— Ну чего ты опять напряглась-то, Свет? — Миша зашёл на кухню, как будто ничего не произошло, и шумно открыл холодильник. — Мамка же просто зашла. Поздороваться. Ну и платье посмотреть.
Светлана стояла у раковины, обдирала картошку, как будто это была не картошка, а образ коллективного семейного хамства. Она даже не обернулась.
— Миша, я тебе сейчас скажу одну вещь, и ты постарайся не уронить сосиску.
— Уже интересно.
— Твоя мама — не клиент. Она — родственница. И если ещё раз придёт в мой бутик с выражением лица, будто я ей по гроб жизни обязана, и начнёт требовать «вот это шёлковое, оно как раз под её сумочку», то, прости, я скажу всё, что думаю. Вслух. При покупателях.
Он хмыкнул, сунул сосиску в рот и уселся за стол.
— Слушай, ну не будь ты такой жёсткой. Это ж мама. Не чужой человек.
— Да ты что? Я думала, она к нам случайно с улицы заглянула. Говорю же: она не клиент. А я не склад бесплатной одежды.
Миша отодвинул тарелку и потер лоб, как будто у него внутри головы запылился вентилятор и пора его почистить.
— Ну ты же ей даришь иногда. На день рождения вот — деньги подарила. Нормально же было.
— Да, «нормально». Она мне потом сказала: «Ты бы лучше платье подарила, а не эти бумажки. У тебя же магазин.»
— Ну… логично.
Светлана повернулась. Медленно. Ложка в руках, мокрые руки, волосы в пучке — чистая Кармен из Новокосино. Только вместо кастаньет — венчик и кулинарный нож.
— Логично, Миша, это когда человек идёт в аптеку и покупает себе анальгин, потому что голова болит. А не когда лезет в аптеку к невестке и орёт «дай, ты же всё равно с этого ничего не теряешь!»
Он поднял руки:
— Ладно-ладно. Не кричи. Просто… ну, я не знаю. Ты ей скажи мягче как-то. Она ж не со зла.
Светлана села за стол и долго смотрела на мужа. Не злобно. Даже не устало. Просто… как на человека, который не сдал последний экзамен в их совместной жизни. И завалил с треском.
— Миш, ты понимаешь, что я это всё с нуля поднимала? Без ваших денег. Без её «подсказок». Я с утра до ночи там торчу, подбираю, вожу, заказываю, считаю. И всё ради того, чтобы в один прекрасный вторник ввалилась твоя мама с Анной — и начали мерить вещи, как будто они в своей гардеробной.
— Свет…
— И Анна, между прочим, тоже молодец. В прошлый раз унесла жакет. Сказала: «Потом отдам.» Уже два месяца как «потом».
Миша кашлянул, как будто вдруг почувствовал вкус жакета.
— Я поговорю с ней.
— Не надо. Я сама поговорю. Только в следующий раз я это сделаю не в подсобке, а прямо в зале. При всех.
Он смотрел на неё, как мальчишка на старшую сестру, у которой конфисковали пульт от телевизора. Было что-то жалкое в этом взгляде. И бесконечно усталое.
— Слушай, может, не будем из этого войну устраивать? Ну поссоритесь вы… Зачем? Мама — человек в возрасте, ну прости ты её, если чё. У неё свои взгляды.
— А у меня — свои. Только разница в том, что я ей свои взгляды в шкаф не навязываю. И «чё», Мишенька, — это уже не про прощение. Это про принципы.
Он встал, подошёл, попытался приобнять, но она только отстранилась. Без драмы. Без слёз. Просто чуть отвернулась.
— Я тебя люблю, Свет. Просто… сложно всё это.
— Да не любишь ты меня, Миша. Ты просто хочешь, чтобы было «без скандала». Чтобы тихо, спокойно и чтоб всем удобно. А мне — неудобно. Мне тяжело. Мне неприятно. Мне обидно. Понимаешь?
Он не ответил. И было понятно: не понимает. Не чувствует. Не слышит. И не услышит.
