— Где тебя носит? Почему жрать нечего? — голос Петра, ленивый и недовольный, ударил по ушам, едва Алина переступила порог квартиры. Он не был громким, скорее, тягучим, как застарелый жир на сковородке.
Алина молча закрыла за собой дверь, машинально повернув ключ в замке дважды. Привычка. Она прислонилась спиной к холодной, обшарпанной поверхности двери, на секунду прикрыв глаза. Двенадцать часов на ногах, в гуле офисной техники и бесконечном потоке чужих проблем. Тело не просто устало, оно ломило тупой, ноющей болью в каждой мышце, а в голове стоял вязкий туман, сквозь который с трудом пробивались собственные мысли. Воздух в квартире был спёртый, тяжёлый, с отчётливым запахом вчерашней жареной картошки, пыли и чего-то ещё, неопределённо-кислого.
Пётр лежал на диване в гостиной, закинув ноги на подлокотник. В одной руке он держал пульт, в другой — телефон, по экрану которого бездумно скользил его большой палец. Свет от огромного телевизора, купленного год назад по его настоянию, заливал его расслабленное лицо и мешковатую домашнюю футболку переменчивыми синеватыми вспышками. Он даже не повернул головы, его вопрос был брошен куда-то в сторону тёмного коридора, как команда, не требующая ответа, а предполагающая немедленное исполнение.
Собрав остатки сил, Алина медленно выпрямилась. В каждой руке она держала по тяжёлой, набитой до отказа продуктами сумке. Пластиковые ручки, казалось, вот-вот лопнут, они глубоко впивались в ладони, оставляя на коже багровые, саднящие полосы. Она прошла в комнату, и её взгляд, ставший за последние месяцы таким же серым, как стены в их подъезде, машинально скользнул по окружающему пространству. На кофейном столике рядом с диваном стояла его кружка со следами недопитого утреннего кофе и тарелка с крошками от печенья. На полу, прямо у дивана, живописной кучей валялась его вчерашняя футболка и пара носков. Путь на кухню был почти заблокирован. Гора немытой посуды в раковине, кажется, стала ещё выше со вчерашнего вечера, и теперь от неё исходил отчётливый запах начинающегося разложения.
Она с глухим стуком поставила сумки на пол. Пакеты тяжело осели, напоминая два мешка с цементом. Один из них накренился, и из него, прорвав тонкий полиэтилен, выкатилось большое зелёное яблоко. Оно с весёлым стуком прокатилось по грязному линолеуму и остановилось у ножки стола.
— Я тебя спрашиваю, ты оглохла там? — снова подал голос Пётр. На этот раз в нём звенели нотки откровенного, детского раздражения. — Я с обеда ничего не ел, между прочим. Хоть бы бутерброды какие сделала перед уходом.
Алина медленно повернула голову и посмотрела прямо на него. Не на мужа, за которого выходила замуж пять лет назад, а на это большое, чужое, распластавшееся на её диване тело. Её взгляд был пустым, выжженным дотла. В нём не осталось ни злости, ни обиды, ни любви. Только бесконечная, свинцовая, мёртвая усталость.
— В том-то и дело, что ты не зарабатываешь ничего, не несёшь домой денег, так что требовать что-то у тебя тут нет никакого права!
Её голос прозвучал на удивление тихо, почти безжизненно, но каждое слово, отчеканенное и твёрдое, как камень, повисло в затхлом воздухе комнаты.
Пётр резко сел. Он уставился на неё так, будто она внезапно заговорила на китайском. Его лицо, до этого расслабленное и капризное, начало медленно наливаться нездоровой краснотой. Он отшвырнул пульт на диван.
— Ты чего несёшь вообще? Совсем с катушек съехала на своей работе? Я мужик! Я имею право требовать! — взвился он, его голос наконец обрёл силу и заполнил собой всё пространство.
Алина сделала один-единственный шаг в его сторону. Её пустой взгляд сфокусировался прямо на его в глазах, и в нём было что-то такое, отчего Пётр невольно вжал голову в плечи.
— Ты имеешь право, — так же тихо и раздельно ответила она, — встать с дивана и пойти работать. Или молчать. Других прав в этом доме, который оплачиваю я, у тебя больше нет. Выбирай, что тебе больше нравится.
На мгновение в комнате стало тихо. Не та тишина, что давит, а пустая, вакуумная, в которой слова Алины, лишённые всякой эмоции, казались единственной реальностью. Пётр смотрел на неё, его лицо медленно проходило все стадии от багрового изумления до надменного презрения. Он издал короткий, фыркающий смешок, будто услышал плохую шутку.
