Я заметила папку случайно. Вчера Коля привез очередную пачку каких-то бумаг — «рабочие дела, Валь, ничего интересного». Обычно я не лезла в его документы. За тридцать два года брака у нас сложились невидимые, но крепкие границы: кухня, уборка, внуки — моё; счета, документы, имущество — его. Но сегодня утром, вытирая пыль с полки в кабинете, я задела папку, и она шлёпнулась на пол, рассыпав содержимое.
«Договор дарения…» — прочитала я, поднимая верхний лист.
Наша дача в Озерках. На ней стояло имя Тани, сестры Николая. На следующем листе — документы на дом, который мы с таким трудом построили пять лет назад. И снова имя Тани.
Я сидела на полу, разложив перед собой бумаги, когда вошёл муж.
— Что ты делаешь? — его голос звучал спокойно, но я знала этот тон. Так он говорил, когда дети в детстве портили что-то ценное.
Подняв на него глаза, я почувствовала себя пойманной на месте преступления. Но что я сделала не так?
— Коля, почему дом и дача записаны на твою сестру?
Он вздохнул, будто ему приходилось объяснять очевидное ребёнку:
— Ты же знаешь, Валь, у меня бизнес. Всякое может случиться. Так безопаснее для семьи.
— Но почему Таня? Почему не я? — мой голос дрогнул.
— Перестань, — поморщился он. — Какая разница, на кого оформлено? Это всё наше, семейное.
Николай собрал документы, аккуратно сложил их в папку и убрал в ящик стола. Потом подал мне руку, помогая встать с пола.
— Валя, мы тридцать лет вместе. Неужели ты мне не доверяешь?
Я кивнула и выдавила улыбку. Но что-то внутри меня надломилось. Словно я всю жизнь стояла в тёплой, уютной комнате, и вдруг обнаружила, что за одной из стен — ледяная пустота.
Он поцеловал меня в щёку и пошёл на кухню. Я слышала, как звякнула чашка, как зашумела вода в чайнике. Обычные звуки нашего дома. Только теперь я знала точно: этот дом — не мой.
Три дня я ходила как в тумане. Всё делала привычно: готовила, убирала, в четверг забрала внука из садика. Но внутри что-то переворачивалось. Я просыпалась среди ночи и смотрела на спящего рядом мужа. Чужого.
В пятницу Коля уехал в командировку. Я поставила чайник и достала старые фотоальбомы. Вот наша свадьба — я в белом платье с кружевами, которое перешивала из маминого. Коля смотрит на меня с нежностью. Я тогда работала медсестрой, мечтала поступить в мединститут. А потом родилась Леночка, спустя два года — Сережа. Мединститут отложила до лучших времён.
Пролистнула несколько страниц. Наша первая квартира — однушка на окраине. Я сидела с детьми, Коля пропадал на работе. «Потерпи, Валюша, — говорил он, — скоро всё наладится».
А вот мы на даче у его родителей. Уже не молодые — мне за сорок. Дети выросли. Я так и не вернулась в медицину, зато отлично освоила кулинарию и вязание. Помню, как свекровь хвалила: «Повезло Николаю с женой — настоящая хранительница очага!»
Закрыла альбом. Из зеркала на меня смотрела немолодая женщина с усталыми глазами. Что я сделала со своей жизнью? Растворилась в муже, в детях, в быте. А теперь выяснилось, что я даже не член семьи. Просто… обслуживающий персонал.
За окном шел дождь. Я налила ещё чаю и впервые за много лет позволила себе заплакать — не из-за проблем детей, не из-за ссоры с мужем, а из-за себя самой. Из-за той девушки в белом платье, которая когда-то мечтала лечить людей.
Слезы кончились неожиданно. Я вытерла лицо кухонным полотенцем и вдруг почувствовала что-то новое — злость. Не на Колю — на себя. Как я могла так просто отдать свою жизнь? Променять мечты на борщи и вязаные носки?
Тут зазвонил телефон — внучка просила почитать ей сказку по видеосвязи. Я начала читать про Золушку и вдруг запнулась на моменте, когда принц находит её по хрустальной туфельке.
