Я поднималась по лестнице. На четвертом этаже остановилась перевести дух. Поправила шарф.
В подъезде гулял промозглый ветер через разбитое окно на площадке.
Вдруг услышала знакомые голоса.
Дядя Валера с тётей Надей о чём-то спорили, стоя у своей квартиры. Звякнули ключи.
— Наконец-то избавимся от этой наивной Яночки, — произнёс дядя с такой довольной интонацией, что мне стало не по себе.
Это уже не было похоже на страдающий голос, который она слышала недавно.
— Как ты так профессионально изображал любящего дядюшку? — в голосе тёти звучало неприкрытое восхищение. — Я сама чуть не поверила.
— Ты чему удивляешься? Я ж двадцать лет адвокатом отработал. Там не такое приходилось изображать, — дядя самодовольно хмыкнул. — Судьи и те верили, а тут какая-то девчонка.
Я замерла на ступеньках. Ноги вдруг стали ватными, пришлось присесть на ступеньку, чтобы не грохнуться.
Сидела и пыталась осознать услышанное.
***
Мне было пять, когда родители не забрали меня из садика в тот страшный зимний вечер.
Я сидела возле окна и смотрела на опустевшую улицу. По стеклу стекали маленькие ручейки — на улице шел дождь со снегом.
Всех детей давно забрали родители. Воспитательница, Марья Ивановна, седая женщина с мелкими морщинками вокруг глаз, уже несколько раз звонила моей маме.
Но она не отвечала.
— Ничего, Яночка, сейчас еще разок попробуем, — говорила она, но в глазах читалось беспокойство.
А потом приехали дядя с тётей.
Он о чём-то долго говорил с воспитательницей в коридоре, а я слышала только обрывки фраз: «машина», «скорая», «не успели».
Потом дядя вошел в раздевалку, присел на корточки передо мной и сказал.
— Яночка, поедешь пока к нам, хорошо? Твои мама и папа уехали по работе, но скоро вернутся.
— Куда уехали? — спросила я, теребя кончик косички. — Почему так?
— Далеко, — ответил дядя и погладил меня по голове. — Очень далеко. Там, куда они поехали, телефоны не работают. Но они обязательно вернутся. А пока поживёшь у нас.
Помню, как собирала свои вещи в маленький рюкзачок.
Марья Ивановна помогала мне и все время вытирала глаза платком.
Я никак не могла понять, чем она так расстроена.
Только через много лет я узнала правду. Скользкая дорога, гололёд — кувырком в кювет на повороте возле железнодорожного переезда.
Дядя с тётей стали моими опекунами.
***
Моя новая семья сразу дала понять, что я здесь — лишний рот. У тёти и дяди был сын Борька, на три года старше меня.
Полный, вечно потный мальчишка с маленькими глазками.
— Я тебе игрушки свои не дам! — заявил он, когда мы остались вдвоем в детской, где стояли две кровати. — Ты мне не нравишься.
Все свои проделки Боря сваливал на меня. Вытащить из тётиной сумки деньги и обвинить меня? Раз плюнуть.
И тётя с дядей всегда верили ему, а не мне.
Каждый раз один и тот же сценарий: тётя кричит, размахивая руками.
Лицо красное, на шее вздуваются вены. Дядя сурово смотрит и качает головой.
Только Борька стоит в сторонке с таким самодовольным выражением лица, что хочется запустить в него чем-нибудь тяжелым.
— За что мне такое наказание? — причитала тётя Надя. — Взяли на свою голову.
Эту фразу я слышала сотни раз.
Иногда мне казалось, что она специально говорит это при мне, чтобы я почувствовала свою ничтожность. Чтобы я знала свое место.
В школе меня одевали во всё самое дешевое, а Борьке покупали модные вещи.
На продленку я ходила с бутербродами с маргарином, а Борька получал деньги на булочки в школьной столовой.
