— Ты дома? — крикнула она, не увидев в прихожей Артёма.
— На кухне, — отозвался он, не переставая резать.
Она прошла внутрь, стянула с себя куртку, бросила сумку на пуфик и подошла ближе. На столе стоял открытый планшет. Изображение дома с зелёным газоном, деревянной верандой и припиской «10 соток, баня, сад» светилось в полумраке кухни.
— Смотри, какой нашёл, — с энтузиазмом начал Артём, кивая на экран. — Просторный, светлый, место для грядок и клумб — хоть лаванду сажай. И главное — баня! Мама мечтала о такой. Осталось только сложить: продать твою квартиру и мамин домик — и мы берём.
Вика застыла, опираясь ладонью о спинку стула. Сняла шарф, будто ей вдруг стало душно. Медленно выдохнула.
— Ты сейчас серьёзно? — голос прозвучал не громко, но в нём дрогнуло напряжение.
Артём повернулся к ней, не замечая этой дрожи.
— Ну да. Всё посчитал. Если сложить — хватит. Даже на кухню с техникой останется. Плюс — у мамы будет своя комната. Не пожалеешь.
Вика провела рукой по лбу, отстранилась, будто этот разговор неожиданно оказался слишком близко.
— Ты даже не спросил. Просто решил.
Он пожал плечами:
— Я думал, мы с тобой… Ну, семья. А это — шаг вперёд.
Она не ответила. Только села за стол, устало сжав виски ладонями.
Поздно вечером Вика сидела на балконе с чашкой чая. В свете уличного фонаря таяли мокрые пятна на асфальте. В комнате Маша разложила фломастеры и рисовала что-то на большом листе. Слышался её тихий голос, напевающий вполголоса сказочную мелодию.
Артём вышел на балкон в тёплой кофте, прислонился к перилам рядом.
— Я не просто так это всё, — начал он. — Мама всё чаще жалуется. То давление, то сахар скачет. А врачей нормальных в округе нет. Да и одна она совсем…
Вика не повернула головы. Только сказала:
— Я понимаю. Правда. Но… ты предлагаешь продать мою квартиру. Это же не просто жильё. Это квартира моей мамы. Здесь каждая трещинка — её рука. Я тут выросла, Артём.
Он вздохнул и сел на край подоконника.
— Да знаю я… Просто дом — это другое. Это свобода. Простор. И Машке хорошо бы.
— А мне? Мне куда деваться с этой памятью? В ящик сложить и в подвал?
Он замолчал, поёрзал, как будто стал неуютно сидеть.
На следующее утро Вика суетилась на кухне. Поставила чайник, параллельно помогала Маше собирать рюкзак.
— Шапку не забудь. Утром прохладно, — сказала она, проверяя дневник.
Артём стоял в дверях, прислонившись к косяку.
— Просто подумай ещё раз. Мы ведь когда-то обсуждали, что, может быть, переедем. Дом — это место, где всем хорошо. Там воздух, сад. И мама рядом. Она ведь вечно жалуется, что одна.
Вика обернулась с таким выражением, будто его слова ударили по нерву.
— Мы не обсуждали. Это ты говорил, а я слушала. Я не хочу жить под одной крышей с Ниной Сергеевной. Она придирается ко всему: как я Машу учу, как солю, как глажу… Это будет ад, а не дом.
— Она старается. Хотела бы помочь.
— Пусть помогает из окна, — резко бросила Вика, застёгивая Маше куртку. — Пошли, котик.
Выходной день они провели в дороге. Дорога к дому Нины Сергеевны была уже знакомой: серые заборы, заправка на повороте, старая остановка с облезшей краской. Мать Артёма встретила их в халате и с сеткой на голове. Выглядела уставшей, но бодрой.
На кухне она заваривала чай с липой и корицей, разливала по кружкам. Стол был накрыт аккуратно — всё на своих местах.
— Ну что, подумали? — спросила она между глотками. — Я свой дом продам, вы свою квартиру и участок. Сложим — и купим хороший дом. И я рядом, и вы под присмотром. По-людски ведь.
Вика смотрела в чашку. Пар поднимался тонкой струйкой, щекоча лицо.
