Октябрьский ветер закручивал жёлтые листья на тротуаре, когда я возвращалась с занятий живописью. В руках — папка с рисунками, в душе — умиротворение. Последний этаж, поворот ключа, и вот я дома. Пахло пирогами.
— Лидочка! — раздался голос из кухни.
Сестра? В будний день?
Я прошла на кухню, и моё сердце сжалось от неожиданности и смутной тревоги. За столом сидели Тамара и мой племянник Олег. Стол украшал пирог с капустой — мой любимый.
— Проходи, чайку попьём, — улыбнулась Тамара так, как улыбалась всегда перед тем, как попросить денег.
Я села, прижав к груди папку с рисунками. Художественная школа для взрослых стала моим маленьким побегом от реальности. Три часа в неделю, когда я принадлежала только себе.
— Тётя Лида, ты прямо светишься, — сказал Олег, накладывая себе второй кусок пирога.
— Рисовала осенний пейзаж, — я улыбнулась, но пальцы невольно крепче сжали папку.
Тамара разлила чай. Олег достал телефон, посмотрел на экран и вздрогнул. Переглянулся с матерью. И тут началось.
— Лидочка, у нас беда, — голос Тамары дрогнул. — Олежка в такую историю попал…
Я почувствовала, как напряглись мышцы спины. История с Олегом — это всегда деньги. Крупные суммы и срочно.
— Он занял у не тех людей. Они угрожают, понимаешь? Дали срок — неделю.
Олег сидел, опустив глаза. Его пальцы нервно постукивали по столу.
— Сколько? — только и спросила я.
— Двести тысяч, — тихо произнёс Олег, не поднимая взгляда.
Внутри что-то оборвалось. Моя однокомнатная квартира досталась от бабушки. Пенсия плюс подработки едва позволяли сводить концы с концами. Откуда такие деньги?
— У меня нет таких сумм, — я покачала головой.
— А заначки? — Тамара придвинулась ближе. — Или кредит? Ты же всегда помогала…
Да, всегда помогала. С тех пор как умерли родители, я взяла на себя роль старшей, хотя младше Тамары на три года. Помогала с Олегом, с деньгами на ремонт, на лечение…
— Тётя Лид, мне правда страшно, — наконец поднял глаза Олег. В них стоял испуг, но было что-то ещё — привычная уверенность, что я не откажу.
— Мне нужно подумать, — сказала я, вставая. — Это большая сумма.
— Думать некогда! — вскрикнула Тамара. — Ты что, не понимаешь? Ему угрожают! Твоему племяннику!
Я смотрела на них — таких родных и таких чужих одновременно. И внутри росло странное сопротивление.
— Завтра поговорим, — твёрдо сказала я. — Мне нужно всё обдумать.
Когда за ними закрылась дверь, я прислонилась к стене и закрыла глаза. Снова. Снова они пришли только тогда, когда понадобились деньги. И знакомое чувство вины уже поднимало голову — как я могу не помочь? Но откуда-то из глубины души поднималось и другое чувство — глухой протест.
Я достала свой пейзаж. Осенняя аллея, залитая солнцем, дарила покой. Но в этот вечер даже она не принесла успокоения.
Три дня прошли как в тумане. Тамара звонила каждое утро, каждый вечер. Прислала десяток сообщений. «Ты должна помочь», «Только на тебя надежда», «Никто, кроме тебя».
На четвёртый день она появилась у моей двери с пирожками. В глазах — тревога, в голосе — мёд.
— Лидочка, поговорим?
Я молча впустила её.
— Ты подумала? — она прошла на кухню, разложила пирожки на тарелке. — Олежке совсем плохо, не спит, таблетки пьёт.
Я поставила чайник. Руки дрожали.
— Тамара, у меня нет таких денег, — сказала я тихо.
— А кредит? Ты ведь всегда была с хорошей кредитной историей.
— Кредит на двести тысяч? — я повернулась к ней. — Мне его годами выплачивать.