— Ты это сейчас серьёзно? — он медленно поднялся с дивана, расправляя плечи. Движение было рассчитано на то, чтобы выглядеть внушительно, чтобы напомнить о разнице в их габаритах. Он был выше на голову, шире в плечах, и всегда пользовался этим в спорах, нависая, вторгаясь в личное пространство. — Ты мне, своему мужу, будешь указывать, какие у меня права? Алина, ты на себя в зеркало давно смотрела?
Она не ответила, продолжая стоять у своих сумок. Её молчание и неподвижность раздражали его куда больше, чем если бы она начала кричать в ответ.
— Я помню тебя другой, — продолжил он, делая шаг к ней. Голос его приобрёл покровительственно-трагические нотки, которые он так любил использовать. — Помню, какой ты была, когда мы познакомились. Лёгкой, весёлой. У тебя в глазах искорки были. А сейчас что? Куда они делись? Работа твоя их сожрала? Теперь вместо искорок у тебя в глазах только цифры, отчёты и злоба на весь мир. Особенно на меня.
Он ожидал, что она вздрогнет, что его слова о «прошлой ней» вызовут в ней укол вины. Но Алина лишь чуть склонила голову набок.
— Искорки кончились, Петя. Их нужно было чем-то подпитывать. А у нас в доме уже полгода работает только один генератор — я. И он, знаешь ли, не рассчитан на то, чтобы освещать и обогревать двоих, один из которых только потребляет энергию.
Она спокойно обошла его, направляясь на кухню. Сам факт того, что она так легко нарушила его попытку доминировать пространством, вывел его из себя. Он развернулся и пошёл за ней, его шаги стали тяжёлыми, злыми.
— То есть, это я виноват? Я?! — его голос поднялся до почти оскорблённого визга. — Я, между прочим, не на диване лежу и плюю в потолок! Я в творческом поиске! У меня сложный период, я ищу себя, свой путь! Настоящая женщина, любящая жена, должна поддерживать мужа в такой момент! Вдохновлять его, создавать уют, чтобы он мог творить! А ты что делаешь? Ты пилишь меня за немытую тарелку!
Алина остановилась у раковины и обвела взглядом гору грязной посуды, застывший жир на сковородке, липкие пятна на столешнице. Она медленно повернулась к нему.
— Творческий поиск? — переспросила она без тени усмешки. — Петя, давай называть вещи своими именами. Твой «творческий поиск» уже шесть месяцев пролегает по очень короткому маршруту: от дивана до холодильника. Главные инструменты твоего творчества — это пульт от телевизора и джойстик от приставки. А единственное, что ты сотворил за это время, — это вот эта Пизанская башня из грязных тарелок. И знаешь, что самое смешное? Весь твой «поиск себя» оплачиваю я. Моими деньгами, которые я зарабатываю, пока ты ищешь вдохновение на тринадцатом уровне какой-то стрелялки.
Его лицо исказилось. Все его красивые, напыщенные оправдания рассыпались в пыль от её спокойных, жестоких фактов. И тогда он нанёс удар, который, по его мнению, должен был её уничтожить.
— Да ты просто в мужика превратилась, вот и всё! — выплюнул он. — Грубая, вечно недовольная, считающая деньги. От тебя мужиком и пахнет! Усталостью, злостью, работой твоей проклятой! Женщина должна быть нежной, мягкой! Она должна вдохновлять! А ты… ты только требуешь. Ты не женщина уже, ты — ходячий банкомат с претензиями.
Алина выслушала его молча. Она опустила взгляд на яблоко, что так и лежало на полу. Наклонилась, подняла его, обтёрла о штанину своих джинсов и с хрустом откусила. Её глаза, когда она снова посмотрела на мужа, были холодными и ясными, как декабрьский лёд.
— Хорошо, — сказала она, прожевав. — Если я мужчина, значит, и решения в этом доме теперь буду принимать я. Как мужчина. И поверь, тебе это очень не понравится.
Пётр ожидал чего угодно: криков, упрёков, может быть, даже отчаянных попыток оправдаться. Но эта её холодная, деловая констатация факта застала его врасплох. Она не играла в его игру, не поддавалась на провокации. Она просто изменила правила. Он на секунду растерялся, и в этой короткой паузе Алина уже развернулась и начала методично разбирать принесённые сумки. Молоко, хлеб, сыр, овощи — всё это с глухим стуком отправлялось на стол, а затем в холодильник. Её движения были резкими, механическими, как у робота на сборочной линии.
