— Ну как тебе отпуск, дорогой? Только не падай в обморок от счастья! — Антонина Петровна с пафосом сняла свои очки, сложила руки на груди и сделала мордочку «на миллион».
— Это ведь не Анапа за восемьсот рублей, а Сочи! Почти Европа! — с придыханием добавила она и глянула на Ленины босоножки, как на мокрые тапки с рынка.
А началось всё…
…с того, что я в очередной раз не настояла на своём.
— Артём, пусть сами едут! Мы с тобой копили год, мечтали, планировали, — шептала я тогда ночью, когда ещё были билеты в брони и силы спорить.
Он только вздохнул:
— Мам, ну ты же знаешь, папа всю жизнь пахал… Может, и правда — пускай с нами. Ну не каждый же год…
Вот в эту секунду я должна была сказать: «НЕТ». Громко. С точкой. С кулаком по подушке. Но я улыбнулась и кивнула. Как дура.
Вот мы и тут. Сочи. Жара, море и… свекровь, которая даже на пляж вышла в жемчуге. Ну, чтобы “случайно” показать всем, что она не просто женщина — она элегантная старорежимная леди, пострадавшая от глупости молодёжи.
— Ну что, семья! — бодро скомандовал Виктор Семёнович, таща за собой здоровенный чемодан на колёсиках, в котором явно помещалась либо балалайка, либо вся его жизнь. — Пора заселяться!
Уже в холле отеля, под мраморными колоннами и запахом кондиционированной роскоши, началась «вишенка на торт».
— Значит, вот паспорт, вот бронь… И… ой! — Антонина Петровна драматично схватилась за сумочку. — Кошелёк… Ох, Лена! Где кошелёк?!
— Ваша сумка у вас в руках, Тоня… — хмыкнул Виктор Семёнович. — Не драматизируй.
— А в ней… ничего! Я оставила в номере, в смысле, дома! В комоде! Ну как же так… Всё, пенсия, старость, склероз… Я — позор семьи!
Она так убедительно приложила ладонь ко лбу, что администратор с ресепшена чуть не вызвал скорую.
Я стояла с Артёмом рядом и чувствовала, как из меня уходит остаток терпения. Оно вытекает прямо сквозь пятки, капает на мрамор, и за мной уже след из полыхающих нервов.
— Ну ладно… — Артём полез в свой кошелёк. — Разберёмся потом.
Вот в этом «потом» всегда и был весь фокус. «Потом» — это когда мы возвращаемся домой, а у них то «не хватает», то «вложили в дачу», то «ну вы же семья». И всё снова по кругу.
Я молчала. Пока.
Номера, конечно, были с видом на море. То есть на парковку, но если встать на цыпочки и свеситься с балкона, море было видно.
— Прямо как на Мальдивах, — с усмешкой сказала я Артёму.
Он устало улыбнулся.
— Ну зато вместе. Родители рады, мы отдохнём, ты же любишь море…
Я хотела сказать:
— Я любила Артёма. До того, как он стал «маменькин сынок на all inclusive».
Но я просто отвернулась.
На третий день отпуска, когда свекровь уже открыто заказывала на наш счёт в ресторане вина за три тысячи («ну вы же не будете пить это… что там у вас, Савиньон? Совсем не то»), я поняла: я закипаю. И не от солнца.
А потом, во время вечерней прогулки по набережной, случилось чудо. Не того рода, где единороги и радуга. Нет. Чудо в лице женщины в белом льняном сарафане, с серебристой прядью и такой осанкой, что у Антонины Петровны аж спина выпрямилась.
— Лена? Лена Бессонова? Боже! Я же преподавала у тебя психологию личности! Марина Александровна. Помнишь?
Я моргала, как сова в лампе.
— Марина Александровна… Да вы не изменились!
— А ты изменилась. Стала очень взрослой. Жаль, что взгляд у тебя сейчас не тот, что был раньше — с огоньком, с амбициями… А где они?
Сзади подошёл Артём с двумя кофе.
— А это? — Марина кивнула в сторону мужа.
— Это мой муж. И наши… попутчики.
Марина Александровна оценивающе посмотрела на Артёма, потом — в сторону, где маячила фигура Антонины Петровны с бокалом «на халяву» в руках.
— Хочешь, расскажу тебе про созависимость? А потом про личные границы? Или ты и так уже всё поняла?
Я только хмыкнула.
— Я многое поняла. Но пока не знаю, как отсюда сбежать.
— Всё просто. У меня — вилла неподалёку. Приезжайте завтра. Заодно потренируем навык “умения говорить «нет»”. Очень нужный в нашем возрасте.
— Куда это ты собралась? — вечером возмущённо спросила свекровь, заметив, что я пакую рюкзак.
— К подруге, — спокойно ответила я.
— А как же семейный отдых? Мы ж всё вместе!
— Тоня, ну не начинай, — пробормотал Виктор Семёнович, заедая креветку крекером.
— А что? Мы тут на её шее сидим, а она — у подружек? Где уважение к старшим?