— Я ещё не готова, — ответила она, стараясь не встречаться взглядом.
— А ты подумай. Всё ж для вас. И Машу встречать из школы буду — мне в радость. А ты, Викуля, хоть отдохнёшь. Всё на тебе, работа-работа.
Ночью Вика долго не могла уснуть. Поворачивалась, поправляла подушку, смотрела в потолок. Сосед сверху тихо перекатывался во сне — было слышно скрип пружин.
Артём тоже не спал. Он лежал спиной, дышал тяжело. Потом вдруг сказал:
— Ты бы хоть ради Маши подумала. Там свежий воздух, простор. Не это вот всё — автобусы, шум, серая пыль.
— А ты бы хоть раз ради меня подумал, — шепнула она. — Я здесь живу. Работа рядом. Мама здесь умерла. Всё это — моя жизнь. Я не хочу всё терять.
Он замолчал. Комната потонула в тишине.
Утром в магазине Вика стояла у автомата, наливая себе чай. Лена, её коллега, подошла с бутербродом.
— Ты чего такая мятая?
Вика вздохнула, облокотившись на стойку.
— Дом хотят купить. За счёт моей квартиры. Маму Артёма туда. А я не хочу. И виноватой себя чувствую.
Лена усмехнулась.
— Так не чувствуй. Это твоя квартира. Твоя жизнь. Никто не имеет права вот так: раз — и продать.
Вика кивнула. Но глаза у неё были пустыми.
После смены Вике написала Света: «Заходи в кафе, посидим немного». Вика не сразу ответила, но всё же пошла — сил идти домой не было. Когда Вика вышла из магазина, в животе пусто урчало от голода, а в голове стучало — не от боли, а от переизбытка мыслей. Казалось, всё, что раньше казалось прочным, подтаяло за один вечер. Осенний ветер прошёлся по лицу, пронёс запах мокрого асфальта и чего-то подгоревшего — у кого то видимо, ужин. Улица была почти пустая. Светофор на углу мигал жёлтым, а в стекле витрины отражалась её сутулая спина и длинная тень.
Она накинула капюшон, втянула голову в шарф и зашла к кафе через дорогу. Света уже ждала — сидела за столиком у окна, покручивала в пальцах чайную ложку. Когда Вика вошла, подруга оторвалась от телефона и внимательно посмотрела.
— Ну, рассказывай, — сказала она, когда Вика села и сбросила капюшон.
Вика сжала ладони вокруг чашки, согревая пальцы.
— Артём… Они хотят, чтобы я продала квартиру. Купим дом, говорят. Мамин домик тоже в дело. Жить будем вместе, с его матерью.
Света приподняла брови, положила ложку на блюдце.
— И ты согласилась?
— Нет. Но я начинаю сомневаться. Он говорит — для Маши будет лучше. Мол, свежий воздух, бабушка рядом.
Света немного наклонилась вперёд.
— Подожди. То есть ты продашь свою квартиру, чтобы жить с его мамой в селе?
— Ну, не совсем в селе… Но да. Где-то за пригороде. Чтобы ей удобно было.
— Вика… Она тебе кто? Родная мама? Ты вообще представляешь, как это обернётся?
Вика покачала головой.
— Я знаю, что не хочу этого. Но меня делают виноватой. Будто я жестокая, неблагодарная. А я просто хочу жить спокойно. Без чужих стен, чужих правил.
— И правильно. Ты однажды проснёшься без квартиры, без покоя и с грузом вины. Оно тебе надо?
Вика впервые за день улыбнулась. Улыбка была настоящей.
— Вот именно, — тихо сказала она.
Дома Артём ждал её с ноутбуком на коленях. Когда она зашла, он сразу повернулся.
— Смотри, — оживился. — Вот проект. Дом с тремя спальнями, верандой. Для Маши — комната. Тебе — клумбы и тишина. Мама — в пристройке. Она не будет мешать.
Вика сняла обувь, повесила куртку. Не подходя ближе, сказала:
— Я уже всё сказала.
— Но если ей станет хуже…
— Тогда снимем ей жильё рядом. Или я сама отвезу, если нужно. Но жить вместе — нет. Не уговаривай.
