— Пусть твои родители съезжают — или я с сыном ухожу. — Жена не выдержала и приняла неожиданное решение

— Это что ещё за генеральная уборка? — Вера нахмурилась, снимая обувь. — Ты мне скажешь, что происходит?

Он обернулся мимолётно, продолжая движение тряпкой, как будто речь шла о чём-то обыденном.

— Завтра родители приедут. Я решил прибраться. Всё равно надо было.

— Кто приедет? — Вера замерла на полпути, в руке — сетка с яблоками. — Ты о чём вообще?

— Мама с папой. Ну ты же знаешь, как им тяжело туда-сюда мотаться из деревни. Им к врачам надо.

— Подожди. — Она поставила пакеты на тумбу и встала напротив. — Ты хочешь сказать, они уже едут?

— Ну, я им сказал, что можно. Что мы не против.

— Мы? — Вера резко выдохнула и прошла мимо него вглубь квартиры. — Андрей, ты издеваешься? Я снимаю эту квартиру. Я за неё плачу. Ты не считаешь нужным хотя бы спросить?

Он пожал плечами, с каким-то раздражённым спокойствием.

— Не вижу повода так заводиться. Это временно. Пару недель. Что такого?

Вера не ответила. Повернулась к кухне, молча включила свет и пошла убирать продукты.

Он пришёл следом, притормозил у двери, наблюдая, как она ставит молоко на полку холодильника, потом перекладывает яйца и зелень в контейнер.

— Ты же не против? — повторил он, чуть мягче. — Маме нужно провериться, у неё с суставами совсем плохо. И отец заодно — у него давление скачет. А я им сказал, что всё ок.

— Ты не спросил, Андрей, — она не обернулась. — Ты просто поставил меня перед фактом.

— Вер… Ну зачем ты так. Я же стараюсь. Им действительно нужно в больницу. Здесь ближе.

Она хлопнула дверцей холодильника, поставила бутылку с кефиром на край стола, уселась на табурет.

— Я устала. С работы пришла, а у нас тут гости уже на подходе. И всё — без меня. Как будто меня тут и нет.

Он молчал, глядя на свои носки, чуть ссутулившись.

Позже, когда Миша укладывал по цветам детали конструктора, Вера села на край его кровати. Рядом на полу — рассыпанное лего, на подоконнике — стакан с водой и открытка, которую он рисовал в кружке.

— Зайчик, если бабушка с дедушкой приедут, придётся немного потесниться. Ты пока побудешь у нас с папой в комнате, ладно?

Миша кивнул, не отрывая взгляда от жёлтого кубика. Потом всё-таки поднял глаза.

— А папа останется? Или тоже куда-то пойдёт?

Вера погладила его по волосам, чуть задержала руку.

— Папа никуда не пойдёт, — сказала тихо. — Мы просто чуть-чуть подвинемся.

Следующее утро было пасмурным. Вера услышала гудок такси, выглянула в окно и увидела, как из машины выпрыгивает её свёкор, вытаскивая большие пакеты. Следом — женщина в куртке цвета фуксии, с двумя сумками в руках. Уже у двери раздался звонок.

Вера открыла. В проёме — Марина Аркадьевна, губы поджаты, лицо строгое, взгляд скользнул по полу.

— Вот мы и приехали, — сказала она и тут же нахмурилась. — У вас тут душновато. И пахнет. Окна хоть проветривали?

— Здравствуй, Вера, — вмешался Виктор Петрович, улыбаясь, — мы постараемся вести себя тихо.

Андрей стоял за спиной Веры, улыбался так, будто случилось что-то хорошее.

— Я сказал, что всё готово, не волнуйтесь, — бросил он через плечо и пошёл забирать сумки. Вера взяла одну из авосек, ощутив, как пластиковый контейнер стукнулся о её ногу. Сдержалась.

— Проходите.

В комнате, которую освободили для родителей, она убирала книги с полок, складывая их в коробки. Картонные коробки шуршали, стеллаж поскрипывал — будто откликался на её внутреннее напряжение, и она чувствовала, как скрипит внутри. Молчала.

Марина Аркадьевна прошла мимо, задержалась в дверях.

— Я посмотрела кухню. Плиту ты не отмыла. Там жир. А я как раз собиралась ужин приготовить. И окно открой — провоняло синтетикой.

Вера медленно выпрямилась, развернулась на месте.

— Это мой дом. И здесь действуют мои правила.

— Правила? — переспросила свекровь с иронией. — Это семейный вопрос, Вера. Семья — она не про правила.

— Угу, — тихо кивнула Вера и снова наклонилась к коробке.

Наутро она стояла у плиты, помешивая овсянку. Кашу варила на воде, с изюмом — как любил Миша. На кухне было тихо, только бурлило в кастрюле.

