Дмитрий метнулся на кухню, где над сковородкой стояла Оксана в одной майке, с озадаченным лицом и телефоном, прижатым к уху плечом.
— Мам, ну я не могу сейчас, у меня тут подгорает… — раздражённо бросила она, выключая плиту. — Да! Я ему скажу. Да! Пока.
Она нажала на кнопку и выдохнула.
— Твоя мама, — констатировал Дмитрий, хмуро глядя на дымящуюся сковородку. — Угадай, что она хочет на этот раз? Чтобы я покрасил ей балкон? Перенёс холодильник? Может, сердце у неё?
— Нет, ты не угадал, — Оксана ополоснула руки, нервно. — Ей просто «показалось», что у нас что-то не так. И она «беспокоится». А потом ещё минут десять рассказывала, как у неё с папой всегда было доверие. И никаких «подозрений». Вот.
Дмитрий молчал. В голову сразу полезли фразы из недавнего вечера:
— Димочка, ну ты же понимаешь, у неё характер… у нас в роду женщины сильные.
— Мы с ней как подружки, ты не ревнуй.
— Тебе бы с ней почаще советоваться. Мама плохого не скажет.
Он не ревновал. Он уставал. От того, что жена не могла прожить и дня без звонка матери. От того, что любое их решение — от покупки пылесоса до поездки на дачу — обязательно сначала «обсуждалось» с Тамарой Ивановной. Точнее, утверждалось.
— Ты ей всё рассказываешь? — спросил он наконец.
— В смысле?
— Ну, всё. Про нас.
Оксана повернулась к нему.
— А ты считаешь, я не должна? Это моя мама. Она хочет знать, как у нас дела. Это нормально.
— Ну да. Особенно когда она потом заезжает с фразой «а чего это у вас Дмитрий опять на диване спал?» — тихо буркнул он.
— Ой, начинается… — Оксана махнула рукой и ушла в ванную.
В тот же день Тамара Ивановна приехала в гости «на пять минут». Она никогда не оставалась меньше часа.
— Я с пирожками, — заявила она с порога, с победной улыбкой, как будто выиграла суд.
Дмитрий, конечно, знал, что пирожки — оружие массового манипулирования. Под слоёным тестом скрывались беседы «о важном». Например, о том, как он «плохо влияет» на Оксану, «мало зарабатывает» и вообще «не уважает старших».
— А вы заметили, Дмитрий, — проговорила она, поставив коробку на стол, — что Оксана в последнее время стала нервной?
— Угу, — коротко ответил он. — Может, от количества пирожков?
Оксана прыснула от смеха, но Тамара Ивановна проигнорировала.
— Я просто говорю, как мать. Женщина должна чувствовать, что её защищают. А не слушать ваши подколки.
Она посмотрела на него, как на недожаренную котлету.
— Женщина должна чувствовать, что её уважают. Особенно в своём доме, — тихо сказал Дмитрий, поднимаясь. — А не по расписанию вставлять свои пять копеек.
— Ты куда? — тихо спросила Оксана.
— Прогуляться. Иначе я врежу кому-нибудь пирожком в висок.
Он ушёл, хлопнув дверью. И даже через лестничную клетку слышал, как Тамара Ивановна шипела:
— Вот видишь? Опять психует. Тебе с ним страшно жить, ты только посмотри!
Через пару дней Оксана предложила:
— Давай съездим к маме на выходные? Она просила помочь с ноутбуком.
— Давай ты съездишь. А я — наконец посплю.
— Ты опять начинаешь… — Оксана нервно отставила чашку. — Ты не хочешь быть частью моей семьи?
— Нет, — просто ответил он. — Если быть частью — это значит терпеть, как она лезет в каждый угол нашего дома, то нет, не хочу.
— Она — моя мать! — Оксана встала.
— А я — твой муж! — Дмитрий встал тоже. — И если между ними ты постоянно выбираешь её, тогда, может, ты всё-таки не замужем?
Эта фраза повисла в воздухе, как занавес перед последним актом.
Оксана не сказала ни слова. Просто взяла ключи, сумку — и вышла.
Три дня они не разговаривали.
На четвёртый Тамара Ивановна позвонила Дмитрию.
— Я понимаю, вы обижены. Но вы взрослый человек. И должны понимать, что нельзя вести себя как подросток. Оксана переживает.
— А вы — как будто нет, — тихо сказал он. — Вам же, по сути, это и надо было. Развести её с тем, кто не вписывается в ваш сценарий. У вас и кастинг на роль зятя, наверное, был.