Тамара поджала губы:
— А когда мама умирала, кто за лекарства платил? Ты забыла? Я тогда всё отдала, последнее…
Я почувствовала, как перехватило горло. Старый приём — напомнить о маме.
— Я помню, Тамара. Но тогда ты не просила занимать кредит.
— А сейчас жизнь твоего племянника на кону!
Чайник закипел, но чай так и не состоялся. Тамара ушла, громко хлопнув дверью, оставив на столе нетронутые пирожки и горький осадок вины.
Через день она пришла снова. Без пирожков, с холодными глазами.
— Знаешь, Лида, я всегда думала, что ты самый близкий мне человек, — начала она, стоя у порога. — А ты… ты даже не пытаешься помочь. Сидишь со своими красками, а родная кровь…
— Я пыталась найти деньги, — солгала я, чувствуя, как краснею. — Мне не дают такой кредит.
— А подруги? А коллеги? Ты хоть просила у кого-то?
Я молчала. Нет, не просила. Потому что внутри зрело понимание: это никогда не закончится.
Вечером позвонил Олег. Голос усталый, с хрипотцой.
— Тётя Лид, может, поговорим? Просто поговорим.
Мы встретились в парке. Жёлтые листья кружились в воздухе, а я смотрела на племянника и не узнавала. Когда он успел так состариться? В тридцать два — серые виски, морщины у глаз.
— Я во всём виноват, — сказал он, глядя куда-то мимо меня. — Связался с дураками, поверил… А теперь расхлёбывать.
Я молчала. Мне хотелось верить ему, но память услужливо подсовывала картинки прошлого. Как Олег «случайно» разбил мамину любимую вазу и плакал, а потом выпросил деньги на новый телефон. Как «потерял» кошелёк с зарплатой, а через неделю щеголял в новых кроссовках.
— Я всегда могу рассчитывать на тебя, тётя Лид, — он взял меня за руку. — Ты ведь не бросишь меня?
В его глазах стояли слёзы. Настоящие или нет — я уже не понимала.
— Я подумаю, что можно сделать, — пробормотала я и поспешила уйти.
А потом был тот вечер. Я возвращалась с работы, и у подъезда стоял Олег. Бледный, с покрасневшими глазами.
— Они звонили сегодня, — сказал он вместо приветствия. — Сказали, что срок вышел.
— Олег, я не…
— Ты бросаешь нас на произвол судьбы! — он вдруг повысил голос. — Понимаешь? Я могу не дожить до твоего решения!
Соседка, выгуливающая собаку, оглянулась. Мне стало стыдно и страшно одновременно.
— Пойдём в квартиру, — я потянула его за рукав.
— Нет! — он вырвал руку. — Ты всегда так: «давай потом», «не сейчас». А мне страшно, понимаешь? Страшно!
Он развернулся и ушёл, а я стояла, прижимая к груди сумку, и чувствовала, как внутри растёт что-то новое, незнакомое. Не вина и не страх. А злость.
Очередь в банке двигалась медленно. Я переминалась с ноги на ногу, сжимая в руках паспорт и заявление на кредит. Сто пятьдесят тысяч — это не двести, но всё, что я могла получить с моей зарплатой. Остаток придётся занять у коллег.
Впереди стояла пожилая женщина с маленькой внучкой. Девочка, лет шести, теребила бабушку за рукав:
— Бабуль, а ты себе купишь эти краски? Ну те, что мы видели в магазине?
— Нет, маленькая, — улыбнулась женщина. — Сначала надо коммуналку заплатить. А краски потом, когда будут денежки.
— Но ты же так хотела! Ты же сказала, что мечтаешь попробовать!
Я смотрела на них, и что-то внутри меня дрогнуло. Вот так просто: сначала надо заплатить, а мечты — потом. Когда-нибудь. Если останутся «денежки».