— Бабуль, что такое? — спросила Настенька.
— Знаешь, милая, — я улыбнулась, — мне кажется, Золушка могла бы и сама найти счастье, без принца.
— Как это? — удивилась внучка.
Я не знала, что ответить. Но впервые за долгое время почувствовала, что хочу это выяснить.
Открытие глаз
Я нервничала так, что трижды проехала нужный поворот. Юридическая контора «Справедливость» ютилась в старом здании бывшего НИИ, и номер кабинета — 317 — я повторяла как мантру, поднимаясь по обшарпанной лестнице.
— Присаживайтесь, Валентина Сергеевна, — Ирина Львовна, женщина лет пятидесяти с внимательным взглядом, указала на стул напротив стола. — Итак, что у вас случилось?
Мне вдруг стало неловко. Я достала из сумки папку с копиями документов, которые тайком сделала ещё вчера.
— Понимаете… Тридцать два года в браке… Муж оформил всё имущество на свою сестру…
Юрист бегло просмотрела бумаги, и её лицо стало серьёзным.
— Когда это было сделано?
— Дом пять лет назад, дачу — три года. Но я узнала только на прошлой неделе.
Она вздохнула, сняла очки и потёрла переносицу:
— Валентина Сергеевна, как давно вы замужем?
— С восемьдесят девятого…
— Брачный договор заключали?
Я даже улыбнулась:
— Что вы, тогда о таком даже не говорили. Мы расписались ещё при Советском Союзе.
Ирина Львовна взглянула на меня чуть иначе — как смотрят на больного с неприятным диагнозом.
— По закону имущество, нажитое в браке, делится пополам. Но если ваш муж его уже переоформил…
— То что? — перебила я, чувствуя, как холодеет между лопаток.
— Юридически оно теперь принадлежит его сестре. Мы можем попытаться оспорить, но… Когда документы подписывались, вы знали об этом?
— Нет! — я почти выкрикнула это слово. — Я даже не подозревала…
— А вы работали в браке?
— Конечно, — кивнула я. — В библиотеке, потом вела кружок рукоделия в ДК. Когда дети родились — сидела с ними. Потом с внуками помогала…
Она сделала пометку в блокноте.
— То есть официального дохода у вас не было большую часть брака?
Меня словно ударили под дых. Тридцать лет жизни, и всё это время…
— Что же мне делать? — прошептала я.
— Для начала — составить опись имущества, которое точно приобреталось в браке. Собрать все документы, которые у вас есть. И…
Она замолчала, будто решаясь.
— И быть готовой к тому, что без развода вернуть что-то будет практически невозможно.
Я сидела, оглушённая. В голове билась одна мысль: неужели он всё продумал? Неужели всё это время, пока я варила борщи и штопала его рубашки, он выстраивал эту схему?
— Я соберу документы, — мой голос звучал неожиданно твёрдо. — И… подам на развод.
Впервые за всю свою жизнь я произнесла эти слова вслух, и они прозвучали не как приговор, а как начало чего-то нового.
Тихое восстание
«Подтверждаю получение документа…» — я аккуратно вывела подпись на бланке в почтовом отделении. С каждой бумагой, с каждым запросом я чувствовала себя немного увереннее.
За последний месяц моя жизнь обросла тайнами, как старый колодец — мхом. В понедельник и четверг я якобы ходила «на кружок вязания к Маргарите Петровне». На самом деле посещала курсы компьютерной грамотности в районной библиотеке.
— Валентина, не торопитесь, — терпеливо повторяла Алла Викторовна, библиотекарь с тридцатилетним стажем. — Нажимайте на кнопки увереннее.
Я почему-то боялась этих кнопок — казалось, одно неверное нажатие, и компьютер взорвётся. Но страх отступал с каждым днем. Как и страх перед Николаем.
Он, впрочем, ничего не замечал. Вернее, замечал по-своему:
— Валька, ты вроде помолодела? — хмыкал он за ужином. — Глаза блестят. Не влюбилась ли на старости лет?
Я только улыбалась. Действительно, влюбилась. В себя новую, которую заново узнавала каждый день.
По вторникам я встречалась с Верой Николаевной — адвокатом, которую порекомендовала Ирина Львовна.