Когда мне исполнилось тринадцать, тётя решила, что пора мне отрабатывать свой хлеб.
— Вот, — сказала она однажды утром, бросив на стол пакет с семечками. — Будешь торговать на рынке. Пора уже пользу приносить, а то только охаешь да вздыхаешь дома.
— Но у меня уроки, — попыталась возразить я. — И контрольная завтра по математике…
— Ничего! Уроки подождут. От тебя должна быть хоть какая-то польза. Мы тебя кормим, одеваем, а ты что? Только объедаешь нас, — она сунула мне пакет с едой. — Вот поешь, когда покупателей не будет. На обед не приходи, нечего шастать туда-сюда.
И я пошла. Сидела на рынке за шатким столиком, продавала семечки и думала о своей жизни.
Вокруг сновали люди, спешили куда-то, покупали, продавали, торговались.
А я смотрела на них и мечтала о том, как однажды вырвусь из этого дома и начну жить своей жизнью.
Сейчас я оглядываюсь назад и не понимаю, как можно было так поступать с ребёнком.
Мало того что они получали деньги от государства на меня, так ещё и заставили работать.
К восемнадцати годам у меня не было ничего. Только аттестат о среднем образовании с тройками да потрёпанная сумка с вещами.
Даже телефон был самый дешевый — кнопочный, с треснувшим экраном.
***
А потом я встретила Мишу. Он приехал в наш городок в командировку, заблудился и спросил у меня дорогу до гостиницы.
Я как раз шла с магазина.
— А где эта, как её, гостиница «Заря»? Не подскажете? — обратился он ко мне, сверяясь с какой-то бумажкой.
— Идите прямо до светофора, потом налево, а там уже увидите вывеску, — объяснила я, поправляя растрепавшуюся косу.
— А далеко это? — он посмотрел на часы. — Просто я с поезда, с вещами, ног уже не чувствую.
— Минут пятнадцать, — я пожала плечами. — Можно на маршрутке, но они тут редко ходят.
Он оглянулся по сторонам.
— А кафе какое-нибудь рядом есть? Умираю с голоду.
— Через дорогу, — кивнула я в сторону облезлого здания. — Только там не очень вкусно готовят.
— А где вкусно? — он улыбнулся, и у краешек его глаз появились лучики морщинок.
Так мы и познакомились. Он оказался инженером из Москвы, приехал налаживать какое-то оборудование на местном заводе.
Разговорились. Он был таким… другим. Образованный, уверенный в себе, с правильной речью, без этого местного выговора.
А главное — смотрел на меня так, будто я чего-то стою.
Мы просто гуляли, разговаривали. Он рассказывал о Москве, о своей работе, о метро, о высотках, о выставках и концертах.
А я слушала и мечтала увидеть всё это своими глазами.
— Поехали со мной в Москву, — предложил он в последний вечер перед отъездом. — Что тебя здесь держит?
Ничего. Абсолютно ничего. Ни семьи, ни друзей, ни работы.
— Я ведь ничего не умею.
— У меня поживёшь первое время. А дальше — как захочешь. Найдёшь работу, может, учиться пойдёшь. В Москве возможностей больше. Освоишься, — он взял меня за руку. — Ты умная девушка. Тебе просто шанс нужен.
И я решилась. Собрала свои немногочисленные пожитки и уехала, не сказав никому ни слова.
Даже записки не оставила. Знала, что искать не будут.
Тётя потом звонила, разоралась, конечно, что, мол, так не поступают. Что я неблагодарная, ведь они столько для меня сделали.
Я молча выслушала и отключила телефон.
В Москве всё складывалось замечательно. Миша оказался порядочным человеком.
Помог мне найти работу в магазине, поступить на вечернее отделение в колледж. Мы стали жить вместе.
Не могу сказать, что это была любовь с первого взгляда, но постепенно я привязалась к нему, а он ко мне.
Пять лет я не общалась с родственниками. Не звонила, не писала, даже в соцсетях их заблокировала.