— Ну-ну, не драматизируйте, — фыркнула она. — Я просто мать. Забочусь.
— Тогда заботьтесь о себе, — Дмитрий положил трубку.
Оксана вернулась вечером. Уставшая, с пустыми глазами.
— Нам надо поговорить, — сказала она.
— Уже поздно.
Он не смотрел на неё. Он мыл посуду. Медленно, как будто это было важнее.
— Я не могу жить между вами, — наконец сказала она. — Мне больно.
— А мне — надоело.
Она всхлипнула. А он просто поставил тарелку в сушилку.
— Я пойду к маме. Пока.
Он не ответил. И даже не обернулся.
Прошла неделя.
Квартира без Оксаны казалась странно тишайшей. Дмитрий поначалу наслаждался этим покоем: никто не проверяет, что ты ешь, не требует убрать полотенце, не переспрашивает трижды, где ты был. Только вот холодильник начал пустеть, и вдруг выяснилось, что мусор сам не выносится, а из стиральной машины вещи никто не раскладывает по полкам.
На третий день он впервые посмотрел на их общее фото в спальне и не отодвинул взгляд. Просто стоял и смотрел. Она там была лёгкой, улыбающейся. Ни капли не похожей на ту нервную женщину, что шипела ему: «ты не уважаешь мою мать».
А потом пришла повестка.
Неофициальная, конечно. Просто сообщение от Оксаны:
«Мама хочет, чтобы мы обсудили наше дальнейшее существование. Втроём. Она предложила в субботу. У неё.»
Втроём.
В-т-ро-ём.
Дмитрий невольно хмыкнул: «Ну конечно. Без третьего глаза нынче ни одна терапия не обходится».
Суббота. Хрущёвка на Тимирязевской. Тамара Ивановна открыла дверь в строгом костюме и с таким лицом, будто она судья, а он — подсудимый, и приговор уже написан.
Оксана сидела за столом, в уголке, с поджатыми губами.
— Проходи, Дмитрий. Только без пафоса, — процедила Тамара Ивановна. — Это разговор взрослых людей.
Он молча вошёл и сел. Стол был уставлен: сыр, колбаска, печенье. Переговорная зона с элементами шантажа.
— Давайте коротко, — сказал он. — Мне, если честно, не до театра.
— Прекрасно, — кивнула Тамара Ивановна. — Тогда сразу к делу.
Она достала папку.
— Вот это — справка. Дарья, моя подруга, работает в банке. Она проверила: у вас два кредита, не закрытый долг за отпуск в Турции и просроченный платёж по карте. Уважаемый Дмитрий, вы хотите, чтобы моя дочь жила с этим?
Он сначала даже не понял. Потом, поняв, медленно встал.
— То есть вы пробили мои счета?
— Мы просто хотим знать, на что рассчитывать, — вмешалась Оксана. — Я тоже не всё знала…
— Отлично, — сказал он, удивительно спокойно. — Счета, чеки, контроль. Осталось только GPS на ботинки поставить. Я правильно понимаю: вы собрались выяснять, разваливать семью ли мне с вами или просто финансы?
— Не драматизируй, — буркнула Оксана. — Ты всегда всё утрируешь.
— А ты всегда молчишь, когда она тебя унижает.
Он посмотрел на мать и дочь. Так, будто впервые видел обеих.
— Ладно. Раз так — вот вам новости. Через три недели у меня собеседование в Новосибирске. Предложили работу. Хочу попробовать. Уеду.
Оксана вскочила.
— Ты серьёзно?
— Впервые за долгое время — да.
Тамара Ивановна прищурилась:
— Так значит, просто сбежать? Не мужчина, а мышонок.
— Нет, — Дмитрий кивнул. — Просто хватит жить с постоянным «ты должен», «она хочет», «надо понимать». Я больше не хочу быть героем чужой пьесы.
Он ушёл. Поднявшись домой, сел в кухне, налил себе дешёвого виски — даже не закусывая. Включил радио. Там пел какой-то голос, из тех, что поют будто о тебе:
«И всё бы вернуть, да не хочется…»
Оксана пришла через два дня. Поздно вечером. Молчаливая, в пальто.
— Ты уезжаешь?
— Да.
— Надолго?
— Навсегда — если получится. Или хотя бы — далеко.
Она подошла ближе.
— Ты ведь не только из-за неё. Признайся. Ты тоже устал от меня.
Он пожал плечами.
— Я устал от тени между нами. Она — её лицо. Но корни у нас.
