Катя стояла на кухне, не двигаясь, с мокрыми руками над раковиной. Вода шипела в кастрюле — варилась гречка. У нее в голове тоже варилось: за тринадцать лет брака Игорь ни разу не встал между ней и своей матерью. Он всегда был где-то посредине. Но чаще — на её стороне. Маминой.
— Просто квартира? — тихо переспросила Катя, обернувшись. — Просто квартира, Игорь? Это квартира моей бабушки. Моей. Не твоей, не Антона. Не вашей семейной кассы. Тамара Сергеевна не числится в наследниках.
— Ну ты ж понимаешь, у него долги. У Антона. Если его снова начнут прессовать — всё, сядет. А он молодой ещё. Ему тридцать четыре всего, у него вся жизнь впереди. А ты… — он осёкся.
Катя вытерла руки о полотенце. Медленно. Четко.
— А я что?
— Ну… у нас уже всё есть, у нас стабильность. Работа, дом. Ты, в конце концов, без ипотек. — Он поднял брови, будто гордясь этим доводом. — Ты в шоколаде.
Катя усмехнулась. От души, с горечью.
— Шоколад, говоришь? У меня — стареющий муж, который до сих пор боится голос мамочки. У меня — полтора выходных в неделю и работа, где я пашу как вол. У меня — свекровь, которая считает, что я её должница за то, что родила её внука. И ты ещё говоришь — шоколад?
Она схватила миску с салатом и ушла в зал, швырнув её на стол рядом с пультом. Миска глухо стукнула по дереву. Рядом с ней лежал телефон, и на экране светилось: «Тамара Сергеевна. Пропущено 2 вызова».
Катя выключила экран. Устала.
Им не хватало только её.
Тамара Сергеевна приехала без предупреждения. Как обычно.
Катя услышала, как щёлкнул замок, и почувствовала, как внутри всё сжалось. У Тамары был ключ — «на случай чего», как говорила она. Какое «чего» — никто никогда не уточнял. Она просто пользовалась этим ключом каждый раз, когда ей вздумается.
— Катенька, милая, привет. — Голос у свекрови был бархатный, как у кота, что крадётся к холодильнику. — Не бойся, я только на минуточку. Где Игорь?
— На работе. — Катя вышла из спальни в футболке и домашних штанах, с расческой в руке. — А вы чего не позвонили?
— Так я звонила, — Тамара улыбнулась с укором. — Дважды. Но ты, наверное, занята была. Салатики свои резала. Или гречку варила. Тоже работа, я понимаю.
Катя не ответила. Прошла на кухню, налила себе воды. Тамара стояла в прихожей, будто ждала приглашения, но не дождавшись — прошла сама.
— Знаешь, Катенька… — свекровь села на диван, тяжело, с чувством усталости бывалой жертвы. — Я вот подумала. Пора нам серьёзно поговорить.
Катя села напротив. Спокойно. Без истерик. Без эмоций. Хотя пальцы сжимали стакан до побеления костяшек.
— Давайте. Только без намёков. Прямо.
Тамара кивнула.
— Хорошо. Прямо так прямо. Ты ведь понимаешь, Антону грозит срок. Настоящий. Суд. Игорь тебе говорил?
— Он говорил, что у него долги. И что вы хотите, чтобы я продала свою квартиру, чтобы их закрыть. — Екатерина выдохнула. — Я не собираюсь.
— Почему? — голос Тамары стал тише, вязкий, будто мёд из банки в морозилке. — Ты же не живёшь там. У тебя эта… как её… инвестиция. Пусть лучше родному брату поможет. Он не чужой вам. Ты же знаешь, он не такой, он просто…
— Не такой — это значит ленивый. Безответственный. Сорок восемь кредитов, два развода и работы нет. Он не ко мне должен идти. Он к вам должен — к маме. И не квартирой рассчитываться, а своими руками.
Тамара выпрямилась.
— А ты, значит, чистенькая вся такая, правильная? Думаешь, ты лучше?
