Высадив любовницу Ингу из машины, Климов задержался на мгновение — не для того, чтобы насладиться закатом или тишиной, а чтобы убедиться, что она действительно ушла. Она послала ему воздушный поцелуй, а он — нервную улыбку. Потом включил первую передачу и поехал домой.
Дом, где всё было знакомо до боли: трещина в плитке в подъезде, гул лифта, запах вчерашнего борща в воздухе. Он шёл по лестнице, будто по трибуне перед смертным приговором. И всё равно — чувствовал: он должен это сделать. Иначе так и проживёт два параллельных сценария — один в реальности, другой в мечтах.
Он вошёл в квартиру.
— Привет, — бросил в пустоту, снимая куртку. — Лена, ты дома?
— Дома, — отозвался голос из кухни. Флегматично, спокойно, как будто он только что за хлебом выходил. — Привет. Хочешь, котлеты пожарю?
Климов помолчал. Вот он, момент. Никаких котлет. Только разговор.
— Лена… нам надо поговорить.
— Говори, — она выглянула из кухни, держа в одной руке вилку, в другой — телефон. — Но быстро. У меня сейчас онлайн-семинар по анатомии.
Он вдруг ощутил, что не знает, с чего начать. Все эти фразы: «нам нужно расстаться», «я нашёл другую», «ты заслуживаешь лучшего» — казались вырезками из дешёвого сериала. Но ничего другого он не подготовил.
— Лена… Я ухожу. У меня другая женщина.
— А-а, — кивнула она, и скрылась обратно за плитой. — То есть котлеты отменяются?
— Ты вообще слышала, что я сказал?
— Конечно. У тебя — другая. У меня — котлеты. У каждого свои заботы.
— Лена, ну ты можешь хоть что-то почувствовать?! Кричать, швырнуть чем-нибудь, в конце концов? Я рушу наш брак!
— Ты рушишь его уже три года, — равнодушно ответила она. — Просто делаешь это медленно и с перерывами на отпуск. Я успела адаптироваться.
Климов опешил. В этих словах была холодная и непрошеная правда. Он вспомнил, как искал повод уйти ещё тогда, когда любовниц не было. Искал в плесени на подоконнике, в её вечном халате, в молчании перед сном.
— Так вот… я ухожу. И люблю другую. Всё.
— Это Наташа Журавлёва?
— Нет.
— Света Мартынюк?
— Нет! Это… другая.
— Майя Гусева, значит, — спокойно подвела итог Лена. — Тридцать шесть лет, один ребёнок, два аборта. Родинка над ключицей и паническая боязнь уток.
— ЧТО?
— Я гинеколог, Климов. А ты — мальчишка, который играет в шпионов, оставляя везде отпечатки пальцев. У Майи в голосе всегда «по тебе сохну». Даже когда она приходит на приём за справкой. А ещё — я с ней в школе училась. И да, твой парфюм — он въедливый. Особенно, когда её шарф неделю лежит у нас в прихожей.
Климов растерянно сел на край дивана. Всё, что казалось романом, вдруг стало комедией на одного зрителя.
— Но я её люблю…
— Это хорошо, — вздохнула Лена. — Хоть кого-то ты в этой жизни любишь. А теперь иди в душ, а завтра с утра — в кожвендиспансер. Я уже договорилась с Семёнычем, тебя примут без очереди.
Он хотел сказать что-то весомое. Что-то о чувствах, о тоске, о новой жизни. Но вместо этого выдавил:
— А котлеты… остались?
— Конечно, — кивнула Лена. — Кому-то ведь надо питаться нормально. А ты — мойся. Потом решим, кто из нас кого простил.
Климов пошёл в ванную. В зеркале — его лицо, уставшее, с красными глазами. Где-то там, в отражении, маячила та самая «новая жизнь» — неясная, запутанная и подозрительно пахнущая теми же котлетами.
Он вышел из душа с ощущением, будто смыл с себя не только пот и духи Майи, но и целую главу собственной жизни. Халат был холодным, пол вытекал водой, и всё это вместе создаёт ощущение голой, растерянной уязвимости.
Лена сидела на кухне. За столом. Без телефона. Без книжки. Просто пила чай.
Он присел напротив. Молчание повисло между ними, не как пауза, а как целый абзац. Она смотрела на него пристально — не с укором, а с чем-то вроде научного интереса, как будто хотела понять, что внутри у человека, который сначала изменяет, потом кричит «люблю!» и наконец просит котлету.
— Что, поговорим теперь по-взрослому? — спокойно спросила Лена.
— Да я… — начал Климов, но она его остановила жестом.
— Только не начинай заново. Всё уже было сказано. У меня теперь другой вопрос: ты уверен, что любишь её?
Он задумался. Не над вопросом, а над тем, как ответить. «Да» — звучит слишком плоско. «Нет» — слишком просто. Он хотел сказать: «Я люблю то, что чувствую рядом с ней. Люблю себя в её глазах. Люблю, как она меня слушает». Но ведь и Лена когда-то смотрела на него так же. Или нет?
— Я думаю, что да, — выдавил он.
— Хорошо, — кивнула она. — Тогда вот что. Мы прожили вместе одиннадцать лет. Ты был со мной, когда у меня вырезали аппендицит. Когда умерла моя мама. Когда ты остался без работы. Я не клянусь и не давлю, просто… знай: я всё это помню. И ты всё это переживал не с Гусевой. А со мной.
Климов сжал губы.
— Я знаю. Я это ценю. Но… с тобой мне было стабильно. А с ней — живо. Может, и глупо звучит…
— Очень глупо, — спокойно ответила Лена. — Но честно. За это спасибо.
Она встала. Ушла в комнату. Через минуту вернулась с небольшой коробкой и поставила её перед ним.
— Что это?
— Письма. Фото. Старый билет в кино. Всё, что ты когда-то дарил, писал, приносил. Я хранила. Не знаю зачем. Наверное, чтобы однажды — вот так — вернуть.
Он взял коробку. Там сверху лежал сложенный вчетверо листок. Его почерк. «Ленке от Жени. Всегда рядом».
Он почувствовал, как в животе сворачивается что-то неприятное. Вины. Пустоты. Или банального сожаления.
— Лена, я…
— Не надо, — она мягко положила ладонь на стол. — Иди, если чувствуешь, что должен. Только иди по-честному. С вещами. Без «может вернусь». Без ползунков на память. Хочешь строить новую жизнь — строй. Только не оставляй мусор в старой.
Он встал, пошёл к шкафу. Долго стоял, глядя на полку с рубашками. Те, что Лена гладила. Аккуратно складывала. Он взял одну, повесил на плечо. Потом другую. И остановился.
Где-то на кухне снова зашипело масло.
Он вышел из комнаты.
— А можно… я останусь на ужин? Последний раз?
Она не улыбнулась. Но и не прогнала.
— Садись. Котлеты подгорели — как и твои иллюзии. Но с голоду не умрёшь
– Что-то скудненько у вас? А где мясо, где икра? – «дорогие» гости не ожидали такой встречи