— Опись имущества готова? — Вера Николаевна была сухой, деловитой женщиной, но я чувствовала в ней странную теплоту. — А выписка из банка о поступлениях на счёт мужа?
— Я не знаю его пароли…
— А кредитная история? Вы созаёмщик?
Вопросы сыпались, как горох из дырявого мешка. Я путалась, забывала, но упрямо возвращалась с новыми бумагами. С каждым разом папка становилась всё толще.
Дома я прятала её под старыми зимними вещами в шкафу. Николай туда никогда не заглядывал — чистые рубашки сами появлялись в его шкафу, словно по волшебству.
— Знаешь, Валентина, — сказала мне как-то Вера за чашкой чая после очередной консультации, — многие на твоём месте уже опустили бы руки.
Я пожала плечами:
— Куда мне их опускать? Я же не двадцатилетняя девочка, чтобы бегать и причитать. Мне шестьдесят один. Если не сейчас всё изменить, то когда?
Вечерами, когда Николай засыпал, я доставала тетрадь, в которой записывала план своих действий. Месяц назад я даже не знала, с какой стороны подойти к компьютеру. Сегодня у меня была электронная почта и личный кабинет на Госуслугах.
«Главное — не спугнуть его раньше времени», — говорила Вера. И я ждала. Собирала документы, консультировалась со специалистами, и внутри меня с каждым днём крепла решимость.
Эту решимость я бережно прятала за привычной маской заботливой жены, но чувствовала — скоро маска станет мне мала.
Разорванная цепь
Николай вернулся домой раньше обычного. У него был какой-то особенный, приподнятый вид — так он выглядел, когда заключал выгодную сделку.
— Валюша, — он поцеловал меня в щёку, — у меня для тебя сюрприз.
Я улыбнулась, не прекращая нарезать овощи для салата. За последние месяцы я научилась великолепно играть роль прежней Валентины — покладистой, мягкой, немного наивной. Точно наивной, иначе как объяснить, что тридцать два года я не замечала очевидного?
— Какой сюрприз? — спросила я, старательно добавляя в голос заинтересованность.
Николай достал из портфеля знакомую синюю папку с документами.
— Помнишь нашу квартиру? Где Дима с Леной сейчас живут?
Ещё бы не помнить. Нашу первую квартиру, которую мы получили ещё при Советском Союзе, а потом приватизировали. Сейчас там жил наш сын с женой.
— Помню, конечно.
— Так вот, — Николай торжественно раскрыл папку, — я решил оформить дарственную. На Диму, разумеется.
Что-то внутри меня оборвалось. Последняя наша совместная собственность. То, что мы получили ещё молодыми, до всех его «схем». Квартира, где выросли наши дети, где я сама выросла как женщина и мать.
— Нужно только твоё согласие, — продолжал Николай, протягивая мне ручку, — ты же не против?
Я смотрела на протянутую ручку, на его уверенную улыбку. Тридцать два года назад он точно так же улыбался, когда дарил мне кольцо.
— Нет, — сказала я тихо.
— Прости, что? — его улыбка дрогнула.
— Я сказала «нет», Коля.
Он нахмурился, словно услышал какую-то глупость.
— Валя, не дури. Это же для Димки. Для нашего сына.
— А то, что ты оформил дом и дачу на свою сестру — это тоже для нашего сына? — я почувствовала, как дрожат руки, и положила нож.
Его лицо изменилось мгновенно — улыбка исчезла, глаза сузились.
— Ты всё ещё об этом? Я же объяснил тебе…
Я молча открыла ящик буфета и достала свою папку. Толстую, с десятками документов, выписок, заявлений. Мою папку.
— Что это? — его голос стал холодным.
— Документы на развод, — я удивилась, как спокойно прозвучали эти слова. — Я подаю на развод, Коля.
Он смотрел на меня так, словно я вдруг заговорила на чужом языке. Потом рассмеялся — неуверенно, отрывисто:
— Ты шутишь? В шестьдесят лет? После тридцати лет брака?
— В шестьдесят один. После тридцати двух лет брака, — поправила я. — И нет, я не шучу.
