В тот вечер в квартире было тихо, словно перед грозой. Я вошла, нагруженная пакетами с продуктами и отчетливо ощущая усталость в ногах после долгого рабочего дня. В голове еще звучали слова начальника: «Ольга, вы теперь начальник отдела, поздравляю!» – но радость от этого события вдруг омрачилась, когда я увидела Никиту. Он стоял у окна, сцепив руки на груди, с тем выражением лица, которое говорило мне одно: разговор будет тяжёлым.
– Мама, мама! – Кирюша с визгом подскочил ко мне, его глаза светились счастьем. – Мы сегодня в садике кролика кормили! Он такой пушистый!
Я улыбнулась, протянула руку и погладила его по голове. Энергия сына – моя тихая гавань. Но Никита не двигался, будто был окаменевшим. Я почувствовала, как холодок пробежал по спине.
– Кирюша, а ну-ка помоги мне разобрать пакеты, – сказала я, чтобы дать себе пару лишних секунд.
Когда Кирюша унес в кухню яблоки и пачку печенья, я повернулась к Никите. Его лицо было тенью под жёлтым светом лампы.
– Ольга… – начал он, и меня словно кольнуло в сердце. Я знала этот тон, слишком хорошо.
– Она снова звонила? – Я не задавала вопроса – скорее утверждала очевидное. Отвечать не нужно было, всё уже сказано его молчанием.
– Просила денег, – наконец выдохнул он, не глядя на меня. Казалось, что каждый его мускул протестует против этой беседы. – Я сказал, что не могу. Но она…
Я прервала его одним взмахом руки. Внутри меня начинала закипать давно подавляемая обида.
– Никита, ей двадцать два года. Это не ребёнок, это взрослая женщина, которая должна сама зарабатывать себе на жизнь! Ты понимаешь, что эти постоянные просьбы вытягивают из нас силы?
Его глаза, наполненные мучительным раскаянием, метнулись ко мне. На миг я увидела его таким, каким он был в тот день, когда впервые рассказал о Даше – трогательный, разбитый, с тысячей недосказанных «извини» на губах.
– Ты не знаешь, каково это – бросить своего ребёнка, – прошептал он, и голос его сломался.
– Зато я знаю, что значит пытаться строить новую жизнь, – парировала я, сдерживая дрожь в голосе. В этот момент из кухни донёсся смех Кирюши, и мы оба вздрогнули.
– Мама, а можно мне кролика? – выкрикнул он радостно.
Я улыбнулась натянуто, ответила: «Только не сегодня, милый». Никита же сжался, словно кролик был последней вещью, способной отвлечь его от собственных мыслей.
– Она сказала, что я ей не отец, если не помогу, – продолжил он. В его глазах читалась безысходность.
– А я? А Кирюша? Мы для тебя кто? – мои слова повисли в воздухе тяжёлыми камнями.
Вечером, когда Кирюша уже спал, Никита суетился на кухне, готовя чай. Его телефон завибрировал на столе. Взглянув на экран, он помедлил, но все же нажал на громкую связь.
– Да, Даша, – сказал он, пытаясь звучать спокойно.
– Наконец-то ответил, – голос Даши был колючим, резким. – Я думала, ты опять решил игнорировать меня. Ты хоть помнишь, что я твоя дочь?
Я замерла у двери, напряжение опутало меня, как плотная сеть.
– Даша, я помню. Но сейчас не время… – начал Никита, но его оборвали.
– Конечно, не время! Никогда для тебя не было времени. Помнишь, как ты нас с мамой бросил? – Даша перешла на крик. – Мне было всего три года! Ты исчез и даже не вспоминал нас долгие годы. Где ты был, когда я училась, когда хотела ходить на танцы, когда меня из школы выгоняли? А теперь у тебя есть новая семья, а я по прежнему никому не нужна, да?
Никита сжал руки в кулаки, пальцы побелели.
– Даша, это не так. Я помогал всегда, как мог. Я…
– Помогал?! – её смех был горьким, хриплым. – Ты думаешь, деньги – это всё? Мы с мамой выживали, пока ты устраивал свою прекрасную жизнь. А теперь, когда мне правда нужна поддержка, ты снова бросаешь меня, как тогда!
Я чувствовала, как сердце Никиты разрывается от её слов. Лицо его исказилось, на глазах появились слёзы.
– Даша, пойми… – начал он, но Даша уже перешла грань.
– Нет, ты не понимаешь! Ты виноват, что моя жизнь такая! Это всё из-за тебя, ты сделал меня такой! И теперь даже не хочешь помочь. Ты ужасный отец!
Эти слова будто пронзили его насквозь. Никита тяжело опустился на стул, закрыл лицо руками, а в трубке послышались гудки – Даша оборвала звонок.