Он нахмурился, но ничего не ответил.
На следующий день Вика сидела на ковре, сортировала Машины игрушки. Девочка строила из кубиков высокую башню, хмурясь и шепча себе под нос.
— Мам, — вдруг сказала она, не отрываясь, — бабушка с нами жить будет?
Вика замерла, потом аккуратно сложила мягкую игрушку в коробку.
— Нет, котёнок. Бабушка будет рядом, но у себя. У нас всё останется, как сейчас.
Маша кивнула. Башня из кубиков покачнулась.
— Хорошо. А то она мне говорит, что будет теперь за мной следить. Я не хочу, чтобы кто-то за мной следил.
Вика вздохнула. Накрыла Машину руку своей ладонью.
— Всё будет хорошо. Я рядом. Я тебя услышу.
Позже, когда она мыла посуду, зазвонил телефон. Номер Нины Сергеевны. Вика вытерла руки и взяла трубку.
— Алло?
— Вика… ты не понимаешь. Я каждое утро просыпаюсь с давлением. Ноги — как чужие. Мне тяжело. Неужели тебе меня не жалко?
Голос был натянутый, будто под плач.
— Я понимаю, — тихо сказала Вика. — Но у меня своя жизнь. И я её тоже ценю. Я просто не могу вот так — бросить всё. Простить — можно. Забыть — нет.
— Я тебе плохого не делала. Я Машу из садика забирала, продукты возила. А теперь я — обуза?
— Не обуза. Просто не нужно давить. Я взрослый человек. Я имею право решать, с кем и где жить.
Повисла долгая пауза. Потом в трубке раздалось сдавленное дыхание и гудки.
Через день дверь открылась звуком ключа. Вика вышла из кухни с полотенцем в руках — и застыла.
На пороге стояла Нина Сергеевна. Без приглашения, в пальто и с тяжёлым взглядом.
— Я так и знала. Сказать в лицо боишься. Всё за спиной.
— Вы зачем пришли?
— Я вам помогала. Машу растила, когда вы по отпускам ездили. Вам продукты возила, ремонты делала. А теперь что? Умирать в сторонке?
Вика ничего не ответила. Она просто держала полотенце и дышала через нос.
— У меня здоровье на нитке. Я могла бы дом на вас переписать. Но теперь, не знаю уже. С таким отношением…
— Я понимаю. Но я не хочу жить с вами. Я тоже человек.
В этот момент в комнату заглянула Маша, настороженно посмотрела на бабушку, а потом на маму.
Нина Сергеевна шумно вздохнула, развернулась и ушла, хлопнув входной дверью.
К вечеру снова позвонили. Вика с опаской подошла. На пороге стояла Марина, сестра Артёма.
Марина поздоровалась, но не заходя дальше порога, осталась стоять в коридоре.
— Не буду юлить, скажу прямо, — произнесла она. — У нас в семье так не принято. Если кому тяжело — собираемся, решаем. А ты — упрямишься. Это странно, если честно.
— А мне странно, — ответила Вика, не давая войти, — что вы все решили за меня. Будто я пустое место. Удобное. Без голоса.
— Ты — жена Артёма. Ты часть семьи. И Нина Сергеевна — бабушка Маши. Ты должна понимать, как важно быть вместе.
— Я понимаю. Только «быть вместе» — не значит жить под давлением. Слова “жена” и “должна” не одно и то же.
Марина смотрела на неё несколько секунд, потом усмехнулась и развернулась, уходя по лестнице.
Артём пришёл поздно. Был хмур и раздражён. С порога бросил:
— Ты вообще себя слышишь? Что ты устроила?
Вика молча поставила на стол тарелку с запечёнными овощами.
— Ты моя жена! Ты должна быть со мной! И слушать мою маму тоже должна! Мы семья! У неё давление после разговора с тобой подскочило — ты это понимаешь?!
— Я ничего не устраивала. Это вы всё решили за меня. А я просто сказала, как будет.
Он сжал кулаки, бросил ключи на полку и ушёл в спальню, хлопнув дверью так, что со стены сдвинулась фотография.