— Из-за того, что я хочу обезопасить наше имущество? Да ты… — он осёкся, видимо, подбирая слова помягче, — ты просто не понимаешь.
— Я всё понимаю, — в моём голосе появилась сталь. — Понимаю, что «наше» имущество давно стало «твоим». И что меня ты просто списал со счетов.
Он вдруг вспыхнул — я давно не видела его таким:
— Да что ты вообще понимаешь в делах? Сидела всю жизнь с детьми, варила свои супы — вот и продолжала бы заниматься своим делом!
Последнюю фразу он почти выкрикнул. И в этот момент что-то во мне окончательно оборвалось — последняя ниточка, связывавшая меня с прежней жизнью.
— А я и занимаюсь, Коля. Впервые за много лет — своим делом.
Своя дорога
Зал суда, мать его, крохотный совсем. Ну прямо как кабинет завуча в школе, где меня отчитывали за Димкины проделки. Скамейки деревянные — твёрдые, неудобные. Я села с краю, чтоб ноги можно было вытянуть.
— Гражданка Романова, вы готовы? — Вера Николаевна склонилась ко мне, от неё пахло какими-то дорогими духами.
Киваю. Как ни странно, я спокойна. Три месяца собирала бумажки, три месяца проплакала — а теперь пусто внутри и легко.
— Дело №375 о расторжении брака, — забубнила секретарша.
Я искоса посмотрела на Николая. Кремовая рубашка, галстук — как на переговоры собрался, право слово. Только лицо серое совсем, осунулся даже. А рядом — адвокатша его, вся из себя. На каблуках, с прической, будто не в суд пришла, а на приём. Меня увидела — нос наморщила. Ещё бы, старуха разводится, смешно ей.
— Гражданин Романов, признаёте ли вы исковые требования? — судья, женщина лет пятидесяти, смотрела на Колю поверх очков.
— Категорически не признаю, — Коля поднялся, одёрнул пиджак. — Дача и дом юридически принадлежат моей родной сестре, Татьяне Петровне Сомовой. Здесь нечего делить.
— Ваша честь, — Вера Николаевна тоже встала, — у нас есть доказательства, что перерегистрация имущества была произведена без ведома и согласия истицы. А также свидетельские показания, что гражданка Романова напрямую участвовала в финансировании строительства…
Я слушала их спор, как сквозь вату. В голове крутилось дурацкое: «Вот и кончилась сказка, хоть было в ней много прекрасного». Откуда эта строчка — не помню, то ли песня, то ли стихи какие.
Судья меня слушала внимательно. Я всё честно рассказала: как узнала про дарственные, как копила на дачу, как отделывала дом годами — своими руками, сама обои клеила, шторы шила.
Через два часа и три заседания мы получили решение. Четверть от дома и дачи — деньгами. На отдельное жильё как раз. Мелочи всякие — стиралку, телевизор, ковры — Коля отдал без спора. Надоели они ему, что ли.
Когда всё кончилось, Николай догнал меня в коридоре.
— Валя, ты чего творишь? — устало спросил он, даже без злости. — Куда пойдёшь? К Ольке? Так у неё своих двое, не до тебя.
— Ты был прав тогда, в ссоре, — я вдруг улыбнулась, глядя ему прямо в глаза. — Мне пора заняться своим делом.
— Валентина Сергеевна, я вас умоляю, разберитесь с этими формулярами, — директор библиотеки, Раиса Андреевна, кинула на мой стол стопку бумаг. — Вы единственная, у кого почерк разборчивый.
— Конечно, Раиса Андреевна, — я отвлеклась от компьютера. Печатала я медленно, но зато без ошибок.
Архив городской библиотеки стал моим вторым домом. На работу меня взяли почти сразу — в библиотеках всегда кадров не хватает. А что зарплата небольшая — так и запросы у меня теперь скромные. Однушка в новостройке на окраине. Ремонт самый простой. Но — всё моё.
Сын поначалу дулся, обвинял в развале семьи. А потом ничего, оттаял. Внуков привозил каждые выходные. Машенька, пятилетка моя, уже полкухни со мной перепекла. Любит бабушкины пироги — с капустой, с яблоками.