— Вот именно! — сказала я и застегнула молнию. — Где?
На следующий день мы с Артёмом стояли у ворот белой виллы, где пахло жасмином, свободой и, впервые за долгое время, собой.
— Прости, что втянул тебя во всё это, — тихо сказал он.
— Главное — чтоб понял. И больше не втягивал.
Он кивнул.
И это было впервые, когда я увидела в его глазах не тень маминого мнения, а что-то своё.
— Ты мне объясни, Лена, это что сейчас было? — Артём стоял на террасе виллы с видом на море, щурился от солнца и чесал затылок, как будто пытался вычесать оттуда стыд.
— Это называется «мне надоело быть банкоматом с молчащим ртом», — я спокойно отпивала кофе, сидя в шезлонге под огромной белой шляпой, подаренной Мариной Александровной.
— Ну ты же понимаешь, как это выглядит… Мам с папой остались одни в отеле. Без денег. Без плана.
— Артём, — я посмотрела на него, как на восьмиклассника, у которого в дневнике стоит жирная двойка, а он искренне не понимает — за что. — Они не дети. Они взрослые, здоровые люди. Это не “брошенные родители”. Это “умелые манипуляторы на пенсии”.
Он замолчал. Сел рядом.
— Ты думаешь, они нарочно?
— Думаю, у твоей мамы “склероз” начинается ровно в тот момент, когда она рядом с кассой. Особенно если там дорого и красиво.
Марина Александровна вынесла на стол фрукты и вино. Вид у неё был как у человека, который утром медитирует, днём — пишет умные книги, а вечером… ставит на место целые семьи.
— Ну что, дорогие, устроим психологический аперитив? — весело сказала она и села с нами.
— Только без этих ваших… сложных слов. Нам бы попроще. — Артём почесал шею и неловко улыбнулся.
— Хорошо, — она кивнула. — Тогда простыми словами. Вы в паре. Но в вашей паре есть третье лицо. А иногда — четвёртое. Пятеро уже поселились у вас в голове, а один — у вас в кошельке.
— Вы сейчас о моих родителях? — Артём напрягся.
— Я сейчас про границы, Артём. Вот смотри. Допустим, вы пошли на море вдвоём. Вода тёплая, волны, солнце. Красота. А потом в воду залезают твои родители. Начинают плескаться, обсуждать ипотеку, рассказывать, как они в 83-м чуть не купили «Жигули» по знакомству.
— Знакомо… — буркнула я.
— И ты в этот момент делаешь что? Ты стоишь между ними и Леной, чтобы никто не утонул. Но при этом… никто не плывёт. Потому что ты весь — между.
— Ну а что делать? Это же родители, — уже тише сказал Артём.
— А Лена — кто?
Он опустил глаза.
Вечером, ближе к закату, на виллу позвонили. На веранде зазвучал голос с обиженной ноткой.
— Лена! Артём! Это же неприлично — вот так взять и сбежать! Мы же одна семья!
Антонина Петровна стояла у ворот, словно сама Жанна д’Арк — только не с мечом, а с мокрым носовым платком и губами, поджатыми до состояния бумажной полоски.
— Мама… — начал было Артём, но я положила руку ему на плечо.
— Давай я сама.
Я вышла к воротам.
— Тоня, мы не сбежали. Мы уехали. Осознанно. Это разные вещи.
— Ну это просто подлость. Я твоей матери бы так не сделала!
— Не сомневаюсь. Потому что моя мать — не спонсор туризма.
— А как же Артём? А как же Виктор Семёнович? Он чуть не плакал сегодня утром!
— Виктор Семёнович плакал? Потому что у него впервые за двадцать лет не было доступа к чужой карте?
Антонина Петровна аж покраснела.
— Ты неблагодарная девка! Мы вас растили, помогали! А ты, вместо спасибо — нож в спину!
И тут я услышала, как Артём подошёл и сказал тихо, но чётко:
— Мам. Хватит. Ты перегибаешь. Это наш отпуск. Наши деньги. И наши решения. Ты можешь остаться в отеле или поехать домой. Мы больше не будем решать за вас.
— Артёмка… ты что, совсем с ума сошёл? Я — твоя мать!
— Ты — взрослый человек. И, как ты сама любишь говорить, “женщина не стареет, а набирается опыта”. Вот и воспользуйся им. Впереди ещё много поездок. За свой счёт.
Антонина Петровна будто бы на секунду стала ниже. Потеряла сантиметров десять. Потом собрала губы в тонкую линию, как учительница в советской школе, развернулась и пошла прочь.
— Не верю, что ты это сказал, — я смотрела на Артёма как на героя боевика.
Он пожал плечами.
— Я просто устал. И, знаешь, когда Марина Александровна сказала, что «твоя жена — это не абонемент на терпение», я будто впервые это понял.
— А раньше ты кем меня считал?
— Женщиной, которая… выдержит всё.
— Ошибся, — я усмехнулась.
Марина, наблюдавшая за сценой с бокалом вина, только кивнула:
— Ну вот, у вас начался отпуск. Впервые за сколько лет — только для вас.