Комната затихла, в ней осталась лишь тягучая пустота. Я подошла к Никите, но не нашла слов. Он всхлипывал тихо, беззвучно. Никогда раньше я не видела его таким разбитым.
– Она считает, что я всё испортил… что я сделал её жизнь такой… – шептал он сквозь слёзы.
Никита медленно опустился на стул и закрыл лицо руками. Его плечи вздрагивали. Это был момент, который я не забуду – момент, когда мне стало жаль его, но ненависть к нашей общей беспомощности была сильнее.
– Почему ты снова и снова позволяешь ей это? – прошептала я. – Она тянет тебя за собой, разрушая нас.
Никита поднял глаза. В них были слёзы и боль. Много боли.
– Я не знаю… Просто не знаю, – его голос был сломанным эхом. – Я не могу избавиться от этой вины.
Мы сидели в этой кухне, где каждый уголок был свидетелем наших разговоров, и я впервые поняла, что дело не только в Даше. Это борьба с прошлым, которую он не может выиграть.
Прошел месяц с того вечера, когда Даша буквально разорвала Никиту своими обвинениями. Наш дом успел немного утихнуть, но тень этого разговора преследовала нас, будто нерассказанная история. Я старалась держать лицо, особенно перед Кирюшей, который, не подозревая о том, что творится за кулисами, радостно прыгал по дому и рассказывал о своих приключениях в садике. Никита молчаливее обычного, чаще оставался в своих мыслях, будто в собственном коконе.
Но вот пришел день, который я ждала с нетерпением: день моего официального повышения. Это был повод для праздника. Я вышла с работы с улыбкой, полной уверенности, что всё может наладиться, если только сделать шаг вперёд. Дома я объявила:
– Ну что, мальчики, мы идём праздновать! Завтра аквапарк, мороженое, всё, что хотите!
Кирюша радостно завопил, а Никита просто кивнул. Мне показалось, что его лицо стало мягче, и на миг я увидела прежнего Никиту, того, с кем мы любили мечтать и строить планы. Но его слова, сказанные в следующую секунду, словно ударили в грудь:
– Зарабатываешь ты теперь больше, так давай и долги Даши будем гасить вместе.
Казалось, будто молния ударила в середину нашей кухни. Гулкое эхо его слов сдавило меня, воздух стал горячим и вязким.
– Что ты сказал? – тихо переспросила я, хотя прекрасно услышала.
Никита посмотрел на меня с тяжёлым взглядом, в котором читалась не только вина, но и остатки какой-то бессмысленной решимости. Я видела, как этот внутренний демон снова захватил его разум, толкая в ту же пропасть.
– Ольга, пойми… Она ведь одна, без нас она не справится…
Моя рука дрожала, когда я облокотилась на стол. На мгновение всё вокруг поплыло перед глазами, и я почувствовала, как гнев распирает меня изнутри.
– У неё есть мать, у неё есть жизнь, которую она сама должна построить! Мы тоже семья, Никита! Или ты этого не видишь? Или ты считаешь, что Кирюша не заслуживает больше? – мой голос дрожал, переходя от шёпота к крику.
Он не ответил. Снова это тяжёлое, каменное молчание. Я поняла, что больше не могу ждать и надеяться, что он одумается. На следующий день, отправив Кирюшу к бабушке, я смотрела, как Никита топчется на пороге, не зная, что сказать.
– Если ты не можешь выбрать нас, уходи, – сказала я, твердо, но спокойно. – Я больше не позволю разрушать нашу жизнь ради неё.
Его глаза расширились, и он открыл рот, чтобы что-то сказать, но закрыл его, так и не вымолвив ни слова. Сглотнув, Никита медленно собрал свои вещи и вышел, оставив за собой только тягучую пустоту.
Никита стоял у двери Даши, чувствуя, как дыхание сбивается от волнения и стыда. Он знал, что этот визит – не решение, но в его голове не было других мыслей. После долгого ожидания дверь открылась. Даша стояла на пороге, взгляд её был холоден, как сталь.
– Папа, зачем ты приехал? – сказала она, не двигаясь с места.
– Я ушел от Ольги, – начал он, пытаясь звучать твердо, но голос предательски дрогнул. – Мне нужно переночевать, уже поздно, к друзьям идти неудобно. Завтра я уйду.
Её глаза сузились, и в них мелькнуло что-то острое, колючее.
– Переночевать? Ты серьезно? – её голос прозвучал с горьким смехом, который резал уши. – Ты меня не пускал на порог, когда мне это было нужно. Теперь ты приходишь ко мне, и что я должна делать? Обнять и пустить, как будто всё в порядке?