Хотела забыть о прошлом, начать с чистого листа.
А потом пришло сообщение от Бори.
«Яна, приезжай. Дяде Валере совсем плохо, недолго осталось. Он хочет тебя увидеть».
***
Два дня я металась, не зная, что делать.
Часть меня хотела забить, не ехать, пусть подавятся своей болезнью. А другая часть… та самая пятилетняя девочка внутри, которая всё ещё надеялась на внимание и заботу, хотела поехать, увидеть, поговорить.
Может, дядя действительно раскаивается.
— Поезжай, — сказал Миша, когда я показала ему сообщение. — Иначе потом будешь жалеть.
И я поехала. Вернулась в городок, где провела детство, в дом, который никогда не был мне родным.
Квартира выглядела точно так же, как пять лет назад — те же обои, старый диван с вязаными салфетками на подлокотниках.
Только запах появился новый, неприятный.
Дядя лежал на кровати.
— Яночка, приехала всё-таки, — протянул он руку. — Садись рядом. Дай на тебя посмотрю. Ишь, какая красивая стала. Прямо как твоя мать.
Я подошла ближе, не зная, что сказать. Внутри боролись противоречивые чувства: жалость к старому больному человеку и застарелая обида.
— Прости меня, девочка, — дядя закашлялся, прикрывая рот платком. — Я знаю, мы не очень-то справились с твоим воспитанием. Я был несправедлив к тебе. И сейчас жалею об этом. Заставляет задуматься о жизни.
Я молчала, разглядывая его лицо. Постаревшее, покрытое морщинами.
Что-то во мне дрогнуло.
— Ладно, дядя Валера, всё уже в прошлом, — сказала я тихо. — Как вы сейчас?
— Плохо, Яночка. — он запнулся, — не много мне осталось.
Тётя Надя стояла в стороне. Она тоже немного постарела, волосы совсем седые.
— Нам бы продать эту квартиру, — сказала она тихо. — Купить поменьше. Денег не хватает.
Я сразу напряглась. Квартира. Вот в чём дело.
— При чём тут я? — спросила прямо.
— Яночка, ты ведь имеешь долю в квартире, — тётя подошла ближе, голос стал жалобным. — Ты бы не могла… Ну, продать нам за символическую цену?
Я посмотрела на дядю. Он лежал с закрытыми глазами, дышал тяжело.
— Я подумаю, — сказала наконец. — Приеду через пару дней, решим.
***
И вот сегодня я приехала. Поднималась по лестнице. А тут этот разговор…
Как актёр на сцене. Весь этот спектакль с раскаянием — чтобы выманить у меня долю в квартире!
Я тихо спустилась на пару ступенек вниз, так, чтобы они меня не заметили.
В голове роились мысли. Первая — ворваться и высказать всё, что думаю об их трюках. Вторая — просто уйти и забыть о них навсегда.
Но ни того, ни другого я не сделала. Вместо этого достала телефон и открыла приложение с объявлениями о недвижимости.
Загрузила старые фотографии комнаты, в которой когда-то жила, и опубликовала объявление.
Телефон зазвонил уже через час. Мужчина с лёгким акцентом спрашивал, можно ли посмотреть комнату сегодня.
— Можно, — сказала я. — Приезжайте к шести.
***
Машина останавливается у дома, из неё выходит семья.
Мужчина, женщина и девочка лет семи. Явно приезжие, судя по внешности.
— Вы насчёт комнаты? — спрашиваю.
— Да-да, — мужчина улыбается. — Я Рустам, это моя жена Гульнара и дочка Сабина.
Прямо сейчас я поднимусь с ними на шестой этаж, позвоню в дверь и представлю своим «любящим» родственникам их новых соседей.
И вот тут-то мы и поговорим о долях в квартире.
Работая санитаркой, я услышала слова больного ребенка, что вызвало во мне глубокое сочувствие