Маргарита Ивановна выбрасывала вещи зятя из окна с удивительным спокойствием. Каждое движение было точным, почти ритуальным. Рубашка — вниз. Пальто — за ней. Туфли, недешёвые, отправились следом. Футболка полетела метко, зацепившись за ограду. Маргарита Ивановна чуть улыбнулась.
Под окнами уже скопилась добрая половина гардероба её зятя, а он сам, этот так называемый «муж её дочери», стоял у подъезда, затягивался сигаретой и делал вид, что ему всё равно. Даже что-то напевал. Наглость какая.
— Маргарита Ивановна, — робко подала голос соседка с третьего этажа, — может, не надо? Люди же глазеют.
— Пусть глазеют, — бросила Маргарита, не обернувшись. — Пусть видят, что таких обратно не берём.
Она ловко сняла с вешалки куртку, проверила карманы — не спрятал ли что — и, не найдя ничего, швырнула вниз с особым удовольствием. Куртка накрыла бывшего зятя, словно сеть.
— Мам! — раздался за спиной потрясённый голос Кати. — Ты что делаешь?!
— Я, Катенька, чищу наш дом, — повернулась к дочери Маргарита Ивановна. — От ненужного хлама.
Катя побледнела, но не нашлась, что ответить. Руки её дрожали. Всего полчаса назад, когда мать вернулась с работы, Катя призналась, что готова дать ему ещё один шанс. Маргарита Ивановна была непреклонна.
— Штаны не забудь! — хихикнули с лавочки у подъезда. Бабушки у дома оживились, будто смотрели спектакль.
Маргарита, не дрогнув, достала из шкафа пакет с одеждой.
— Обязательно! — и запустила его вниз.
Зять Максим наконец раздавил окурок и взглянул наверх. Их глаза встретились.
— Спасибо, что разрушили жизнь вашей дочери, — тихо сказал он.
— Пожалуйста, — ответила Маргарита Ивановна и захлопнула окно.
На кухне наступила тишина. Соседка, с интересом следившая за происходящим, ушла, поняв, что шоу закончилось. Маргарита взяла графин и налила себе воды. По её лицу нельзя было сказать, что она злилась или волновалась. Только рука слегка дрожала, когда она подносила стакан ко рту.
Катя стояла в дверях, словно школьница, которую застали за шалостью. Губы сжаты, глаза блестят от слёз.
— Это было слишком, — наконец выдавила она. — Мы с ним ещё не решили, что дальше. Это моя жизнь, а ты…— Вот именно, — оборвала мать. — Твоя жизнь. А это его барахло. И чтобы он больше сюда не лез. Хватит с тебя синяков, которые ты полгода «с дверной ручки» объясняла. Довольно.
Катя подошла к окну. Внизу Максим всё ещё стоял у цветника. Поднял рубашку, отряхнул её от пыли. Потом посмотрел наверх — уже не с вызовом, не с насмешкой, а с какой-то усталостью. И в этом взгляде, несмотря на всё, мелькнуло что-то… почти жалкое.
— Он меня не трогал, — тихо выдохнула Катя.
— Конечно, — хмыкнула Маргарита Ивановна. — Он просто случайно швырял кружку через всю комнату, когда ты рядом стояла. Или голосил так, что у соседей стёкла дрожали. Я всё видела. А ты всё покрывала. «У него нервы», «работа сложная», «он устал». Это ты устаёшь, Катя. Ты. А он у тебя как паразит пристроился. Скажи, зачем двадцатилетней умнице такой мужчина, который орёт и напивается?
Катя молчала, опустив глаза.
Маргарита Ивановна поднялась с кресла, подошла к дочери и мягко коснулась её плеча.
— Слушай, дочка. Ты можешь не соглашаться со мной. Можешь даже сердиться — твоё право. Но если он ещё раз сюда сунется, я уйду. Выйду на улицу и буду кричать так, что весь двор сбежится. Может, тебя я не удержу. Но молчать больше не стану. Поняла? Его здесь не будет. Точка.
Катя молчала, лишь слегка кивнула.
С улицы послышался звук хлопнувшей дверцы машины. Максим уехал.