А ведь я тоже всю жизнь откладывала свои мечты «на потом». Сначала надо было поднять на ноги Тамару с маленьким Олегом после смерти родителей. Потом помочь с учёбой племянника. Потом с его свадьбой. А дальше… дальше завертелось колесо.
Я вспомнила, как три года назад продала бабушкины серьги с гранатами, чтобы погасить «срочный долг» Олега. Серьги, которые берегла как память, которые должны были достаться моей дочери… если бы она была. А через неделю увидела фотографии Олега в соцсетях: он с женой на морском курорте, шампанское, дорогой отель.
Тогда я промолчала. Сказала себе, что, может, деньги он вернул, а в отпуск поехал на свои… Но сейчас, глядя на старушку, которая откладывает мечту ради обязательств, меня словно окатило холодной водой.
— Следующий! — позвал операционист.
И я… не сдвинулась с места. Просто стояла и смотрела на заявление в своих руках.
— Женщина, вы проходите? — нетерпеливо спросил кто-то сзади.
Я покачала головой, повернулась и медленно пошла к выходу. У дверей остановилась, смяла заявление в комок и бросила в урну.
На улице моросил мелкий дождь. Я подняла лицо к небу, позволяя каплям смешиваться со слезами. Внутри было пусто и одновременно легко, как бывает после долгой болезни, когда температура наконец спадает.
Телефон в кармане завибрировал. Тамара. Конечно, она. Я не ответила. Медленно пошла по улице, слушая шорох шин по мокрому асфальту и стук своего сердца.
Я шла и мысленно возвращалась в прошлое. Вот Тамара приходит ко мне — нужны деньги на ремонт. Вот Олег звонит из другого города — потерял кошелёк, надо на билет. Вот снова Тамара — ей нечем платить за лечение зубов. И каждый раз я доставала заначку, бежала в банк, занимала у друзей…
А что было взамен? Благодарность? Нет. Обещания вернуть? Которые никогда не исполнялись. Признание, что я хороший человек? Да, но с оговоркой — «правда, странная».
На светофоре я остановилась. Вспомнилось, как в детстве мы с Тамарой играли в «морской бой». Я всегда поддавалась — мне казалось, что ей важнее победа, чем мне. Но шли годы, а я всё ещё поддавалась. В каждой игре, в каждой ситуации. И вот результат: в пятьдесят два я стою на пороге банка, готовая взять кредит, который повиснет на мне тяжким грузом, а мой племянник уверен, что так и должно быть.
Телефон снова завибрировал. Я достала его, посмотрела на экран и впервые за много лет сделала то, чего никогда не делала раньше — выключила.
Я знала, куда иду. К Тамаре. Чтобы наконец сказать то, что должна была сказать давным-давно.
Дверь открыл Олег. Увидел меня и просиял:
— Тётя Лид! А мы тебя уже потеряли! Проходи скорее.
В квартире пахло борщом. На кухне гремела посуда — Тамара готовила ужин. Я прошла в комнату и села на диван. Руки почему-то дрожали, и я сцепила их в замок.
— Мам, тётя Лида пришла! — крикнул Олег.
Тамара выглянула из кухни, вытирая руки полотенцем. На лице — настороженность.
— Наконец-то! Мы уж думали, ты телефон потеряла.
Они сели напротив — сестра и племянник. В глазах — ожидание. Они ждали, что я скажу: «Вот, взяла кредит» или «Нашла деньги».
— Чаю? — спросила Тамара.
Я покачала головой.
— Я ненадолго. Просто хотела сказать… что не дам денег.
Тишина повисла такая, что стало слышно, как тикают часы на стене. Олег моргнул, словно не понял. Тамара подалась вперёд:
— Что значит «не дам»? Лида, ты понимаешь…
— Понимаю, — я подняла руку, останавливая поток слов. — Впервые за много лет я действительно всё понимаю.
Голос дрожал, но я продолжала:
— Вы привыкли брать — потому что я всегда давала. С самого детства. Сначала конфеты, потом деньги из копилки, потом первую зарплату… Я отдавала всё, думая, что так правильно. Что это любовь.