— Да. Я — лучше. Потому что не бегаю от проблем и не прошу других их за меня решать.
— Ах ты… — Тамара вскочила, багровея. — Ты думаешь, ты у меня одна такая умная нашлась? Да я тебя с самого начала насквозь видела. Пришла с чемоданом, и вдруг — хозяйка. Квартира у неё, работа у неё, а мой сын ходит в тапочках по её правилам!
Катя поднялась.
— Ваш сын ходит в тапочках, потому что сам их надевает. И я не мешаю ему жить, просто не даю вам жить через него.
Тамара схватила сумку.
— Ещё пожалеешь, девочка. Я тебе не дам развалить мою семью. Игорь не бросит брата. Это ты будешь одна, поняла?
Катя посмотрела ей в глаза.
— Лучше одна, чем с вами.
В тот вечер Игорь вернулся поздно. Усталый, с застывшим лицом. Катя сидела за ноутбуком, редактируя отчёт. Он молча снял куртку, прошёл на кухню, вернулся со стаканом воды.
— Мама приходила? — спросил.
— Да.
— И?
Катя закрыла ноутбук.
— И я ей сказала нет. Я не продам квартиру. Ни за Антона, ни за вас. Ни за кого.
Он помолчал.
— Ты могла бы хотя бы подумать…
— Я уже подумала. С какой стати я должна жертвовать своим ради ваших ошибок?
Он молчал. Снова.
Катя встала.
— Я подала документы на развод. Завтра иду к нотариусу. Если ты захочешь остаться — найди себе жильё. Моя квартира в это больше не вписывается.
— Катя… — он потянулся к ней, но она уже повернулась к спальне.
— Я десять лет молчала. Всё. Кончился срок. Теперь — мой голос. Моя жизнь. Моя квартира.
Игорь остался стоять, растерянный, у двери. В носу защекотало от запаха гречки. Она уже остыла.
Утро началось, как обычный понедельник. С тем исключением, что в доме стояла тишина — давящая, густая, как пар в дешёвой бане. Игорь не появился на кухне, не ворчал по поводу крепкого кофе, не спрашивал, где носки. Катя проснулась в пустой постели, и внутри было… спокойно. Не радостно — нет. Просто как будто кто-то наконец убрал с груди кирпич.
Она сварила себе овсянку, полила мёдом. Подумала: «Вот и завтрак разведённой женщины. Диетический и без свидетелей».
— Катя, привет. Ты сегодня не в офисе? — на другом конце трубки голос начальницы был бодрый, деловой. — Нам надо бы прогнать отчёт по новому дому на Ломоносовской, там какие-то мутные цифры по смете. Сможешь к обеду?
— Буду. — Екатерина отключила. Взяла с вешалки куртку. Смотрела на неё — старая, с облезшей молнией, зато любимая. Пошла в ванную — зеркало всё ещё отражало ту же женщину, что вчера подала на развод. И вроде та же, и вроде уже другая.
На работе всё было по-прежнему. Коллеги — те же, кофе — тот же, даже кресло, которое всё время скрипело у Алексея из соседнего отдела, скрипело привычно. Но в глазах людей что-то читалось: знали. Уже знали. О разводе. О скандале.
— Катюш, слышала, у тебя драма? — Настя из отдела кадров подкатала стул к её столу, жуя яблоко. — Тамара Сергеевна, говорят, по друзьям прошлась. Жалуется, что ты хочешь её сына оставить без квартиры, без брата, и вообще без будущего.
— Пусть жалуется, — спокойно ответила Катя. — У неё талант к жалобам, можно на «Первый канал» отправлять.
Настя прыснула, но Катя даже не улыбнулась. Уже не смешно.
Вечером она вернулась домой — и сердце дрогнуло.
На пороге стояли два чемодана. Игорь сидел на краю дивана, уставившись в пол.
— Я ухожу, — тихо сказал он. — Не хочу. Но ты меня вытолкнула. Мамину квартиру сдаю, пока буду у неё.