Маргарита Ивановна облегчённо выдохнула.
— Ну вот, начнём всё заново. Готова?
— А если я всё-таки захочу его вернуть? — Катя опустила взгляд. — Ты же меня не понимаешь… — прошептала она. — Он бывает другим. Добрым, заботливым. Если бы не эта работа, не долги, не всё это…
— Катя, — мягко перебила Маргарита, без тени раздражения. — Я верю, что он может быть добрым. Иногда. Но ты живёшь ради этих редких моментов, а не каждый день. А жить надо сейчас. Не ждать, пока он изменится, а быть с тем, кто уже сегодня не причиняет тебе боли.
— А если я без него не справлюсь?
— Тогда, — ответила Маргарита, — попробуй. Научись обходиться без него. Один день. Два. Неделю. А потом решай. Но не от страха, не от привычки. А потому, что сама этого хочешь.
В комнате повисла тишина.
Маргарита смотрела на дочь, не отводя глаз. Теперь всё зависело от Кати. А это, пожалуй, было самым сложным — отступить, чтобы дать ей свободу выбора.
— А ты… — тихо начала Катя, не поднимая глаз, — если я сделаю глупость и вернусь к нему… ты меня прогонишь?
Маргарита помолчала, глядя в окно.
— Нет, — ответила она наконец. — Не прогоню. Но отойду в сторону. Не от злости. Просто потому, что не смогу смотреть, как ты снова страдаешь. Я всегда буду рядом. Но не стану стоять над душой. Понимаешь? Я через это уже прошла… И не хочу, чтобы ты повторяла мои ошибки.
Катя медленно кивнула.
— Мам… — вдруг спросила она, — а ты когда-нибудь жалела, что осталась одна?
Маргарита прищурилась, улыбнувшись уголком губ.
— Когда мешок с картошкой из магазина тащу — жалею. Когда лампочка в коридоре перегорает — тоже. А когда вспоминаю, как он на меня орал или молчал неделями, зная, что виноват, — нет. Ни разу. Даже когда слёзы лились — особенно тогда.
Маргарита сделала глоток воды и, глядя на стол, продолжила:
— Твой отец, он ведь тоже был хорошим. Поначалу. Цветы дарил, на людях улыбался, душа компании. А дома… — Она провела рукой по столешнице. — Не хуже и не лучше Максима. Просто… мягче сначала. Не сразу руки распускал, только голос повышал. Громко, с жаром, с бранью. Я тогда думала: ну, мужчина такой, темпераментный. Мама моя говорила: «Сильный характер, это нормально». Сильный, ага. А потом ты родилась, и он будто сломался. Испугался, что ли, ответственности. Денег вечно не хватало, работал спустя рукава, но зато указывал, как мне тебя растить, как готовить, как за ним ухаживать. А если что не по нему — кричал. Однажды, когда ты была совсем крохой, я уронила его кружку. Тяжёлую, стеклянную. Она разбилась. Он встал и дал мне пощёчину. Не кулаком, ладонью. Но знаешь, Катя, больно было не от удара. А от того, что человек, которого я любила, посмел это сделать. И ему, похоже, это понравилось. Стал поднимать руку чаще.
Маргарита посмотрела на дочь. Вспоминать было тяжело, и говорить об этом с Катей — тоже, но она решила, что сейчас тот самый момент.
— После той пощёчины я год всё терпела. Молчала. Надеялась, что он изменится. Что это временно, что пройдёт. А потом ты заболела. Температура зашкаливала, ночь. Я его разбудила, а он, недовольный, шатаясь, буркнул: «Молчи, сама возись со своей соплячкой. Спать хочу». Ты заплакала, а он накрыл тебя одеялом с головой. Вот тогда во мне что-то сломалось. Я поняла: одной с ребёнком лучше, чем с таким… не человеком.
Маргарита замолчала, собираясь с мыслями.
— Я его выставила. Не без помощи соседей. А утром пошла и подала на развод. И освободилась.