Утром пришло сообщение от Виктора Семёновича:
«Тоня купила билеты домой. Я, если что, останусь на два дня. Хочу походить по скалам. Спасибо тебе, Леночка. Давно не видел, как она молчит два часа подряд. Почти терапия».
Я засмеялась.
Артём стоял у окна, наливал кофе. И впервые за всё это время — выглядел взрослым. Не загнанным. Не подотчётным.
Просто взрослым мужчиной.
— Лен, а ты бы смогла простить мне… ну, всё это?
— Смотря, будет ли «всё это» повторяться.
— Не будет.
Я пожала плечами.
— Тогда не надо прощать. Достаточно, что понял.
И знаете…
Иногда, чтобы всё изменилось, достаточно одной ночи на вилле и женщины, которая скажет:
— У тебя нет врагов. Есть только границы, которые ты боишься провести.
— Я тебе скажу, как мужчина мужчине, — Виктор Семёнович уселся в шезлонг, растянул ноги и налил себе бренди, будто пришёл не в гости, а вернулся в законно отвоёванную крепость. — Когда баба начинает командовать, семья рушится.
Я стояла в дверях кухни и молчала. Артём смотрел на отца, как будто впервые заметил, что у него вечно выщипанные брови и пальцы в кольцах.
— Пап, ты к психотерапевту или к гадалке собрался? — вздохнул Артём. — Ты вообще зачем приехал?
— Ну как зачем? — Виктор Семёнович почесал пузо через рубашку. — Сыну мозги вправить. Ты тут совсем под каблуком стал, смотрю. Марина твоя, вот эта психологиня, Ленку научила — “границы, деньги, свобода”… Свободу он захотел. Семья — это терпение, сынок. Женщина — как кирпич: если давит, значит держит.
— А если душит?
— Значит, стройка идёт!
Я не сдержалась.
— Виктор Семёнович, давайте договоримся сразу. Вы можете здесь ночевать, пить вино и даже устраивать лекции по “советской семейной психологии”. Но только если Артём вас попросит.
— А ты что, против?
— А я — не твой банк, не твоя сиделка и не бесплатная туристическая база. Поэтому — только по запросу.
Он помолчал. Потом хмыкнул.
— Ну, ты и ведьма… Вон твоя Марина тебя натренировала. Артём, тебе вообще нравится так жить?
Артём встал. И вот тут у меня по телу пошли мурашки. Потому что он смотрел на отца иначе. Не испуганно, не снизу вверх, а прямо. Спокойно. Жестко.
— Пап, а тебе нравится жить за чужой счёт, указывать всем, как правильно, и делать обиженное лицо, когда тебе отказывают?
— Я ради вас всё делал! Ради семьи!
— Ты бил маму. Ты уволился в тридцать пять, потому что “не мужское это — с дураками работать”. Ты сидел дома, пока мама нас тянула. А потом ты ушёл — к соседке, потому что у неё “тише и котлеты мягче”.
— Артём, ты что за чушь несёшь? — Виктор Семёнович вспыхнул. — Я тебя воспитывал!
— Ты меня учил терпеть. Молчать. Не рыпаться. А теперь хочешь, чтобы я снова это повторил. Но нет, пап. Ты — прошлое. Мы — будущее.
— Вот вырастишь сына, тогда и поймёшь!
— Я уже понимаю. И мой сын будет знать, что уважение — это не когда молчат в ответ на хамство, а когда умеют сказать “хватит”.
Позже, когда Виктор Семёнович ушёл на вокзал (вызвав сам себе такси — чудо!), Артём сидел в тишине. Долго. Я принесла ему чаю.
— Знаешь, Лена, я двадцать лет думал, что мой отец — герой. Потом — что он просто сложный человек. А теперь вижу: он — лень в человеческом теле. Крик, упрёк, пафос… Всё, лишь бы не взрослеть.
— Так бывает. У многих. Но ты — не он.
— Я боялся, что ты уйдёшь. Что ты устала. Что больше не хочешь со мной быть.
— Я устала. Но уходить — нет. Я просто хотела, чтобы ты понял, кто мы. Ты и я. Мы — не банкомат для твоих родителей. Мы не куклы в семейной постановке. Мы — люди. У нас есть право решать, как жить. И с кем.
Он обнял меня. Долго молчал. Потом сказал:
— Лен, а мы когда-нибудь были счастливы?
— Мы можем быть. Теперь, когда у нас — границы. Свобода. И бренди без лекций от советского домостроя.
Мы засмеялись.
И вот тогда я впервые за долгое время поняла — мы выжили. Мы вытащили нашу семью из-под родительского облома. Без скандала, но с честностью. Без ругани, но с границами. С любовью, но не слепой.
На следующее утро Артём написал матери:
«Мам, мы дома будем через неделю. Без гостей. Без разговоров про деньги. Мы просто семья. Всё остальное — не обсуждается».
Ответа не было. Но и тишина — уже ответ.
Когда по-хорошему не договориться