— Что значит «решения будешь принимать ты»? — опомнился он, следуя за ней, как тень. Его голос потерял уверенность, в нём зазвучали растерянные нотки. — У нас семья! В семье решения принимаются вместе!
— У нас была семья, — поправила она, не оборачиваясь, захлопнув дверцу холодильника. — А сейчас у нас… сожительство. Причём, на моих условиях. Потому что вся эта конструкция, включая стены, крышу над головой и еду в этом холодильнике, держится исключительно на мне. И я устала.
Видя, что его привычные манипуляции не работают, Пётр решил прибегнуть к последнему, самому мощному оружию в своём арсенале. Он вытащил из кармана домашних штанов телефон и, демонстративно глядя на Алину, набрал номер.
— Что ты делаешь? — спросила она, заметив его действия.
— Звоню своей матери, — с вызовом ответил он. — Раз уж моя жена меня не понимает и не уважает, может, хоть мать меня поддержит. Хочу рассказать ей, в какую мегеру ты превратилась.
Он нажал на кнопку громкой связи. Несколько долгих гудков, и из динамика раздался бодрый, чуть дребезжащий голос Тамары Игоревны.
— Петенька, сынок, что-то случилось? Ты чего так поздно?
— Мама, привет, — начал Пётр жалобным, страдальческим тоном. Он моментально преобразился в обиженного ребёнка. — У нас тут… проблемы. Алина пришла с работы, я ей слово, а она мне десять. Кричит, унижает меня… Говорит, что я никаких прав в собственном доме не имею.
Алина молча стояла, прислонившись к кухонному гарнитуру, и слушала эту откровенную ложь. Она смотрела на мужа, на его лицо, изображавшее вселенскую скорбь, и не чувствовала ничего, кроме ледяного отвращения.
— Как это не имеешь?! — тут же взвилась Тамара Игоревна на том конце провода. Её голос стал резким и пронзительным. — Он мужчина, он твой муж, Алина! Я тебя слышу, как ты тамходишь! Что ты себе позволяешь? Совсем совесть потеряла? Петенька сейчас в непростой ситуации, ему поддержка нужна, а ты его гнобишь!
— Тамара Игоревна, ваш Петенька уже полгода сидит на моей шее и даже тарелку за собой помыть не может, — ровным, безразличным голосом произнесла Алина, обращаясь к телефону в руке мужа.
— Ах вот как ты заговорила! Шея у неё, видите ли! Тяжело! — заверещала свекровь. — А когда замуж за него выходила, о чём думала? Семья — это работа, деточка! Это труд! Женщина должна быть мудрее, терпимее! Она — хранительница очага! А ты что делаешь? Ты этот очаг тушишь своими руками! Вместо того чтобы мужа приласкать после работы, ужин ему приготовить, ты его попрекаешь куском хлеба! Бессовестная! Я своего сына не для того растила, чтобы какая-то баба из него тряпку делала и ноги об него вытирала!
Пётр слушал монолог матери с довольной ухмылкой. Вот оно. Поддержка. Он победно посмотрел на Алину, ожидая увидеть её раздавленной, посрамлённой. Он ждал, что она сейчас начнёт оправдываться перед его матерью, просить прощения.
Но Алина молчала. Она смотрела не на него, а куда-то сквозь него. Её лицо было непроницаемым, как маска. Она выслушала всю тираду до конца, дождалась, пока Тамара Игоревна переведёт дух, чтобы набрать в лёгкие воздуха для новой порции обвинений.
А потом она просто протянула руку, взяла телефон из ослабевших пальцев опешившего Петра и нажала на красную кнопку «завершить вызов». Она положила аппарат на стол экраном вниз.
— Ты… ты что сделала? — пролепетал он.
Алина медленно подняла на него глаза. И в этот момент Пётр впервые в жизни почувствовал настоящий, животный страх. В её взгляде не было злости. Там было что-то гораздо хуже — окончательное, бесповоротное решение.
— Я выслушала, — произнесла она тихо. — И сделала выводы. Спасибо, что помог мне их сделать быстрее.
Тишина, наступившая после отключения звонка, была плотной и тяжёлой. Пётр смотрел на свой телефон, лежащий на столешнице, как на убитого товарища. Он не мог поверить в произошедшее. Это был удар ниже пояса, нарушение всех неписаных правил их семейных войн. Вмешательство его матери всегда было финальным аккордом, после которого Алина сдавалась, уходила в себя, а он оставался победителем. Но сейчас что-то сломалось.
