— Да ты издеваешься? — голос Егора звучал так, будто он только что узнал, что его обманули. — Это всё? Вот это?
Маша вздрогнула, хотя вроде бы была готова к чему угодно. Но не к этому. Только что они вошли в квартиру — их первую, их собственную, ту самую, о которой она мечтала, представляя, как будет расставлять посуду по полкам, как будет пахнуть свежеиспечённым хлебом и как утром Егор будет пить кофе, сидя у окна. Она даже радовалась, что осень, — за окном листья летели медленно, красиво, а в воздухе стоял запах дождя и нового начала.
— Что значит — «всё»? — переспросила она тихо, не веря своим ушам. — Это же наша квартира, Егор. Мы же договаривались.
— Договаривались? — усмехнулся он, проходя в комнату. — Я думал, будет нормально. А это… — он сделал широкий жест рукой. — Двадцать метров на двоих? Маша, ты серьёзно?
Она смотрела на него, чувствуя, как что-то внутри медленно опускается вниз, будто сердце стало камнем.
— Родители помогли, — выдохнула она. — Они продали старую дачу, вложились. Без них мы бы вообще ничего не купили.
— Продали дачу… — он покачал головой, и в голосе зазвучала издёвка. — Ну да, зато теперь у нас «уютное гнёздышко». Только жить тут невозможно. Я думал, мы хотя бы двушку возьмём.
— Егор, — она шагнула к нему. — Сейчас всё дорого. Главное, что своё. Мы потом сможем расшириться.
— Потом, потом, — перебил он раздражённо. — Ты понимаешь, что я не хочу «потом»? Я хочу сейчас. Я пашу как вол на работе, а живу в коробке. Тут даже шкаф нормальный не поставить. И кухню… ты видела эту кухню? Это не кухня, а издевательство.
Он бросил ключи на стол, снял куртку и сел, тяжело выдохнув. Маша стояла посреди комнаты, не зная, куда девать руки.
Всё, что ещё пару часов назад казалось ей волшебным — новый запах стен, звонкий пол, свет из окна — вдруг потускнело. Егор говорил тихо, но каждое слово било точно.
— Я думала, ты обрадуешься, — прошептала она.
— Радоваться? Чему? Что у нас теперь есть личная клетка для двоих? — он откинулся на спинку дивана. — У Санька с работы — трёшка с лоджией. Тёща ему купила. Вот это — поступок. А тут… родня с дачи наскребла и гордится.
Ей стало холодно, будто кто-то открыл настежь окно.
— Ты несправедлив, — сказала она тихо. — Они правда старались.
— А мне от их стараний что? — он поднялся, раздражённо взял телефон. — Мне людей в дом приглашать стыдно. Как я скажу, что мы живём в таком муравейнике?
Он ушёл в ванную, захлопнув дверь. Шум воды заглушил Машины мысли. Она опустилась на диван, посмотрела на бледные обои, на новую люстру, которую выбирала неделю — чтобы не слишком дёшево, но и не пафосно. Ей казалось, что всё вокруг смотрит на неё с немым укором: «Вот, мечтала о семье, получила».
Первые недели слились в одно вязкое, бесцветное время. Егор всё чаще стал приходить поздно, с кислым лицом, вечно уставший, раздражённый. Телефон не выпускал из рук.
— Ты опять готовишь одно и то же, — бросал он с порога. — Можно хоть иногда по-человечески поесть?
Или:
— Тут всё заставлено, как на барахолке. Негде даже ноутбук поставить.
Она пыталась не реагировать. Верила, что это — притирка, адаптация, усталость после работы. Убеждала себя, что ему тяжело, что мужчинам вообще трудно привыкать к бытовым мелочам.
Маша работала бухгалтером — тихая, не самая престижная работа, но надёжная. Коллектив у них был дружный, особенно Светка, подруга и коллега. Иногда они после работы заходили в кафе на углу, где подавали простое кофе и чизкейки. Светка часто спрашивала:
— Ну что, как молодая семья?
— Да нормально, — отвечала Маша, стараясь улыбнуться. — Привыкаем.
Но внутри всё чаще поднималось чувство, похожее на тревогу. Егор стал говорить с ней как с подчинённой.
— Ты опять опоздала на десять минут. —
— Почему шторы не повесила? —
— Ты вообще понимаешь, что я не могу так жить?
Иногда она ловила себя на мысли, что старается угадать его настроение, его интонацию, чтобы не вызвать взрыва.