Оксана молчала долго. Потом вдруг сказала:
— Знаешь, мне мама вчера сказала: «Ты не создана для брака. Ты слишком мягкая. Пусть он идёт — всё равно не твой человек».
— Она права? — спросил он тихо.
Оксана не ответила. Только посмотрела как-то странно — с жалостью. И ушла.
Через день он собирал чемодан. Ровно, методично, без пафоса. Как будто переезд — это просто логистическая операция.
Он не думал, что всё закончится вот так — скучным отъездом с вещами и парой банок кофе в рюкзаке. Но, видимо, большинство катастроф так и происходит — тихо.
И да, он всё ещё любил её. По-своему. Просто устал быть третий лишний.
Прошло три месяца.
Дмитрий обустроился в Новосибирске: съёмная квартира на левом берегу, офис в IT-компании, серые будни с кофе, задачами и меланхолией по вечерам. Жизнь была новой, но не свежей — как будто кто-то подарил рубашку в целлофане, но забыл снять пятно с прошлого.
Он не звонил Оксане. Не писал. Она — тоже. Ни сообщений, ни эмодзи, ни «привет, как ты». Будто стерли друг друга аккуратно, но окончательно. Только в голове, по вечерам, иногда звенел её голос: «ты всегда всё утрируешь».
И тут — звонок. Номер незнакомый, но московский.
Он не взял. Через пять минут — снова. И снова. На третий раз ответил, почти раздражённо.
— Дмитрий? Это Тамара Ивановна… — голос был тихий, севший. Совсем не боевой. — У нас беда.
Он молчал. Не потому что не хотел говорить. Потому что не понял — сразу.
— С Оксаной. Она в реанимации. ДТП. Пьяный на встречке. Прости, что вот так. Я… я никого ближе не знаю, кого бы она хотела рядом…
Он ехал ночным рейсом. Через дожди, пересадки, холодные аэропорты и ощущение, что возвращается не домой, а на место преступления.
Больница была обычная, с тусклым коридором и запахом перекиси. Тамара Ивановна сидела на скамейке, постаревшая лет на десять. Увидев его, просто кивнула.
— Она ещё не очнулась. Врачи говорят — сотрясение, перелом таза, но жить будет. Только долго восстанавливаться.
— Можно к ней?
— Пока нет.
Пауза.
— Дмитрий… спасибо, что приехал. Я думала — ты не простишь.
Он долго смотрел на неё. Потом сказал:
— Я не прощал. Я просто всё отпустил.
Сел рядом.
— И знаете, что самое странное? Когда вы позвонили… я испугался не за Оксану, а что вас услышу. Вот и всё. Понимаете?
— Понимаю, — кивнула она тихо. — Поздно, но понимаю.
Оксану перевели в обычную палату на третий день. Лежала бледная, с трубкой в носу и дрожащими руками. Когда увидела его — не улыбнулась. Просто зажмурилась. И слёзы.
— Ты не обязан был приезжать, — прошептала.
— Я не обязан. Но я приехал.
Молчали. Потом она вдруг спросила:
— А ты… там, в Новосибирске, счастлив?
Он усмехнулся.
— Счастье — это не география. Но там тише. И никто не следит за моим кредитным рейтингом.
Она тихо засмеялась. Почти по-детски. Потом спросила:
— А мы теперь кто?
— Мы? — он посмотрел в окно. — Мы — два человека, которые не умеют говорить. И вот результат.
Она кивнула.
— Я скучала.
— Я тоже. Но это уже не любовь. Это просто… знакомое тепло. Как старая кружка. Треснутая, но родная.
Оксана улыбнулась. Грустно.
— Ты вернёшься?
— Нет. Но я навещу. Иногда. Если позволишь.
— Позволю.
Он вышел из больницы, вдыхая апрельский воздух. Мокрый асфальт, машинное масло, пыль и печальная свобода.
Тамара Ивановна стояла у крыльца.
— Спасибо, Дмитрий, — сказала она. — Ты спас мою дочь. Я… многое сделала неправильно.
Он посмотрел на неё спокойно.
— Вы не спасали дочь. Вы контролировали её. А я был просто побочным эффектом.
Она опустила глаза.
— И что мне теперь делать?
— Начать с себя. Как и всем нам.
Через неделю он уехал. Оксана осталась в палате, Тамара Ивановна — у её кровати.
А Дмитрий вернулся туда, где хотя бы мог дышать.
И только однажды, в июне, он получил открытку:
«Дим…
Спасибо за то, что не ушёл раньше. И за то, что всё-таки ушёл вовремя.
— Оксана».
Финал.
Бывший муж нарисовался, когда запахло денежками