Телефон завибрировал на столе. Светлана глянула. Сообщение от Анны:
«Завтра забежим с мамой. Присмотри что-то стильное, но не слишком вызывающее. Размер ты знаешь ;)»
Светлана нажала «удалить». Затем встала, подошла к раковине и включила воду. Шум потока закрыл за собой тишину кухни, как дверцу холодильника — остатки старого молока.
Никакого взрыва не случилось. Пока. Но всё было готово: фитиль подожжён, порох намокнуть не успел, лица напряжены. Это была не буря — это была пауза между раскатом грома и молнией.
А завтра в десять утра, по всем признакам, в её бутик придут два урагана в кедах и кардиганах.
Бутик «Laska» открылся в десять ровно. Светлана включила кофемашину, проверила, как сидят манекены, поправила плечики на жакете в витрине. В зале пахло дорогим текстилем, кофе и, как ни странно, неминуемым конфликтом.
В 10:07 дверь с деликатным звоном распахнулась. Как всегда — без звонка, без предупреждения. Словно это не магазин, а их с Мишей спальня, в которую можно вломиться по родственным причинам.
— Доброе утро, Светочка! — Валентина Сергеевна шагнула внутрь, уверенно, как прокурор в зал суда. За ней, с выражением слегка приподнятого превосходства на лице, семенила Анна. — Мы буквально на минутку, не переживай.
Светлана сделала глоток кофе, вежливо кивнула и сказала всё тем же спокойным тоном:
— Утро. Выбрать что-то хотите?
— Ну что ты, Светочка! — Валентина Сергеевна уже держала в руках блузу за восемь с половиной тысяч. — Просто посмотрим. Мимо шли. Решили заглянуть к родной душе.
— Мимо шли? Из Ясенево в Марьино?
Анна фыркнула и, не утруждая себя даже «привет», уже держала на локте два платья.
— Мне вот это, и если будет в синем, то тоже. А ты там в компьютере посмотри — у тебя же всё записано, ты как раз мне в прошлый раз обещала…
— Я? — Светлана повернулась. — Обещала тебе платье? Бесплатно?
— Свет, ну хватит. — вмешалась Валентина Сергеевна. — Мы же не чужие. Ты зачем это говоришь с таким тоном? У тебя бизнес, у нас семья. Семья же поддерживает. Или как?
— Именно. Семья должна поддерживать, а не обкрадывать.
Анна хмыкнула:
— Ну ты загнула. Мы же не воруем. Просто берём на примерку. Потом носим. Иногда. Ну не будь ты такой душной.
Светлана поставила чашку. Осторожно. Как бомбу.
— Анна, вы в прошлом месяце взяли жакет. «На съёмку». Потом ты сказала, что «он у подруги». Сейчас он, судя по твоим сторис, у тебя на свадьбе троюродной сестры. А вчера был у тебя на девичнике. Это не примерка. Это аренда. Только бесплатная.
— Господи, Свет, ты всегда была такой обидчивой? Или после сорока начала считать каждую нитку?
Светлана в этот момент реально почувствовала, как внутри неё что-то с хрустом отщелкнулось. Не просто щелчок, а как будто сработал рычаг катапульты.
— А ты всегда была такой нахалкой, Анна? Или это семейное, и вас так учили в детстве? Брать, что плохо лежит?
Валентина Сергеевна резко выпрямилась, как будто в позвоночник вкололи адреналин.
— Светлана, я прошу тебя держать себя в руках. Мы пришли не скандалить. Просто хотели поддержать твой бизнес, носить твои вещи, делать тебе рекламу — как ты не понимаешь? У тебя же всё равно наценка бешеная!
— Вы серьёзно сейчас? — Светлана подошла ближе, уже почти в упор. — Вы действительно считаете, что я тут для того, чтобы вас одевать? За спасибо? И за «ты же всё равно не в убытке»?
— Ну не ори, — бросила Анна. — Люди же вокруг. Продавщица твоя вон всё слышит.
— Это не продавщица. Это менеджер. А ты — родственница, которая забыла, что я не пошив на дому.
Молчание повисло. Густое. Как кисель.
