— Это больше не твой дом, Серёжа. И не гостиница для твоей мамы. Это моя квартира, и точка.

— Ты чего на меня орёшь-то? — Сергей даже не повернул головы от телевизора, вяло потянулся за пультом. — Я отдыхал. У меня, между прочим, стресс.

— У тебя? Стресс? — Марина заржала истерично. — А у меня тогда что? Ты год дома сидишь, Сергей! Год! Ни копейки в дом не принёс. Только телек и пельмени жрёшь.

Сергей вздохнул, как человек, чьё терпение подошло к концу. Поставил пульт на пузо, повернулся, глядя на жену, как на плохо работающий пылесос.

— Я, между прочим, ищу себя. Мне сорок восемь лет. Это не просто.

— Да ты уже себя нашёл, — Марина указала пальцем на продавленный диван. — Вот ты где. Весь — с запахом пива и оливье.

Он фыркнул, поднялся с дивана и потащился мимо неё к холодильнику. Хромал. То ли от дивана нога затекла, то ли совесть намозолилась.

— И чего ты орешь с утра? — буркнул. — Ты ж знала, за кого замуж выходишь.

— Не знала. Ты ж тогда работал! — в голосе Марины проступила усталость, как утренний туман над ржавым мусорным баком. — А теперь не работаешь. И, похоже, не собираешься.

Он открыл холодильник, достал банку шпрот и, глядя ей прямо в глаза, сказал с полной серьёзностью:

— Ну так разведись со мной, раз такая умная.

Марина на секунду застыла. Потом бросила тряпку в ведро.

— А знаешь что? Разведусь.

— Да хоть сегодня, — усмехнулся он и начал ковыряться в банке ножом. — Только квартиру не забудь оставить.

— Это МОЯ квартира, Сергей. Куплена ДО брака. На мои деньги.

— И что? Мы же теперь семья, — растянул он слово так, будто это было грязное ругательство. — Половина тебе, половина мне. Закон.

Марина шла на работу, глядя себе под ноги. Слёзы не текли — глаза пересохли давно. Последний год стал для неё как старое пальто — всё в катышках, и выкинуть жалко, и носить невозможно.

Она работала бухгалтером в ЖЭКе. Покой там был только на бумаге. Но хотя бы платили, и начальница Надежда Львовна не лезла в душу. В отличие от Тамары Ивановны.

Свекровь жила на другом конце города, но была в доме чаще, чем мастер по ремонту стиралок. Вечно со своей сумкой, советами и ароматом дешёвого одеколона «Клима».

— Ты почему мужа голодом моришь, Марина? — спрашивала она с порога. — Ты его сломала! Он же творческий человек!

— Творческий? Он что, фломастеры жуёт?

— Ты злая. Вот я бы на твоём месте…

— Вот именно, что вы на МОЁМ месте, Тамара Ивановна. В моей квартире. За моим столом. С моим мужем, которого вы воспитали в стиле «не надо напрягаться, сынок, женщины сами всё сделают».

С тех пор у них был холодный мир: как в старой кастрюле — всё вроде кипит, но не выливается. Пока…

— Девчонки, я подаю на развод, — бросила Марина на работе, кидая папку с платёжками на стол.

— Ты чего? — удивилась Валя из сметного. — У вас что, опять с Сергеем?

— Опять. И в этот раз — край.

— А квартира?

— Моя. Куплена до. Зарегистрирована на меня.

— А он согласен?

Марина помолчала, уставилась на серый пластиковый стаканчик с чаем, в котором плавала бумажная этикетка.

— Не знаю. Но мне уже всё равно. Жить с ним невозможно.

Через неделю она оставила заявление в ЗАГСе. Принесла копии, паспорт, расписалась и вышла на улицу, как будто сбросила с плеч старое пальто. Легче стало. На пару минут.

— Алло, мам, я подала.

— Умничка. Не дрейфь. Всё у тебя будет.

Но не было.

На следующий день, придя с работы, Марина обнаружила в дверной щели записку: «Марина, мы поменяли замки. Жить вместе невозможно. Придёшь — позвони. Сергей».

Под дверью стояли три сумки с её вещами. И кошка в переноске, которая нервно мяукала.

— Да вы с ума сошли… — прошептала она.

— Мама, меня выгнали. Из МОЕЙ квартиры, — Марина сидела у матери, глотая чай с запахом валерьянки. — Они поменяли замки. Тамара там. Сынок её решил, что имеет право.

— Имеет, как же. Пусть попробуют. Судись.

— Придётся. А что делать. — Марина вытерла слёзы. — Только я не хочу обратно. Я хочу, чтобы они ушли. Пусть сами снимают или возвращаются к маме. Хватит.

— Ты сильная. Ты справишься.

Она кивнула. И впервые за долгое время — поверила.