— Бабуль, ты не скучаешь? — спросил как-то Дима, когда забирал детей.
— С чего бы? — удивилась я. — У меня работа, подруги… Ты знаешь, мы с Надеждой Сергеевной в театр ходим каждый месяц. А скоро в Питер на экскурсию поедем.
Он покачал головой. Потом вдруг обнял крепко:
— Ты молодец, мам.
И я тоже так думала. Правда, молодец.
Отражение
Год прошёл. Целый чёртов год. Я сижу на подоконнике, смотрю, как дождь барабанит по стеклу, и думаю — быстро промелькнуло, а?
Чайник свистит на кухне. Иду заваривать чай. Подарок Веры Николаевны — чашка с васильками — уже ждёт на столе. Хорошая женщина, душевная. После суда ещё пару месяцев названивала, спрашивала, как я устроилась.
А устроилась я… да нормально, в общем-то. Первые недели ревела, конечно. Тридцать два года коту под хвост — было о чём пореветь. Потом как отрезало. Может, слёзы кончились? Или смысла реветь не стало?
Отнесла чай в комнату, подошла к зеркалу. Раньше боялась в него смотреть — каждый год новая морщинка, новая седая прядь. Теперь гляжу смело. Ну да, старушка. Шестьдесят два — это не шутки. Но глаза… с глазами что-то новое. Живые они какие-то стали, любопытные.
В библиотеке нарасхват теперь. «Валентина Сергеевна, помогите с каталогом», «Валентина Сергеевна, сделайте опись». А недавно Раиса Андреевна вызвала:
— Будем осваивать электронную базу данных, Романова. С компьютером дружите?
— Дружу, — отвечаю. И ведь не соврала ничуточки. За год так наловчилась, что детям не снилось. Дима говорит, у него начальница хуже в компьютере разбирается. Смешной.
Телефон зазвонил так неожиданно, что я вздрогнула. На экране высветилось: «Николай». Мы не разговаривали месяца три, с тех пор как он приезжал за вещами, которые ещё оставались у Димы в гараже.
— Да, — ответила я, подумав секунду.
— Валя, — голос его звучал как-то странно, мягко, — как ты?
— Нормально, — сказала я. И вдруг поняла, что не вру. — Правда нормально, Коль.
— Ясно… — пауза, потом: — Димка сказал, у тебя сегодня… ну… годовщина.
— Ага, — я невольно улыбнулась. — Год свободы.
— Я просто хотел узнать, всё ли у тебя в порядке? — спросил он после долгой паузы.
— В полном, — ответила я. — А у тебя как дела?
— Да ничего, работаю, — в голосе его проскользнули знакомые нотки самодовольства. — Кстати, дом скоро оформлю обратно на себя. Танька, представляешь, потребовала деньги за то, что он на ней числился. Совсем обнаглела…
Я чуть не рассмеялась. Он не изменился ни на йоту. Всё так же крутит, вертит, перекладывает с места на место. Но теперь это меня не касается.
— Коля, мне пора идти, — перебила я. — Рада, что у тебя всё в порядке.
После звонка я снова подошла к зеркалу. Поправила волосы. Седины прибавилось. Морщин тоже. Да бог с ними.
Шесть вечера. Надя обещала заехать — мы собирались в филармонию. Классическая музыка, надо же. Раньше я и слушать такое не могла, а теперь вот — абонемент купила. И английский учу. И на курсы компьютерные хожу — продвинутый уровень.
Что будет дальше — не загадываю. Может, в санаторий поеду летом. Оля предлагала путёвку. Может, на курсы кулинарные запишусь — давно хотела научиться печь настоящий штрудель.
Я стояла перед зеркалом и вдруг поняла — вот оно, то чувство, которое искала в глазах. Это интерес. Интерес к жизни. К себе. К тому, что ждёт впереди.
Кто-то стучит в дверь. Надежда, наверное, приехала. Пора идти. У меня теперь своя дорога. Неизвестная, пугающая иногда. Но — своя.
— Я купила, я плачу, и я владею, — сказала я, глядя в глаза тем, кто хотел отобрать мой дом.