Утром на кухне стояла напряжённая тишина. Вика резала хлеб, Артём сидел за столом с чашкой кофе, глядя в окно.
— Я всю ночь думал, — сказал он, не поворачиваясь. — И решил. Я уеду к маме. Ты, по-моему, вообще ничего не понимаешь. Мне нужно всё обдумать.
Вика молчала, затем тихо сказала:
— Ну… если ты так решил, я тебя не держу.
Он ничего не ответил. Встал, взял сумку и направился к двери. Маша не подняла головы — только фломастер в её руке заскрипел сильнее, как будто от напряжения. Когда дверь захлопнулась, на кухне стало по-настоящему тихо. Девочка выглядела сосредоточенной, губы поджаты, глаза серьёзные.
Вика налила себе чай, поставила чашку рядом с рисунками.
— Тост с сыром будешь?
Маша кивнула, не поднимая глаз.
— Мам, — вдруг спросила она, — а если бабушке станет совсем плохо, мы всё равно её не возьмём?
Вика села рядом. Пальцы дрожали — то ли от холода, то ли от чего-то внутри.
— Нет, Маш. Мы найдём другой способ помочь. Но не за счёт нашей жизни.
Маша задумалась, потом аккуратно обвела зелёным цветом листик на дереве.
— Хорошо. Я просто спросила.
Вика гладила её по голове, а сама смотрела на старую вазу на подоконнике. Мамин подарок. В глазах щипнуло, но она моргнула и встала. Нужно было двигаться.
Днём, когда Маша была в школе, Вика сидела в зале и перебирала фотографии. На одной — мама в фартуке у плиты, на другой — Вика лет пяти, с щелкой между зубами и спутанными косичками. Она провела пальцем по краю снимка, задержалась на лице матери. Тепло и укор в одном взгляде.
На стене — всё тот же узор обоев, который они с мамой переклеивали сами, в воскресенье, под радиопередачу и смех. Всё здесь было её. Каждая мелочь. Каждый звук.
Через неделю, когда уже стемнело, послышался звон ключей. Вика насторожилась, подошла к двери. Артём стоял в проёме с дорожной сумкой в руке.
— Можно?
Она кивнула, отошла, пропуская.
Он прошёл на кухню, поставил сумку у стены, сел за стол. Долго молчал, смотрел в окно, потом сказал:
— Ты, наверное, права. Мы все как-то… прижали тебя. Словами, планами, схемами. Не оставили тебе ни капли воздуха. Прости.
Вика не ответила сразу. Подошла, поставила перед ним чашку с чаем. Села напротив.
— Я не против помогать. Правда. Но я хочу жить в своём ритме. В своём доме. Я хочу, чтобы мои “хочу” тоже кто-то слышал.
— Договоримся? — спросил он, поднимая глаза. — По обстоятельствам. Если вдруг станет хуже — найдём вариант. Но пока пусть всё останется.
— Хорошо. Но больше никаких решений за меня. Или обсуждаем — или никак.
Он кивнул.
В этот момент в комнату вбежала Маша.
— Пап! Ты с нами будешь?
Он вытянул руки, и она бросилась к нему на колени.
— Буду, Машка. Обещаю.
Вика смотрела на них — на эту картинку, где что-то склеилось, а что-то всё ещё под вопросом. И сказала спокойно, без надрыва:
— Если будет нужно — мы поможем. Но на моих условиях. Это моя квартира. И я хочу, чтобы это понимали. Все. Даже Нина Сергеевна.
Артём опустил взгляд, потом медленно кивнул.
Позже Вика стояла у окна и поливала цветы. За стеклом качались ветки, солнце ложилось на пол ярким пятном. Воздух был наполнен запахом кофе и чем-то новым — не резким, но ясным. Она смотрела на старый, отреставрированный буфет, провела ладонью по краю.
В ванной хлопнул шкафчик — Артём чинил отвалившуюся полку. Из комнаты доносился Машин голос — она что-то напевала и раскладывала тетради. Всё было спокойно. Всё было так, как она хотела.
Без нажима. Без чужих планов. С её голосом — наконец услышанным.
А где угощения? Почему на столе только пустой чай, а, Василиса Ивановна? – я решила проучить наглую свекровь