— А разве не любовь — помогать близким? — прищурилась Тамара.
— Любовь — это когда уважаешь чужие границы. Когда даёшь, не ожидая благодарности, но и не позволяя садиться себе на шею, — я говорила медленно, подбирая слова. — А у нас… у нас всё превратилось в игру. Вы просите — я даю. Вы просите больше — я даю снова. И каждый раз я жду, что вы скажете «спасибо, больше не нужно». Но этого не происходит.
— Что за бред ты несёшь? — Тамара вскочила. — Какие ещё игры? У Олега проблемы! Ему угрожают!
— Сядь, — я посмотрела на сестру. — Пожалуйста.
Она неохотно опустилась на стул.
— У Олега всегда проблемы, — продолжила я. — И всегда нужны деньги. А я всегда должна спасать. Должна, понимаешь? Но я больше не хочу быть должна. Я выбираю себя. Свою жизнь. Свои мечты.
— Мечты? — фыркнула Тамара. — В твоём возрасте о каких мечтах речь?
Я улыбнулась:
— Вот видишь? Даже сейчас ты пытаешься обесценить меня. Но я знаю, что имею право мечтать в любом возрасте. И имею право выбирать, на что тратить свои деньги.
Олег наконец подал голос:
— Тётя Лид, но что мне делать? Они не шутят. Они реально опасные люди.
— Ты взрослый мужчина, Олег. У тебя есть работа, жена, друзья. Справишься, — я встала. — Живите своей жизнью. Без меня.
Тамара смотрела на меня так, словно видела впервые. В её глазах мелькнуло что-то похожее на уважение, но тут же сменилось злостью:
— Ты пожалеешь об этом. Когда останешься совсем одна, пожалеешь.
Я пожала плечами:
— Может быть. Но сейчас я чувствую только облегчение.
Я двинулась к выходу. Сзади послышался голос Олега:
— Тётя Лид, подожди…
Не оборачиваясь, я покачала головой:
— Нет, Олег. На этот раз — нет.
Я вышла в осенний вечер и глубоко вдохнула. Внутри дрожало и болело, но через эту боль пробивалось нечто новое — ощущение свободы.
В подъезде я достала телефон, включила его. Десятки пропущенных от Тамары и Олега. Я удалила все уведомления одним движением пальца.
Дома я открыла шкаф, достала альбом для рисования и акварель. Кисточка коснулась бумаги, и с кончика сорвалась голубая капля. Она расплылась причудливым облаком — совсем как то новое чувство, что росло во мне.
Я рисовала до глубокой ночи. Впервые за долгие годы не для кого-то — для себя.
Санаторий «Лесная поляна» встретил меня тишиной и запахом хвои. Впервые за тридцать лет я взяла отпуск не для того, чтобы помочь сестре с ремонтом или посидеть с заболевшим Олегом. Впервые — для себя.
Небольшой номер с видом на озеро, широкая терраса, где можно рисовать по утрам. То, о чём я давно мечтала.
Первые дни я просто спала. Просыпалась, ела, гуляла по территории — и снова спала. Словно тело наверстывало годы недосыпа и тревог. А потом пришло вдохновение.
Утро второй недели выдалось особенно ясным. Я устроилась на террасе с акварелью и чашкой чая. Озеро внизу переливалось в лучах восходящего солнца всеми оттенками голубого. Кисточка замерла над бумагой — я искала нужный тон.
Телефон завибрировал. «Тамара». Третий звонок за неделю. Первые два я сбросила, не задумываясь. Сейчас… сейчас я просто перевела телефон в беззвучный режим и отложила в сторону экраном вниз.
— Ой, вы уже работаете? А можно посмотреть?
Я подняла голову. У перил стояла моя соседка по корпусу — Вера Павловна, бывшая учительница рисования. Мы познакомились на мастер-классе по живописи три дня назад и с тех пор каждое утро пили чай на террасе.
