто сам не участник, а сторонний наблюдатель. Как будто этот брак — сериал, а не твоя жизнь.
— Я не хотел войны… — пробормотал он.
— Это не война. Это побег. Я ухожу. Точнее, вы уходите.
— Мы?
Анна открыла шкаф в коридоре. Достала его сумку. Открыла и закинула внутрь его рубашки.
— Пять минут. Или я сама начну выбрасывать. Тебе что ближе — мама или квартира? Ключи оставь на столе. А кастрюлю борща — тоже прихвати. Она мамина. По вкусу чувствуется.
Василий смотрел на неё с тем самым взглядом, каким коты смотрят на закрытый холодильник. Надеются, что кто-то всё-таки вернётся и откроет.
— Аня…
— Всё, поздно, Василий. Больше я не верю, что ты вырастешь. Сорок лет — и ты всё ещё под юбкой. Мне такой сын не нужен. Муж тем более.
Елена Михайловна хлопнула дверью спальни и вернулась с их пакетом. Своим, где были «личные вещи»: кровяное давление, контроль, советы и вечная фраза: «А у нас в доме так не делали».
Через пятнадцать минут они ушли. Анна стояла у двери, как после пожара. Пахло борщом, но хотелось курить.
Она прошла в кухню, вытащила из шкафа свой бокал, налила себе вина. Посмотрела в окно. Там шёл дождь. Как положено в таких сценах.
И стало вдруг смешно. Она усмехнулась. Сначала уголком губ. Потом вслух.
— И ведь, правда, я не нотариус на кладбище. Я хозяйка своей жизни. Ну наконец-то.
Сравнил расход топлива при 90, 110 и 140 км/ч: делюсь результатами