Вошёл Виктор Петрович. Причесан, в пижаме и жилете.

— Слушай, я тут подумал… Можно мы телевизор в спальне повесим? С Мариной любим с утра новости глянуть.

Вера не сразу повернулась. Овсянка прилипла к ложке, она отстукнула её о край кастрюли.

— В спальне? Это моя спальня. И я — против.

Он пожал плечами, словно речь шла о капризе.

— Ну ты и нервная. — В дверях появился Андрей, вернулся с магазина и снял куртку. — Поговори с ней, а? Мы ж ничего плохого.

Вера промолчала, достала из шкафа миску. Положила Мише кашу, как он любит — с маслом.

Спустя час она стояла на балконе. Октябрь, воздух прохладный, с улицы тянуло запахом дыма — где-то жгли листву или костёр. Она курила редко, но сейчас рука сама потянулась к пачке, хотя внутри — только одна сигарета осталась. За спиной щёлкнула ручка двери.

— Ты чего опять на взводе? — Андрей подошёл ближе, облокотился рядом. — Они же ненадолго. Что тебе трудно — пожить чуть-чуть иначе?

— Ты ничего не спросил, — Вера не смотрела на него. — Это не временно. Это — оккупация.

Он молчал, переводил взгляд с её лица на перила, потом снова на дверь.

— Ну поживут немного. Мишке бабушка не помешает.

Она докурила молча, придавила окурок к старой жестяной банке, стоявшей под ногами.

— Мне не бабушка мешает. Мне мешает то, что меня никто не спрашивает.

Андрей ничего не ответил. Только отвернулся и ушёл, не закрыв за собой дверь.

Вера осталась на балконе одна. Ветер шевелил край её свитера, жестяная банка стучала о плитку. Она задержалась ещё на минуту, будто надеялась, что он вернётся. Но дверь так и осталась приоткрытой.

В комнате Миша уже спал. Тишина в квартире казалась чужой. Вера вернулась на кухню, выключила свет и подошла к окну. Ей казалось, что воздух внутри плотнее, чем снаружи. Даже в собственной квартире она всё чаще ловила себя на ощущении — будто здесь никто не ждёт её слова.

В воскресенье Миша рисовал за столом. Цветные карандаши были раскиданы, в углу — кружка с остывшим какао. Вера мыла посуду, когда он позвал:

— Мам, а география где?

Она вытерла руки, подошла.

— В смысле?

— Ну, я же оставлял тетрадку тут. Она была… — он запнулся, — тут.

На столе царил странный порядок: всё вычищено, сложено, ровно по центру — пенал и стопка тетрадей. Только нужной не было.

— Марина Аркадьевна, — громко сказала Вера, выходя в коридор. — Вы трогали вещи на столе у Миши?

Свекровь выглянула из ванной с тряпкой в руке.

— Конечно. Там бардак был. Всё разложила. Порядок — первое дело в доме.

— Миша теперь ничего найти не может. Тетрадка нужна к понедельнику.

— Ну так пусть ищет. Или перепишет. Он не маленький — пора привыкать к порядку.

Миша стоял в дверях, ссутулившись. Вера посмотрела на него, сдержалась.

— Мы найдём, — сказала тихо. — И вообще, давай поищем вместе, хорошо?

Он кивнул, почти не глядя ей в глаза.

Поздно вечером она сидела на кухне с чашкой. Свет под вытяжкой был тусклым, чай остыл. За стеной — телевизор, глухие голоса, смех.

Андрей зашёл босиком, сел напротив.

— Ты ведёшь себя как чужая. Я тебя не узнаю. Мы же семья.

— Я уже не знаю, что ты под этим словом понимаешь.

Он пожал плечами.

— Пара месяцев еще потерпи. Маме суставы нужно подлечить — они уже не к чёрту. Ну что в этом такого? Надо потерпеть, и всё.

— А я? Ты спросил меня? Это не они меня раздражают. Это то, что я больше не чувствую себя дома. Даже дышу — и то как будто у кого-то разрешение прошу.

Он замолчал, поводил пальцем по краю стола.

— Мне тяжело между вами. Хочется, чтобы всё было по-человечески.

— По-человечески — это спрашивать. Я не подписывалась жить с родителями. Нужно было найти другое решение. Ты выбрал, Андрей. Но не меня.

Утром Вера вставала рано, чтобы успеть на работу. Вышла в прихожую, нащупывая наощупь пальто. В глазах щипало от недосыпа.

У двери — её туфли. Она знала каждую потертость, каждую складку кожи.

Сейчас в них стояла Марина Аркадьевна. В халате Веры. Волосы — в полотенце, в руке — расчёска.