— Ну ладно. — Валентина Сергеевна положила блузу на прилавок, словно швырнула вызов. — Не хочешь — не надо. Мы уйдём. Просто знай: в семье ты теперь не Светочка. Ты — коммерсантка. И помни, милая: деньги — не всё. Когда-нибудь тебе будет очень одиноко.
Светлана вздохнула. Долго. Через нос. Как будто собиралась с силой, чтобы не заорать.
— Мне сейчас не одиноко. Мне обидно. Что я за десять лет не смогла донести до вас одну простую мысль: я — не функция. Не бесплатный склад. И не обязанность. Я — человек.
— Твоя проблема в том, что ты себя слишком человеком считаешь, — бросила Анна. — А у нас в семье так не принято. Тут либо с нами, либо на выход.
Светлана кивнула. Медленно. Подошла к двери, открыла её и, глядя прямо на свекровь, произнесла:
— На выход — значит, на выход. Спасибо за визит. Удачи вам… в семье.
Дверь закрылась мягко. Почти беззвучно. Но это был самый громкий хлопок двери в её жизни.
Вечером дома Миша встретил её с мрачным лицом. Она успела только снять туфли.
— Ты устроила цирк. Мамка с Анькой в шоке. Орут на меня весь день.
— Пусть орут. Я им сегодня вручила выходное пособие. В магазин — не ногой.
— Свет… ну ты что, не могла это как-то по-другому решить? Без скандала? Они ж родные.
Светлана молчала. Она стояла у окна и смотрела в темноту, как будто там было хоть что-то понятнее, чем в этой кухне.
— Родные? А ты родной, Миша? Или ты просто их рупор? Когда ты последний раз был рядом со мной, а не между ними и мной?
Он замялся. И всё, что смог, — это сесть на табурет и сказать шёпотом:
— Я устал.
— А я — разочарована.
Она подошла, достала из шкафа документы, бросила на стол.
— Я подаю на развод. И нет, это не сгоряча. Это давно уже внутри горело. Просто сегодня — вспыхнуло.
Миша долго смотрел на папку. Потом на неё. Потом опять на папку. И ничего не сказал.
Светлана ушла в спальню. Без слёз. Без истерик. Просто закрыла дверь.
А за стенкой, в коридоре, трещала старая лампочка. Её нужно было давно заменить. Но Миша всё забывал. Как и многое другое.
Прошло две недели.
Светлана жила одна. И знаете, не умерла. Ни от тоски, ни от одиночества. Ни один орган не отказал от отсутствия Миши в доме — ни почки, ни сердце. Разве что утюг стоял сиротливо, потому что больше не нужно было гладить чужие рубашки, пахнущие чужими компромиссами.
Они не разговаривали с Мишей. От слова совсем. Как будто выключили канал связи. Он не звонил, не писал, а она не напоминала о себе. С документами на развод он, судя по всему, тоже медлил — видимо, искал юриста, который объяснит ему, что моральная поддержка жены — это не пункт в семейном кодексе, а нормальное человеческое поведение.
Бутик процветал. Заказов стало больше. Светлана впряглась с головой: новые поставки, подбор ассортимента, осенняя коллекция. Даже наняла ещё одного продавца, Настю — молодую, резкую, слегка дерзкую, но с живыми глазами и понятным чувством такта. Хотя однажды Настя позволила себе сказать:
— А чего вы, Светлана Николаевна, такая… на взводе всё время? Как будто кто-то предал.
Светлана усмехнулась.
— Кто-то? Таких там трое было. Минуточку, может, и четвёртый подъехал.
Настя закинула ногу на ногу и сказала, жуя жвачку:
— У меня бабушка такая была. Всё себе в себе тащила, тащила, пока не треснула. И не от злости — от одиночества.
— А я — не тресну. Я проржавею. И сгнию потихоньку, как советская батарея. Но молча.
В один из дней, когда Светлана сдавала поставку, в магазин влетела Валентина Сергеевна. На этот раз — без Анны. Зато с лицом, на котором были все признаки грядущего шторма: губы — ниткой, глаза — с прицелом, как у снайпера.