— Ты… ты сбросила мою мать, — проговорил он, будто осмысливая каждое слово. В его голосе смешались растерянность и подступающая ярость. — Ты только что проявила вопиющее неуважение к моей семье!
Алина не ответила. Она развернулась и молча вышла из кухни. Пётр, распаляя сам себя, двинулся за ней.
— Ты думаешь, это сойдёт тебе с рук? Думаешь, я это так оставлю? Я…
Он запнулся на полуслове. Алина остановилась посреди комнаты и взяла со столика пульт от телевизора. Тот самый пульт, который Пётр отшвырнул всего полчаса назад. Она спокойно подошла к телевизору, открыла маленькую крышку на задней панели, вытащила батарейки и, вернувшись, положила их на ладонь Петра. Затем она взяла его телефон со стола, зашла в настройки Wi-Fi и одним движением удалила сохранённую сеть, чтобы пароль не сохранился на телефоне, потому что знала его только она.
— Что ты творишь? — прохрипел он, глядя на бесполезные батарейки в своей руке.
— Я же сказала, я принимаю решения, — её голос был ровным и деловым, как будто она проводила инструктаж для нового сотрудника. — Ты говорил, что я превратилась в банкомат. Что ж, банкомат объявляет о прекращении обслуживания.
Она прошла к его игровому ноутбуку, стоявшему на подоконнике. Несколько быстрых щелчков мышью. Она вошла в свой личный кабинет на игровом портале, через который оплачивала все его подписки, и сменила пароль. Затем, не моргнув глазом, нажала «Выйти со всех устройств».
— Эй! У меня там рейд через час! — взвыл Пётр, осознав масштаб катастрофы. Для него это было страшнее, чем отключение горячей воды. — Ты не можешь этого сделать!
— Могу. Это мой аккаунт, и я за него плачу, — она закрыла крышку ноутбука. — Твой «творческий поиск» теперь придётся проводить без доступа к виртуальным мирам. Можешь попробовать поискать его в реальном. Например, на сайте по поиску работы. Интернет, правда, тебе придётся искать где-то в другом месте. В кафе, например. Если, конечно, у тебя есть деньги на кофе.
Её слова падали в тишину комнаты, как гвозди, забиваемые в крышку гроба. Пётр смотрел на неё, и его лицо начало меняться. Ушла напускная обида, исчезла самоуверенная злость. На их место пришло выражение чистого, неприкрытого ужаса. Он начал понимать, что это не очередной скандал. Это была казнь. Холодная и безжалостная.
— Но… деньги… — пролепетал он, инстинктивно хлопая себя по карманам, где лежала банковская карта. Она была привязана к её счёту, для его «мелких расходов».
Алина, словно прочитав его мысли, протянула руку.
— Карту. Давай сюда.
— Ты с ума сошла? — он отступил на шаг, прижимая руку к карману.
— Пётр, не заставляй всё усложнять. С завтрашнего дня эта карта — просто кусок бесполезного пластика. Я заблокирую её через минуту. А сейчас я просто хочу забрать свою собственность.
Он смотрел в её глаза и видел там сталь. Не было ни тени сомнения, ни капли жалости. Он понял, что она не шутит и не блефует. С покорностью обречённого он вытащил из кармана карту и вложил её в протянутую ладонь. Алина, не говоря ни слова, убрала её в свой кошелёк.
Она обвела взглядом комнату. Телевизор молчал. Ноутбук был бесполезен. Телефон превратился в простой калькулятор. На столе остались лежать только продукты, которые она принесла.
— Вот, — она кивнула на пакеты. — Этого тебе хватит на пару дней. Можешь проявить свои творческие способности на кухне. Я сегодня буду спать в гостиной. На диване. А ты можешь располагаться в спальне. И хорошенько подумай. Дверь в этот дом для тебя пока открыта. Но счётчик уже включён. И он тикает не в твою пользу.
Сказав это, она взяла с вешалки плед, бросила его на диван и молча легла, отвернувшись к стене.
Пётр остался стоять посреди комнаты. В полной, оглушающей тишине. В его собственной квартире, которая внезапно стала для него чужой и враждебной тюрьмой. Он был заперт не замками, а отсутствием всего того, что составляло его комфортную жизнь. Не было ни денег, ни развлечений, ни даже голоса матери в телефоне, чтобы пожаловаться. Был только он, гора грязной посуды на кухне и женщина на диване, которая только что стёрла его из своей жизни, не проронив ни единого слова о разводе или расставании. Она просто отключила его от источника питания. И это было страшнее любого скандала…
— А вы как сюда попали? — свекровь устроилась на моей даче, но я это так не оставила