Однажды вечером он вернулся домой с каким-то особенным выражением лица — возбужденным, довольным собой.
— Маш, слушай, — сказал он, открывая ноутбук. — Я думаю купить машину.
Она замерла.
— Какую ещё машину?
— Ну, я нашёл вариант. Почти новая, немецкая. В хорошем состоянии. Беру в кредит, зато буду как человек.
— Кредит? — она попыталась говорить спокойно. — Егор, мы только-только купили квартиру. У нас нет сбережений. Ты же сам говорил, что нужно подождать.
— Я устал ждать! — резко ответил он. — Мне надоело это метро. Я не хочу, чтобы на работе на меня смотрели как на нищего.
— Никто на тебя так не смотрит. Это всё в твоей голове.
— Конечно, — усмехнулся он. — Ты ничего не понимаешь. Ты привыкла жить по-скромному. А я хочу развиваться. Мне нужно соответствовать уровню.
— Уровню кого? Твоих друзей или твоей мамы?
Он резко посмотрел на неё.
— Себе, Маша. Себе.
Через неделю во дворе стояла его гордость — тёмно-серый седан. Егор часами протирал его тряпкой, фотографировал, выкладывал в соцсети с подписями вроде: «Новый этап. Работаю — заслужил».
Машу это резало. Ведь теперь половина его зарплаты уходила на кредит. Всё остальное — на бензин, мойку, парковку. Она считала каждый рубль, но он всё чаще выговаривал ей за «ненужные траты».
— Опять купила кофе? Мы же дома можем сварить. —
— Зачем взяла сыр за триста? Возьми обычный. —
— Может, ты начнёшь подрабатывать, а? Хоть что-то приносить?
Она молча глотала обиды, закрываясь в ванной, где можно было хотя бы на минуту остаться одной.
Через месяц после свадьбы приехала его мать — Людмила Петровна. Женщина с идеальной причёской, ухоженными руками и таким взглядом, что под ним хотелось оправдываться заранее.
— Машенька, здравствуй, — произнесла она, ступая в коридор, будто в музей. — Ну, покажи свои хоромы.
Маша натянуто улыбнулась и провела её в комнату.
— Уютно, — протянула свекровь. — Только тесновато. Егор, сынок, тебе тут, наверное, дышать нечем?
— Вот и я говорю, мама, — тут же подхватил он. — Пока живём, но… временно.
— Конечно, временно, — кивнула Людмила Петровна. — Вы ведь молодые, перспективные. Надо думать о будущем. А это — так, стартовая площадка.
Маша сжимала чашку чая, чувствуя, как по коже ползёт холод.
— Мы тут надолго, — сказала она спокойно. — Это наша квартира.
Свекровь взглянула на неё так, будто Маша сказала что-то наивное.
— Милая, не обижайся, но эта квартира — заслуга твоих родителей. Егор должен сам чего-то достичь. А жить в однушке — это не уровень.
— Людмила Петровна, — Маша напряглась. — Мы живём так, как можем. И мы счастливы.
— Правда? — усмехнулась свекровь. — Странно. По Егору не скажешь. Он у меня парень амбициозный, ему тесно в таких рамках.
После этого визита Егор словно получил подкрепление. Мамины слова стали его мантрой.
— Ты видишь, даже мама говорит, что нужно брать ипотеку. Я не могу всю жизнь ютиться в этой клетке.
Он стал раздражаться по любому поводу. Ладонь его чаще опускалась на стол с глухим стуком, глаза — холоднее.
А потом начались странности. Поздние звонки. Переписки, которые он мгновенно закрывал при её приближении. На вопрос «с кем?» отвечал раздражённо:
— По работе. Не лезь.
Но в тот вечер, когда всё рухнуло, Егор был в душе, и его телефон, оставленный на столе, загорелся сообщением.
«Егор, я жду перевода. Ты обещал вчера. Не тяни. Мы же договаривались».
Маша не хотела смотреть, правда. Но рука сама потянулась. Её дыхание сбилось, когда она открыла переписку. Долги. Угрозы. Суммы, о которых ей и не снилось. Всё это — за последние месяцы.
Когда он вышел, она уже сидела с телефоном в руках.
— Это что? — спросила она ровно.
Он застыл. Потом лицо его перекосило.
— Ты залезла в мой телефон?
— Я спрашиваю: что это?
— Не твоё дело. Разберусь сам.