— Нам надо поговорить.
Светлана даже не вздрогнула.
— Вы когда говорите «нам», вы кого имеете в виду? Себя и своего адвоката? Или меня, которую вы теперь в семье не числите?
— Светлана, не язви. Я пришла поговорить, как женщина с женщиной.
— А я разговариваю как бывшая невестка с человеком, у которого в глазах кассовый аппарат вместо любви.
— Михаил пропал, — перебила её Валентина Сергеевна. — Не отвечает. Не живёт у меня. На работе не появляется. И, по слухам, ночевал у какой-то… ну, ты поняла.
Светлана молчала. Минуту. Может, две. Потом сказала:
— И вы решили, что я за него отвечаю?
— Он твой муж.
— Пока только юридически.
Валентина Сергеевна замолчала. Потом села. Резко. Словно ноги отказали.
— Я не знаю, что с ним. Он был никакой. Последнюю неделю пил. Говорил, что всё развалилось. Что он никому не нужен. Что… предал тебя. И себя. Я думала, он у тебя.
— У меня только мозги. И кофе.
— Он не святой, я знаю. Но вы могли бы… ну, не сразу вот так. Раз и нож.
Светлана встала и подошла к витрине. За стеклом отражалась её фигура. Ровная. Уставшая. Прямая, как линия электропередач — и такая же натянутая.
— Знаете, Валентина Сергеевна. Я десять лет пыталась вам понравиться. Десять. Пекла, звонила, приезжала, приглашала. Дарила, молчала, глотала. А вы даже «спасибо» выговаривали с таким видом, будто я у вас долги забираю. А теперь, когда вы его потеряли, вы решили, что я снова должна что-то чинить?
— Я не прошу…
— Нет. Просите. Вы просите снова взять на себя мужика, которого вы воспитали под себя. Которого вы отдали мне как нечто готовое — но это было сырое тесто. И теперь, когда он поплыл в чужих руках, вы хотите, чтобы я его отмыла, обсушила и согрела? А вы — с новым жакетом, в следующем сезоне? Нет. Спасибо. Хватит.
Валентина Сергеевна встала. Молча. Не рыдала. Не извинялась. Просто сказала:
— Тогда считай, что для нас ты умерла.
Светлана села на стул. Улыбнулась. Очень по-человечески. Без издевки.
— Ой, да ладно. Вы это уже говорили. И даже дважды. Но знаете что? Ни один человек не умирает от того, что его перестали считать роднёй. А вот оттого, что он перестаёт считать себя человеком — да. Такое убивает. Медленно.
Позже, уже вечером, в квартире зазвонил телефон. Старый городской, который Светлана не отключала по инерции.
— Алло?
— Свет, привет. Это… Аня.
— Слушаю.
— Я хотела… Нет, слушай, правда. Я не знала, что всё так у вас плохо. Мишка у Олега. На даче. Весь в соплях. Говорит, ты его ненавидишь.
— А ты удивлена?
— Знаешь… я была сволочью. Я это поняла. Не сразу. Но поняла. Ты крепче нас всех. И… прости. Правда. Я хотела сказать, что если надумаешь простить его — не торопись. Проверь, изменился ли. Хотя бы на один миллиметр. А если нет — не бери обратно. Ты уже слишком многое смогла сама. Не сдавайся.
Светлана молчала. Потом спросила:
— Это ты придумала сказать? Или мама?
— Я. Мама, наоборот, орёт, что ты нам теперь враг. А я… просто устала делать вид, что у нас всё нормально. Спасибо, что сорвала маски.
И повесила трубку.
Прошёл месяц. Развод оформили.
Бутик расширился. Светлана взяла в аренду второй зал, теперь занялась аксессуарами и обувью.
А вечером, после закрытия, она садилась у окна с чаем и смотрела на московские крыши. И думала, что не обязательно иметь рядом кого-то, чтобы чувствовать себя целой. Иногда, чтобы почувствовать себя живой, надо просто наконец выбрать себя.
И знаете, одиночество — это не пустота. Это пауза. Перед новой музыкой.
Страшная ошибка