Катя смотрела на мать, не отрываясь. Она почти не знала отца. Он не стремился общаться. Мама не знала, но однажды Катя пыталась с ним связаться. Хотела поговорить. В ответ он обрушился на неё с бранью — холодно, с какой-то злой радостью. Сказал, что ему не нужна «эта морока», что она лезет не в своё дело. Пожелал ей всего худшего. Катя долго сидела, прижав ладони к щекам, не веря услышанному. Потом смахнула слёзы и решила, что никогда не расскажет об этом звонке матери. Но с того дня обида на отца поселилась в её сердце. Мама так и не нашла себе никого. Катя раньше думала, что она просто не смогла полюбить другого после отца, но никогда не спрашивала. А теперь решилась.
— А ты… не хотела потом? Ну, встретить кого-то? Снова семью?
Маргарита улыбнулась, чуть прищурившись.
— Любовь? Хотела, конечно. Не скрою. Был один, Сергей. Водитель. Добрый, молчаливый, даже когда злился. Постоянно таскал мне цветы, представляешь? Но ты тогда пошла в школу, я работала на двух работах, еле ноги волочила. На встречи сил не оставалось. Моя мама, твоя бабушка, не помогала, всё твердила, что я дура, раз развелась. А потом… жизнь закрутила. Он женился. Я осталась одна. Я не для того рассказываю, чтобы тебе было больно. Я хочу, чтобы ты поняла: ты сейчас на распутье, Катя. Или шагнёшь вперёд и начнёшь жить, или назад — и будешь ждать, когда он изменится. А он не изменится. Такие, как он, могут притворяться, но суть их не меняется. Тебе двадцать, ты ещё найдёшь своего человека. А я…
Маргарита вздохнула, переводя дух.
— Я ни о чём не жалею. Потому что у меня была. Ты — моё главное счастье. Большего мне и не надо. А теперь, если не против… — Она встала и взяла с полки сковородку. — Сделаю-ка я нам блинов. Как в детстве, с мёдом и джемом. Хватит нам сегодня горчить, пора и сладкого попробовать.
Катя вдруг вскочила, шагнула к матери и крепко её обняла.
***
Той ночью Катя почти не спала. Мама давно посапывала, утомлённая разговорами и дневной суетой, а Катя лежала на диване в гостиной, глядя в потолок и размышляя.
Не столько о Максиме, сколько о себе и о том, что рассказала мать. О том, как она жила, стараясь быть «удобной». Как научилась бояться не громких криков, а гнетущей тишины после них. Когда в квартире звенело от напряжения, а она прятала ключи и эмоции, возвращаясь с работы, лишь бы не разбудить его «не вовремя». Катя вспомнила, как однажды он пришёл поздно, нетрезвый. Начал выговаривать, что ужин не тот, что всё не так, что она его не ценит. А потом сел на кухне и разрыдался. И она, глядя на него, думала: «Может, правда, если бы я была другой…» Вспомнила и тот первый раз, когда он её ударил. Теперь больно было не от ссор или криков. Больно было за себя — за то, что она всегда старалась загладить, угодить, вытерпеть. Вернуть его. Как будто любовь — это игра, где побеждает тот, кто больше молчит о своей боли.
К утру Катя поднялась и подошла к зеркалу. Тени под глазами, волосы в беспорядке, щёки осунулись. Но глаза… глаза были живыми. Она взяла телефон, посмотрела на экран. Вчерашний рассказ матери всё перевернул. Оказывается, мама тоже когда-то была растерянной, напуганной, пыталась удержать любовь, которой почти не было. Катя вдруг увидела, как повторяет её путь — шаг за шагом, только медленнее и без ребёнка на руках. Мамина история, такая честная и простая, словно разбудила её. Катя поняла: мать не сломалась, не озлобилась. Она всё ещё смеётся, готовит, обнимает её. Мама не стала жертвой, хотя могла бы. Катя заблокировала номер Максима. Потом удалила его. Вернулась на диван и, спустя какое-то время, уснула. Впервые за долгое время на сердце было легко.
Ей снилась река — чистая, стремительная. Катя шла по воде, не боясь замочить ноги
— Десять лет я откладывала на эту квартиру, и теперь вы хотите, чтобы я отдала ее вашему младшему сыну? — я смотрела на свекровь с недоумени