Катя молча кивнула.
— Катя, — голос у него дрожал, как у подростка, которого только что отчитали в школе. — Ты понимаешь, что она не сама пришла с этим? Её Антон… он ей навешал лапши. Она не злодейка. Просто верит в семью.
— Она верит в контроль, Игорь. И в то, что все вокруг должны жить, как она решит. Я не хочу так. Ты хочешь — живи с ней.
Он встал. Поднял чемоданы. На прощание обернулся.
— А если я завтра приду… и попрошу остаться?
— Придёшь — поговорим. Но без её сценария.
Он кивнул. И ушёл. Дверь щёлкнула — легко, без скрипа. И в этой тишине Катя почувствовала, как из неё выходит напряжение, как будто кто-то наконец отклеил с души пластырь.
На следующий день пришла сама Тамара. Без звонка. Без стука. Но уже без ключа. Екатерина, как и обещала, сменила замки. У двери раздался звонок — долгий, как в советской школе.
— Катя! Катя! Я знаю, что ты дома! Открой! — голос свекрови был резкий, сдавленный. Похожий на взвизг тормозов.
Екатерина открыла. Только цепочку не сняла.
— Что вы хотите?
— Ты с ума сошла? Это ты поменяла замки? Ты вообще понимаешь, что творишь? Мой сын живёт теперь на раскладушке у Антона, а ты — как ни в чём не бывало!
— Он — взрослый мужчина. Может выбирать, где и с кем ему спать. А я выбрала — одна.
— Да ты…
— И если вы сейчас же не уйдёте, я вызову полицию. — Катя не кричала. Говорила тихо, спокойно. Словно это не скандал, а заказ такси.
Тамара растерялась. Это было новое. Неизвестное.
— Ты же останешься одна, — прошептала она. — Стареешь, Катя. Сороковник на носу. Кто тебя потом возьмёт?
— Никто. И слава богу.
— А сын мой… он страдает.
— Он — ваш сын. Вот и страдайте вместе.
Катя закрыла дверь. Медленно. С нарастающим чувством… облегчения? Нет. Освобождения.
Прошло два дня. Потом ещё три. Потом неделя.
Игорь не звонил. Ни он, ни мать. Только однажды Екатерина увидела, как возле дома припаркована старая «мазда» — та самая, на которой Игорь возил её на дачу, когда они только начали жить вместе. Он сидел в ней и смотрел на подъезд. Катя стояла у окна, за занавеской. Смотрела на него — как в музейную витрину. Прошлое. Отжившее.
Он не поднялся. Уехал. И это было правильно.
Через месяц Екатерина впервые за долгое время поехала в ту самую квартиру бабушки. Стояла в пустой кухне — всё было как раньше. Старый стол, облезлая дверь, запах — родной, чуть сладковатый, как из детства.
Она присела на табурет.
— Ну, бабуль, — прошептала она. — Кажется, я наконец поняла, зачем ты оставила мне это. Не как имущество. А как якорь. Как точку отсчёта.
Из окна было видно парк. Голые деревья и дети с санками.
Катя включила чайник. И впервые за долгое время — улыбнулась. По-настоящему.
***
Прошло три месяца. Екатерина жила одна — и это, вопреки всем пророчествам Тамары Сергеевны, не превратилось в кошмар. Наоборот. Жизнь без постоянных «Катя, ты не так готовишь», «Катя, ты плохо влияешь на Игоря» и «Катя, продай квартиру, помоги семье» — оказалась не страшной, а неожиданно светлой.
Да, было тяжело. Были вечера, когда тишина казалась слишком плотной. Когда тянула руку к телефону — написать Игорю. Или просто — кому-то. Но потом Катя шла на кухню, открывала окно, вдыхала морозный воздух и напоминала себе: «Ты выбралась. Не назад. Никогда назад».
В начале весны пришло письмо. Обычное, почтовое, с маркой. От юриста.
Игорь подал встречный иск. Просит признать совместно нажитым… квартиру бабушки.