— Ванна грязная, между прочим. Всё на тебе держится, а чистоты никакой. Всё работаешь, а дома как на вокзале.

Вера медленно вдохнула, подняла взгляд.

— Не трогайте мои вещи. Ни халат, ни обувь. Это моё.

Свекровь отмахнулась, усмехнулась.

— Да это я просто примерила, хотела в больницу в них, но они всё равно не по мне.

— Говорила же, Андрей, нельзя женщин из города в дом пускать. Всё своё, всё “моё”. А семьи — ноль.

— Вы не у себя дома, — ответила Вера, не повышая голоса. — И уже давно не у меня. Потому что мне здесь больше нечем дышать.

Воскресное утро Вера решила не тратиться на бытовые ссоры. После короткой смены на подработке она заехала в магазин — взять немного фруктов и чего-то человеческого. Вышла на улицу, плотно закрыв за собой дверь. Дышалось свободнее, чем в квартире. Она шла с пакетом винограда,  шоколадкой и вином — по пути заехала в гости к Лене. В квартире подруги пахло кофе и чем-то домашним. Лена встретила её в халате, с полотенцем на голове.

— Ну, рассказывай, как фронт? — спросила она, наливая вина. — У вас там тише стало?

Вера не ответила сразу. Села, положила руки на колени.

— Лена… я пустила их из жалости. А живу как на птичьих правах. Я просыпаюсь — и уже чувствую, что не дома.

— Ты не в своей квартире — это ладно. Но ты ещё и не в своей жизни. Ты как будто с краю. Они тебе не дали места. А ты и не забрала.

Вера сжала бокал с вином. Пальцы побелели.

— Это была ошибка.

Когда она вернулась домой, у двери сидел Миша. Куртка наброшена криво, капюшон слетел на плечо.

— Мама, я не хочу туда. Бабушка сказала, что я избалованный. А если я не усну с ночником, она меня в детский сад отведёт. Сказала, что в школу мне рано.

Вера встала на колени, поправила ему шапку. Сердце колотилось.

— Ты всё правильно делаешь. Ты у меня умный и взрослый. А главное — ты не избалованный. Слышишь?

Миша кивнул, прижался к ней. Вера гладила его по спине, будто не ребёнка, а себя — сквозь него.

Позже, уже в квартире, она стояла в комнате, глядя в лицо Андрея. Тот сидел на диване, с телефоном в руке, будто ничего не происходило.

— Я снимаю эту квартиру, — сказала она. — Плачу за неё я. Я кормлю ребёнка. Я стираю. Я молчу. Но у этого тоже есть предел.

Он посмотрел на неё поверх экрана.

— Ты опять начинаешь. Сколько можно? Это мои родители.

— А я тебе кто? Я каждый день живу на задворках. Или они съезжают — или мы расстаёмся.

Андрей побледнел.

— Из-за какой-то мелочи? Ещё раз: ты сейчас серьёзно?

— Да. Очень.

Он не встал, не возразил. Только отвёл взгляд и скрестил руки на груди. Она ждала хоть чего-то. Но он молчал.

На следующий день, утром, Марина Аркадьевна хлопнула дверью ванной. Крик был слышен даже в комнату.

— Где полотенца? Почему нет горячей воды?

Вера вышла в коридор, застёгивая куртку.

— Я отключила бойлер. Мы с сыном уезжаем. Квартира свободна. Пользуйтесь.

Она взяла чемодан, рюкзак Миши — и вышла, не оборачиваясь.

Целый день Андрей не писал, не звонил. Только к вечеру пришёл. Квартира встретила его тишиной. На столе лежали ключи и записка. Короткая, без истерики.

«Не ищи нас. Нам с Мишей нужно пространство и уважение. Ты выбрал сторону — и это были не мы.»

Он долго стоял, держа листок в руках, пока не опустил его на стол и не сел на край стула. Руки свисали, взгляд в пол.

А в новой квартире, которую Лена помогла найти в тот же день, Вера открыла окно. Просторная однушка. Пока без штор, без уюта, без украшений. Но дышалось легко.

Миша стоял у подоконника.

— Мама, а мы тут навсегда?

Она обняла его за плечи, прижала щекой к макушке.

— Пока нам тут хорошо — да. Мы дома.

Иногда нужно делать шаги, которые встряхивают до дрожи в коленях. Чтобы тот, кто не понимает, наконец понял — кто ближе, кто важнее, кого легко потерять. Она не собиралась мстить, не хотела ломать. Просто хотела дышать. Впереди ждала новая жизнь — своя, взрослая, свободная. Но пока что — только вечер, только Миша рядом, и такая редкая, жгучая тишина, в которой можно было услышать себя.