– Даша, я старался помочь, как мог… – попытался оправдаться Никита, чувствуя, как каждое слово разваливается на части.
– Старался?! – она перешла на крик, глаза её сверкали. – Ты всегда делал вид, что помогаешь, но, когда по-настоящему было нужно – ты отказывался. У меня долги, кредиты, понимаешь?! – Она сжала руки в кулаки, и голос её дрогнул от ярости. – А теперь ты приходишь и хочешь просто остаться у меня? У нас с парнем свои проблемы, и я не собираюсь пускать сюда постороннего мужчину, который будет мешать.
Никита побледнел, каждое её слово, как плеть, оставляло шрамы на его душе.
– Я… Я хотел помочь, просто не мог постоянно…
– Вот именно, не мог, – перебила она, оглядывая его с презрением. – Сначала ты бросил нас с мамой, потом мне постоянно приходилось вымаливать у тебя деньги. А теперь ты вваливаешься сюда и хочешь, чтобы я сделала вид, что ничего не было? Почему я должна? Может, иди к Ольге с её мальчишкой и проси прощения! Или к маме. Она же терпела тебя, может, и приютит.
Слова жгли его изнутри, превращая остатки надежды в пепел. Дверь захлопнулась перед его лицом с глухим стуком, и Никита остался стоять в темноте. Ему больше некуда было идти.
Только теперь он понял – его жертвенность не имела смысла. Все, что он пытался искупить, оказалось иллюзией, построенной на ошибках прошлого.
Когда Никита вернулся, была поздняя ночь. Тусклый свет от уличного фонаря проникал сквозь щели в шторах, бросая длинные тени на стены. Я сидела за кухонным столом, в темноте, с чашкой остывшего чая. Услышав звук ключа в замке, сердце замерло, но лицо моё оставалось спокойным.
Он вошел медленно, словно боялся потревожить покой дома. Взглянув на него, я увидела усталость, которая налегла на его плечи, как камень.
– Ольга… – его голос был тихим, срывающимся, будто после долгой борьбы. – Прости меня. Ты была права во всем.
Мои руки сжались вокруг чашки, оставляя белые следы на коже. Я ждала этих слов, но теперь, услышав их, не знала, как реагировать. Горечь поднималась внутри, смешиваясь с болью и облегчением.
– Я понял, что дальше так нельзя, – продолжил он. – Даша… Её нельзя спасти деньгами. Я терял нас ради неё, а она… Она видит только себя.
Я кивнула, медленно отпуская чашку. Его глаза были искренни, полны сожаления и новой решимости. За это понимание пришлось дорого заплатить, и мы оба знали цену.
– Я не хочу больше ссор и лжи, – сказала я, стараясь, чтобы голос не дрожал. – Мы с Кирюшей ждали тебя, но, если это повторится…
Он шагнул ко мне, остановился и, не дождавшись приглашения, обнял меня. Его объятия были крепкими, почти отчаянными.
– Больше не повторится. Обещаю.
Через несколько дней телефон снова зазвонил, и я, по привычке напрягшись, наблюдала за Никитой. Он взглянул на экран, увидел имя дочери и, сделав глубокий вдох, ответил.
– Привет, Даша.
Голос на том конце был нетерпеливым, резким. Слова выплескивались в гневе:
– Опять ты не хочешь мне помочь? Ты понимаешь, что у меня долги, ты мне должен перевести деньги? Или тебе напомнить, как ты бросил нас с мамой?!
Никита слушал молча, его лицо оставалось спокойным, но глаза выдавали внутреннюю борьбу. Затем, дождавшись паузы, он сказал тихо, но уверенно:
– Даша, я больше не могу помогать. Ты взрослая. Справляйся сама.
На секунду в трубке воцарилась тишина, за ней – крик, полный ярости, и, наконец, гудки.
Я сделала шаг к нему, вложила свою руку в его. В доме стояла тишина, но в этот раз она была не гнетущей, а освобождающей.
В тот вечер мы с Кирюшей достали коробку с елочными игрушками. Никита подавал стеклянные шары, Кирюша смеялся, усаживая на ветки пластиковых ангелочков. Звезду на макушку всегда прикреплял Никита – так было принято в нашей семье. Когда гирлянда вспыхнула разноцветными огоньками, Кирюша закричал:
– Елочка, гори!
Никита включил гирлянду, и комната засветилась мягкими отблесками света. Мы стояли вместе, чувствуя, как наш мир, пускай и небольшой, но стал крепче. В этот момент я знала, что мы пережили самое трудное и теперь, наконец, можем дышать свободно.
— Подпиши эти бумаги, это для твоего же блага, — улыбался супруг, не подозревая, что я знаю о его долгах