— Да ты мошенница, Марина! Это я тебе говорю, мать твоего мужа! — Тамара Ивановна буквально выплюнула слова в трубку, и Марина невольно отдёрнула мобильник от уха. — Квартира теперь общая, у нас там вещи, у Серёжи — права, ты понимаешь?! А не хочешь — пусть суд решает! Мы не боимся!

— Так вы уже всё решили за меня, да? — Марина говорила ровно, но пальцы дрожали, пока она пыталась вытащить справку из папки с документами. — Замки поменяли, вещи выставили, кошку выкинули — герои. А теперь ещё и я виновата?

— Мы тебя не выгоняли! — завизжала свекровь. — Это ты сбежала! Ты решила разводиться — вот и уходи! Куда хочешь!

— Ваша логика, Тамара Ивановна, заслуживает отдельной статьи в УК. Хотя бы за тупость.

Свекровь захлопнула трубку.

Марина устало опустилась на табуретку в маминой кухне. Запах старого варенья и мокрых тряпок раздражал. Всё раздражало. Особенно мысль, что сейчас, в её квартире, её же муж с собственной мамой пьёт чай из её любимой кружки и обсуждает, как делить имущество, к которому он не имеет никакого отношения.

— Юрий Аркадьевич, скажите честно, у меня есть шанс? — Марина сидела перед юристом. Мужчина лет шестидесяти, в старом пиджаке и с глазами, уставшими от чужих разводов, кивнул.

— Шанс есть. Но будет муторно. Он подаст встречный иск, скажет, что квартира стала совместно нажитым — мол, вместе жили, вместе пользовались. Особенно если вы там делали ремонт, улучшения какие-то…

— Он пользовался диваном и холодильником. Всё. Он даже мусор выносил по праздникам.

— Это вы ему скажите в суде. С чеками, справками, выписками из реестра. Доказать можно, но будьте готовы — Сергей с мамой зацепятся за каждый угол. Им терять нечего.

— А мне есть что.

Юрист посмотрел на неё с сочувствием и вдруг сказал:

— Не сдавайтесь. Такие, как он, всегда рассчитывают, что женщина стерпит. Или устанет. Ваша задача — не уставать.

— Ты, может, подумаешь ещё, Марин? — Валя из сметного стояла в курилке, затягиваясь сигаретой. — Мужик всё-таки. Годы, привычка, квартира…

— Я пять лет тащила на себе всё. Привычка — это не повод жить в аду. А он даже спасибо не говорил. Зато претензии были каждый день.

— Ну да, не подарок. Но может, ему просто нужна поддержка?

Марина вдруг рассмеялась.

— Он как раз это и говорит. Что я, мол, недостаточно его вдохновляю. Он ждёт, когда у него «откроется второе дыхание». Пока я работаю, готовлю и чиню стиралку.

— И что ты теперь?

— Суд. А потом — ремонт. Без его грязных тапок и маминой крика: «А мы в детстве ели холодный суп и не умерли!»

Сергей объявился сам. У подъезда, поздно вечером.

— Марин, давай поговорим.

— Поздно, Сергей. Ты замки поменял, помнишь?

— Я… Я не хотел. Это мама настояла. Ты же её знаешь.

— Знаю. И тебя тоже.

Он почесал затылок, переминаясь с ноги на ногу. Как подросток, которого застукали с бутылкой пива.

— Слушай, ну может не будем в суде разбираться? Просто разделим… по-человечески?

— «По-человечески»? — она усмехнулась. — Это как? Чтобы ты остался в квартире, а я жила у мамы, пока ищу съём? Или, может, я вам ещё и еду носить должна?

— Ну ты же не хочешь, чтобы я оказался на улице, да?

— А ты хотел, чтобы я оказалась. И не один. С котом.

Он вздохнул. Посмотрел на неё исподлобья.

— Ты же сильная. Ты справишься.

Эта фраза была последней каплей.

Марина подошла ближе, посмотрела ему прямо в глаза.

— А ты — нет. Вот и вся разница между нами.

И ушла.

— Так, протокол, заседание назначено на пятницу, девятое, — сказал секретарь суда, заглядывая в бумаги. — Ответчик — Бабошин Сергей Викторович?

— Он самый, — сухо ответила Марина.

— А это кто? — кивок на пожилую женщину в вязаном берете.

— Его… адвокат. Почти.

— Я мать! — громко сказала Тамара Ивановна. — И я имею право участвовать в процессе!

— Вы тут никто, Тамара Ивановна, — спокойно сказала Марина. — Ни собственник, ни прописанная, ни жена. Просто… шум в системе.

Суд длился четыре месяца. Сергей подал встречный иск, настаивал, что они в браке делали ремонт (ремонт — это было переклеивание обоев за счёт её премии), что он морально вложился в улучшение жилья.