— Конечно, — я улыбнулась. — Только я ещё ничего не нарисовала. Любуюсь.
Она подошла ближе:
— Правильно делаете. Сначала нужно впитать красоту, а потом уже браться за кисть.
Вера Павловна взяла стул и села рядом:
— А знаете, я за вами наблюдаю. Вы меняетесь на глазах.
— В каком смысле? — я удивлённо посмотрела на неё.
— Когда вы только приехали, у вас был такой затравленный взгляд. Бегающий. Всё время смотрели на телефон, вздрагивали. А сейчас… сейчас вы спокойная. Даже походка другая.
Я рассмеялась:
— Неужели так заметно?
— Очень! — она улыбнулась. — Я сорок лет в школе проработала. Умею видеть такие вещи.
Я посмотрела на озеро. Лёгкий ветерок рябил поверхность.
— Знаете, Вера Павловна, я, наверное, впервые в жизни сделала что-то настоящее. Что-то… для себя.
— И как ощущения? — в её глазах светилось понимание.
— Странно. Страшно немного. И… хорошо, — я покачала головой. — Очень хорошо.
Мы помолчали. Потом она спросила:
— А что будете рисовать?
— Даже не знаю. Может, вон те берёзы у воды? Или дальний берег в тумане…
— А давайте рисовать время, — вдруг сказала она.
— Время?
— Да. Вот то, что вы чувствуете прямо сейчас. Этот момент. Эту… свободу.
Я взяла кисть и окунула в воду. Потом в краску. Рука на мгновение замерла над бумагой, а потом решительно опустилась. Синий мазок, ещё один, капля охры, размытый контур…
Телефон снова завибрировал — беззвучно, но заметно по движению по столу. Я мельком взглянула на экран. Олег. Впервые за две недели.
Я перевернула телефон и продолжила рисовать. Мазок за мазком. Мгновение за мгновением.
Вера Павловна тихо наблюдала, а потом вдруг сказала:
— Знаете, у вас получается… счастье.
Я посмотрела на рисунок свежим взглядом. Там не было ни озера, ни берёз — только всполохи синего, золотого, розового. Буйство красок, не скованное формой.
— Да, пожалуй, — я улыбнулась. — Это оно и есть.
После завтрака мы пошли на прогулку. Тропинка петляла между соснами, под ногами пружинили иголки. Воздух пах смолой и свежестью.
— А завтра будет мастер-класс по графике, — сказала Вера Павловна. — Пойдёте?
— Обязательно, — кивнула я.
И вдруг поняла, что впервые за долгие годы по-настоящему хочу завтрашнего дня. Жду его. Не боюсь, не тревожусь — просто жду.
Вечером, вернувшись в номер, я увидела новое сообщение от Олега: «Тётя Лид, прости. Я всё понял».
Я долго смотрела на эти слова. Потом написала: «Я тоже, Олег. Я тоже всё поняла. И нам обоим от этого будет только лучше».
А потом выключила телефон и пошла на террасу. Вечернее озеро казалось серебряным в лунном свете. Где-то вдалеке играла тихая музыка — наверное, в холле санатория начался вечер отдыха.
Я достала альбом и начала рисовать по памяти. Мама в саду с корзиной яблок. Бабушка у окна с вязанием. Отец за столом, проверяющий мои школьные тетради.
Рисовала я их — но на самом деле рисовала себя. Ту девочку, которая всегда старалась быть хорошей. Которая выросла в женщину, боящуюся сказать «нет».
Прошлое никуда не денется. Оно останется со мной — как фотографии в старом альбоме, немного выцветшие, но всё ещё дорогие. Но будущее… будущее теперь принадлежало мне.
Я перевернула страницу и начала новый рисунок. Набросок женщины, стоящей на берегу озера. Свободной женщины, смотрящей вперёд.
Да она и веник в руках держать не умеет! — сказала свекровь, размахивая своим в мою сторону