— Сам? — Маша усмехнулась. — Сам — это когда не тащишь в долги семью. Это когда не врёшь. Егор, ты во что влез?
Он тяжело выдохнул, сел напротив.
— Я вложился в проект. Один парень предложил. Должно было выстрелить. Не получилось.
— Ты мне врал. Ты строил из себя успешного, унижал меня, родителей, а сам — в долгах по уши. Ради чего?
— Ради нас! — выкрикнул он. — Я хотел, чтобы мы жили лучше. Если бы не твои родители с их нищетой, у нас бы был нормальный старт! Это всё из-за них, из-за тебя!
Маша медленно встала.
— Хватит. Собери вещи.
— Что?
— Уходи. Из моей квартиры.
— Это и моя квартира тоже!
— Нет, Егор. Это квартира, на которую скинулись мои родители. И ты здесь больше не живёшь.
Он смотрел на неё, не веря, что она может говорить таким голосом — спокойным, твёрдым, без эмоций.
— Ты ещё пожалеешь, — процедил он.
— Уже пожалела, — ответила она. — О каждом дне с тобой.
Осень в этом году была затяжной — дождь лил почти каждый день, и Маша ловила себя на том, что звук капель по подоконнику стал чем-то вроде музыки. Дом опустел, но в этой пустоте было странное ощущение свободы. Никаких криков, придирок, ледяных пауз за ужином. Только она и тишина.
Первые дни были как затяжное похмелье. Не физическое — душевное. Хотелось то плакать, то смеяться. Она просыпалась утром и не сразу понимала, что теперь живёт одна. Потом вспоминала — и в груди появлялась тихая, но устойчивая боль. Не ярость, не отчаяние — именно боль. Как после ожога.
Она возвращалась с работы поздно, заваривала чай, включала лампу с мягким светом и просто сидела у окна. Внизу шуршали машины, за стеклом — мокрые деревья, запах асфальта и листвы. Казалось, город живёт своей жизнью, а она — отдельной, чужой.
Светка звонила каждый вечер.
— Ну как ты?
— Нормально, — отвечала Маша.
— Слушай, если хочешь, поехали ко мне на выходные. У нас в бане тепло, отец каштаны жарит. Развеешься.
— Не хочу, Свет. Мне пока нужно… прийти в себя.
Она и правда не хотела бежать. Хотела сначала прожить это всё, не прятаться.
Но покой длился недолго.
Через две недели, в один из дождливых вечеров, позвонили в дверь.
На пороге стояла Людмила Петровна — вся в своём фирменном стиле: бежевое пальто, жемчуг, идеальная укладка.
— Машенька, — сказала она с холодной вежливостью. — Нам нужно поговорить.
— О чём?
— О Егоре, конечно. Ты ведь разрушила его жизнь.
Маша вздохнула и отошла в сторону, пропуская её внутрь.
Свекровь прошла в комнату, села, не спрашивая разрешения.
— Ты выгнала моего сына, — начала она. — После всего, что он для тебя сделал.
— Что он сделал, Людмила Петровна? Загнал себя в долги, врал, обвинял меня? Этого достаточно?
— Он хотел, чтобы у вас была достойная жизнь! — вспыхнула она. — Чтобы не ютиться в этой конуре! Ты ничего не понимаешь в мужчинах. Они должны чувствовать успех, статус!
— А женщины должны чувствовать унижение, да? — спокойно спросила Маша. — Каждый день слушать, что она недостойна, что её дом — позор, а родители — нищие?
Свекровь поднялась.
— Ты просто завидуешь. Егор поднимется, я уверена. И когда он станет кем-то, он будет благодарить Бога, что избавился от такой, как ты.
— Может быть, — кивнула Маша. — Только спасибо ему передайте. За всё.
Людмила Петровна метнула взгляд, полный презрения, и вышла, громко хлопнув дверью.
После этого разговора Маша впервые за долгое время засмеялась. Громко, от души, сквозь слёзы. Смех вышел горький, но очищающий.
Зима подкралась незаметно. Маша стала работать больше — брала дополнительные отчёты, помогала коллегам, подрабатывала фрилансом. Денег катастрофически не хватало: часть долгов, оформленных на их общие счета, пришлось закрывать ей. Банк звонил регулярно.
Однажды вечером она возвращалась домой, когда у подъезда к ней подошёл парень в тёмной куртке.
— Вы Мария Николаевна?
— Да.