— Да он даже батареи не мыл! — говорила Марина в суде, и судья вздохнул. — Его максимум — это перевернуть подушку на диване!

Тамара Ивановна пыталась вмешиваться, кричала, что Марина — выскочка, что сын страдает, что всё это женская злоба.

Но документы были на стороне Марины. Квартира куплена до брака. Свидетельство, выписка, все счета — на неё. Никаких доказательств вложений от Сергея — ноль.

В перерыве он подошёл к ней.

— Ты реально всё это устроила? Зачем?

— Чтобы ты понял: я не тумбочка, Сергей. Не вещь. Не приложениe к твоей маме. И не бесплатная жилплощадь.

— И всё? Ты выкинешь меня, как собаку?

— Собак я люблю. А тебя — нет.

Он ушёл, не попрощавшись. Наверное, впервые в жизни ушёл в тишине.

Суд назначил выплату моральной компенсации Марине. Судья произнес: «Ответчик лишается прав проживания в спорной квартире». Тамара Ивановна выскочила из зала с криком: «Беззаконие!»

А Марина просто стояла. И наконец выдохнула.

— Вот только не вздумай возвращаться, Серёжа. И мать свою с собой не тащи. Это больше не твой дом, — Марина стояла в дверях своей, наконец-то снова своей квартиры. В одной руке ключи, в другой — документы из суда, с гербовой печатью, пахнущие победой и новыми возможностями.

Сергей, как обычно, смотрел в пол. Он пришёл как будто случайно, будто мимо шёл, но на нём была та же ветровка, в которой он когда-то таскал мешки с картошкой с маминой дачи. И под мышкой — его любимый термос. Значит, собирался надолго.

— Мне просто забрать пару вещей, — пробормотал он. — Там в кладовке мои инструменты, и… ну… книги…

— А что, мама не пускает с инструментами в свою однушку? Или ты всё ещё надеешься, что я оставлю тебе угол?

Он смялся, но не весело.

— Ты изменилась, Марин. Ты стала жёсткая, прям как моя мать…

Марина чуть наклонилась вперёд, глядя ему в глаза:

— Нет, Серёжа. Я просто наконец-то перестала быть твоей жилеткой. А твоя мама — пусть теперь сама шьёт тебе подушки под задницу.

Она сделала ремонт. Сама. Без дизайнера, без «давай потом, когда накопим». Обои — светлые, пол — ламинат, никаких ковров от свекрови с «молдавским» орнаментом. Новый холодильник, который не гудел по ночам, как трактор. Новая кровать. Новая Марина.

— Давай я тебе мужа пришлю, — смеялась Лена из соседнего подъезда, глядя на стройного прораба, который правил плинтуса в спальне. — А то мой всё никак батареи не прикрутит.

— Не надо мне никого, Лен. Мне теперь воздух нужен, а не новый балласт.

Но когда мастер закончил, предложил закрутить розетку в ванной, а потом — просто выпить кофе на кухне, Марина не отказалась. Потому что он не навязывался. И смотрел не в её декольте, а на обои. С уважением. Как на работу.

Тамара Ивановна устроила скандал у подъезда.

— Это ты его сгубила! Он на валерьянке теперь, без квартиры, без семьи!

— Он взрослый мужчина, Тамара Ивановна. С тридцатью двумя зубами, но без яиц.

— Неблагодарная! Он же тебя любил!

— Ага, так сильно, что с мамой меня из квартиры выкинул.

— Он ошибся!

— Так пусть теперь и живёт с этой ошибкой. Вместе с вами в вашей двушке и вашим «у нас в детстве суп был холодный».

Тамара Ивановна плюнула ей под ноги. Настоящая театральная пауза. Но Марина не стала поднимать скандал. Просто достала из сумки телефон и громко сказала:

— Полицию вызывать? Или сами уйдёте?

Свекровь зашипела, как чайник, и удалилась. Не в закат, но в направлении магазина «Пятёрочка».

Потом был звонок от Сергея. Последний.

— Я… хотел бы попросить прощения, Марин. За всё.

Она долго молчала. А потом сказала:

— Знаешь, мне больше не хочется, чтобы у тебя была хоть какая-то власть надо мной. Даже в форме извинений.

— Я понял. Просто… будь счастлива, ладно?

— Я уже.

Через два месяца Марина ехала в автобусе в санаторий. Первый отпуск за последние три года. Без Сергея, без его мамы, без постоянной нужды быть для всех «опорой». В руках — книга, рядом — женщина с термосом и яйцами, говорившая внуку по телефону: «И зубы не забудь почистить!»

— А вы, простите, одна едете? — вдруг спросила женщина. — А то я тут одна, а скучно будет. Может, вместе чай пить будем?

Марина посмотрела на неё, улыбнулась и кивнула.

— Одна. Но не одинокая.

И это была правда.

Конец.