Катя долго смотрела на бумагу. Внутри всё закружилось — не от боли, от ярости. Какой же он всё-таки… тихий предатель. Не кричит. Не швыряет посуду. А так, по-бумажному, по-юридически. Мягко. Вонзается.
Она достала старую папку с документами. Завещание. Выписка из Росреестра. Все бумаги в порядке. Но нервы — не железные.
В тот вечер она позвонила подруге. Той самой, с которой раньше пили вино на кухне и жаловались на жизнь.
— Ты уверена, что не хочешь его вернуть? — спросила та осторожно.
— Вернуть? — Катя даже засмеялась. — Я бы его и в лотерею не хотела выиграть.
Через неделю был суд. Катя пришла в деловом костюме, собранная, но внутри — как в кипятке. Игорь сидел с адвокатом. На лице — привычная маска: «я ничего не решаю, я просто между вами».
— Квартира получена в наследство, — чётко сказала Екатерина. — До брака. И не подлежит разделу.
Судья кивала. Бумаги были безупречны. Всё шло хорошо. Но потом выступила вторая сторона. Адвокат Игоря — молодой, уверенный, с дешёвым галстуком и натренированной улыбкой.
— Однако, уважаемый суд, в данной квартире после оформления брака супруги проживали вместе, совместно оплачивали ремонт и коммунальные услуги. Кроме того, истец, Екатерина, не работала часть времени и проживала за счёт доходов мужа…
Катя слушала и не верила. Этот человек, который жил за её счёт, сидел без работы полгода, пока она пахала в агентстве — теперь подаёт её же на алименты. В голове вспыхнула фраза:
«А может, я сплю? Может, это всё какой-то убогий спектакль?»
Но нет. Это была реальность. И реальность, как известно, не любит слабых.
После суда Игорь догнал её на лестнице. Вид у него был… не растерянный. Уставший. Как будто он сам не понял, как докатился.
— Катя… Я не хотел так. Мама настояла. Она говорит — надо бороться.
— За что? За то, что тебе не принадлежит?
Он замолчал. Смотрел на неё. А потом сказал:
— Я не хочу, чтобы мы так закончили. Давай… давай всё начнём сначала?
Катя молчала секунду. Две. Потом вдруг улыбнулась. Грубо, по-женски. С горчинкой.
— Игорь. Ты сам понимаешь, что «сначала» — это уже было. Мы прошли. Сожгли. Захлебнулись. И мне хватит. А тебе — удачи.
— Ты думаешь, я плохой человек?
— Я думаю, ты никакой. Ни плохой, ни хороший. Просто — не мой.
Он постоял ещё немного. Хотел что-то сказать, но не сказал. Развернулся. Ушёл.
На улице была ранняя весна. Проталины. Грязный снег. Воздух, который пах не морозом, а жизнью. Екатерина вдохнула глубоко — как после долгой болезни.
Прошёл месяц. Иск отозвали. Тамара Сергеевна угомонилась — Антону помог какой-то знакомый, выдал ссуду. Или кредит. Или ипотеку. Екатерине уже было всё равно.
Она жила одна. Сама делала ремонт — сама выбирала цвет стен. Никаких «зачем тебе серый, он мрачный». Серый был её цветом. Как тишина. Как свобода.
Однажды в воскресенье к ней позвонили. Неожиданно. Долго. Настойчиво.
— Здравствуйте, это Екатерина? Мы нашли ваш номер в базе. У нас есть отличное предложение по обмену недвижимости — вы ведь владелица квартиры на Лесной?
— Да, — спокойно ответила она. — Но менять ничего не собираюсь.
— А может, всё же посмотрите варианты? Мы как раз подбираем клиентам жильё рядом с парками, хорошей транспортной доступностью…
— Знаете, — Катя улыбнулась, — мне ничего менять не нужно. Мне только недавно удалось не потерять своё. И знаете… я впервые в жизни чувствую, что на своём месте.
Заняла чужую полку в купе