— Передайте Егору, что срок идёт. Если не вернёт — будем действовать по-другому.
Она почувствовала, как холод прошёл по спине.
— Он тут больше не живёт.
— Ну, значит, вы ему передайте.
Парень развернулся и ушёл.
Этой ночью Маша не спала. В голове вертелись цифры, фразы, воспоминания. Она поняла: Егор не просто влез в долги. Он втянул её — тихо, исподволь, не спросив. Всё, что было оформлено на «их» семью, теперь стало её проблемой.
На следующий день она поехала в банк. Менеджер — молодая, вежливая девушка — долго листала бумаги.
— Вот, смотрите, — сказала она. — Договор автокредита оформлен на обоих супругов. Подпись — ваша.
— Я не подписывала, — выдохнула Маша.
— Возможно, он подделал, — тихо ответила девушка, взглянув на неё с сочувствием. — Такое бывает.
Маша сидела, слушая, как в висках стучит кровь. Подделал. Вот до чего дошло.
Она написала заявление в полицию. Без надежды. Просто чтобы обозначить факт. Потом вышла на улицу — холод, снег, ветер, автобусы, запах выхлопа. И вдруг осознала, что больше не хочет плакать. Всё. Предел.
Прошло три месяца.
Маша наконец оформила перерасчёт, договорилась с банком, продала часть старой мебели, сдала на время одну комнату студентке. Жить стало легче. Тише.
Каждое утро начиналось одинаково: кофе, тёплый свитер, дорога через двор с замёрзшими клёнами. Ей стало нравиться это постоянство. Оно давало ощущение, что жизнь всё-таки идёт вперёд.
А потом Егор снова объявился.
Позвонил поздним вечером. Голос хриплый, сбивчивый:
— Маш, открой, я под дверью.
Она сначала не поверила. Потом всё-таки вышла. Он стоял, небритый, с потухшими глазами, в дешёвой куртке.
— Мне некуда идти, — сказал он. — Я… ошибся.
Маша молча смотрела на него. Перед ней стоял не тот самоуверенный парень, который когда-то обещал, что «всё будет по-людски». Этот был разбит, пуст.
— Маш, прости. Я всё понял. Без тебя… никак.
Она стояла молча. Слова «прости» звучали слишком поздно, слишком просто.
— Я не злюсь, — тихо сказала она. — Просто… больше не хочу назад.
— Мне тяжело, — он потянулся к ней. — Дай хоть переночевать.
Она покачала головой.
— Нет, Егор. У тебя была возможность. Ты сам всё разрушил.
— Ты изменилась, — прошептал он.
— Да. Пришлось.
Он постоял, не зная, что сказать, потом опустил голову и ушёл.
После этого Маша долго стояла у окна. Снег падал крупными хлопьями, тихо, как будто мир решил не мешать ей.
Она вспомнила себя год назад — ту, что мечтала о «домике для двоих». И поняла: тогда она строила не дом, а иллюзию. Егор не хотел семьи — он хотел декорации, чтобы рядом была кто-то, кто подчёркивает его «успех».
Теперь она знала цену всему — словам, обещаниям, показной уверенности. И знала цену себе.
Весной, когда сошёл снег, в их дворе посадили молодые липы. Маша выходила утром на работу и каждый день видела, как они распускаются.
Она наконец переклеила обои — светлые, без узоров, такие, какие всегда хотела. Купила новый чайник, переставила мебель. Квартира будто задышала заново.
Светка помогала ей — вдвоём смеялись, ругались, таскали коробки, ели пиццу прямо на полу.
— Ну вот, — сказала Светка, вытирая руки. — Теперь это точно твой дом.
Маша улыбнулась.
— Да, мой. И впервые — по-настоящему.
Она включила музыку, тихую, без слов. Из окна тянуло свежестью, и в отражении стекла она увидела себя — уставшую, но живую.
И вдруг поняла: счастье — это не «три комнаты с паркингом». Не кредит, не лайки, не мнение чьей-то мамы.
Счастье — это утро, в котором ты не боишься дышать.
Она посмотрела на дверь и подумала, что когда-нибудь её снова кто-то откроет — не с упрёками, не с показным блеском, а просто с теплом. Но теперь она не будет ждать. У неё есть всё, что нужно, — она сама.
Конец.
«Я без Кирилла на море не поеду!» — решительно заявила Алина, когда Никита пытался оставить сына дома ради их отдыха вдвоем