— Что, прости?! Я должна впахивать на даче твоих родителей? А с какой это стати, собственно? Это ты их сын, вот и вали там всё пропалывать и

Голос Стаса, бодрый и преувеличенно радостный, ворвался на кухню вместе с ним самим. Оля, помешивавшая в сковороде обжарку для супа, обернулась. На её лице расцвела искренняя, предвкушающая улыбка. Конец рабочей недели выдался тяжёлым, и перспектива сменить душный город на прохладу и зелень казалась настоящим спасением. В её воображении тут же нарисовалась идиллическая картина: скрип старых качелей под яблоней, дымок от мангала, ледяной лимонад в запотевшем кувшине.

— О, отлично! Наконец-то! Шашлыка сделаем? Я замариную курицу в кефире, как ты любишь. И в гамаке поваляемся, я как раз новую книгу скачала. Может, ребят позвать в субботу?

Она говорила быстро, увлеченно, уже мысленно составляя список продуктов. Аромат жарящегося лука и моркови смешивался с ароматом её планов на идеальные выходные. Стас подошел, заглянул через её плечо в сковородку и поморщился.

— Какой шашлык, ты чего? Работать едем.

Улыбка на лице Оли замерла, а потом медленно сползла, словно её стёрли ластиком. Она выключила конфорку и повернулась к мужу, всем телом выражая недоумение.

— В смысле, работать?

— В прямом, — буднично ответил он, открывая холодильник и доставая бутылку с водой. — Родители решили в жару дома отсидеться, кондиционер, все дела. Ну а нам надо ехать. Там картошку полоть. Шесть соток. И помидоры окучить в теплице. Они уже совсем заросли.

Он говорил об этом с такой обезоруживающей простотой, словно обсуждал поход в кино. Словно прополоть шесть соток картошки под палящим июльским солнцем было естественным и единственно возможным способом провести выходные. Он сделал большой глоток воды, не замечая, как меняется выражение лица его жены.

— Погоди, я не поняла, — Оля скрестила руки на груди. — Твои родители не хотят ехать, потому что жарко, а мы должны ехать и работать в эту же самую жару? Логика где?

— Ну а кто поедет? — искренне удивился Стас, захлопывая дверцу холодильника. Он посмотрел на неё так, будто она задала самый глупый вопрос на свете. — Запустится же всё. Пропадет урожай. Мать переживать будет. К тому же, это семейное дело. Ты же невестка, должна помогать.

Последняя фраза упала в уютный полумрак кухни, как камень в спокойную воду. Ложка, которую Оля всё ещё держала в руке, с тихим звяканьем выпала на столешницу. Она медленно повернулась к мужу, и её взгляд из расслабленно-мечтательного превратился в острый, колючий. Пару секунд она просто смотрела на него, давая абсурдности сказанного окончательно оформиться в её сознании.

— Что, прости?! Я должна впахивать на даче твоих родителей? А с какой это стати, собственно? Это ты их сын, вот и вали там всё пропалывать и помогать им!

Её голос не сорвался на визг, он прозвучал низко и жестко, каждое слово было отделено от другого, как удар хлыста. Стас от неожиданности поперхнулся водой. Он ожидал уговоров, недовольства, капризов, но не такого прямого и яростного отпора.

— Ты как разговариваешь? — тут же взвился он, ставя бутылку на стол. — Это мои родители! Они нас просят помочь!

— Они просят не «нас», Стас. Они спихивают на тебя свою работу, а ты, в свою очередь, пытаешься спихнуть половину на меня! Я выходила замуж за тебя, а не за шесть соток вашей картошки! Я вообще не помню, чтобы в моих свадебных клятвах был пункт про окучивание помидоров в угоду твоей маме!

— Это неуважение! Ты не уважаешь мою семью!

— Твоих родителей я уважаю! — отрезала Оля, делая шаг к нему. Её глаза потемнели от гнева. — А вот тебя, который пытается сделать из своей жены рабыню, я уважать перестала. Так что бери тяпку, перчатки и вперёд, на плантацию. Один. А я на выходных подумаю, нужен ли мне муж-рабовладелец. Можешь передать родителям, что их сын едет. А их невестка занята переоценкой семейных ценностей.

Не дожидаясь ответа, она резко развернулась и вышла из кухни. Стас остался стоять посреди комнаты, ошарашенный и красный от злости. Через мгновение из спальни донёсся звук. Сначала тихий, а потом всё громче и громче, комнату заполнил агрессивный, вибрирующий бас тяжёлой музыки, отрезая его от Оли и от любого возможного продолжения разговора.

Музыка оборвалась так же резко, как и началась. В наступившей пустоте звук холодильника, обычно незаметный, превратился в навязчивое, монотонное гудение. Стас, всё это время просидевший за кухонным столом и уставившийся в одну точку, вздрогнул. Он услышал, как в спальне щелкнула дверная ручка. Он выпрямился, готовый к новому раунду. Он не собирался отступать.

Оля вошла на кухню спокойно, даже нарочито медленно. Она не посмотрела в его сторону, подошла к плите, где на сковороде сиротливо остывала зажарка, и выключила вытяжку. Её движения были выверенными и экономичными, словно она была одна в квартире.

— Ну что, наслушалась? Концерт окончен? — спросил Стас, стараясь, чтобы его голос звучал насмешливо, а не так, как он себя чувствовал — разъярённо и растерянно.

— Концерт? — она наконец повернулась к нему. На её лице не было и тени улыбки. — Стас, это не концерт. Это был саундтрек к моим размышлениям. И я, знаешь ли, пришла к некоторым выводам.

Она подошла к столу и села напротив, глядя ему прямо в глаза. Никакой агрессии, только холодная, отстраненная констатация.

— Ты совсем с катушек съехала? Какие выводы? Из-за того, что я попросил помочь родителям? Любая нормальная жена бы обрадовалась возможности быть полезной семье мужа, а ты устраиваешь цирк!

— Вот именно. «Попросил». Ты не просил, Стас, ты поставил меня перед фактом. Ты не спросил о моих планах, о моём желании, о моём самочувствии. Ты просто решил за меня, что я должна пожертвовать своими единственными выходными ради огорода твоих родителей, которые сами не хотят этим заниматься. Это не просьба. Это приказ.

Она говорила ровно, безэмоционально, и от этого её слова резали ещё больнее. Стас почувствовал, как внутри него снова закипает гнев.

— Да что ты несёшь? Какая жертва? Это просто помощь! Семья на то и семья, чтобы помогать друг другу! Или для тебя семья — это только рестораны по субботам и отпуск два раза в год?

— Для меня семья — это партнёрство, Стас. Это когда два человека уважают друг друга. Когда они считаются с мнением и желаниями друг друга. А то, что предлагаешь ты — это не партнёрство. Это использование. Ты не видишь во мне жену, ты видишь бесплатное приложение к себе. Функцию. Сегодня функция «невестка» должна полоть картошку. Завтра функция «жена» должна приготовить ужин из трёх блюд, потому что к тебе придут друзья. А что хочет сама «функция», никого не волнует.

Он смотрел на неё, и ему казалось, что он видит её впервые. Не свою весёлую, лёгкую на подъём Олю, а какую-то чужую, жесткую женщину, которая препарирует их жизнь холодным скальпелем логики.

— Мой отец, — процедил он, — никогда бы не позволил матери так с собой разговаривать.

— Твой отец, Стас, таскает твоей матери сумки из магазина, сам чинит кран на кухне и ни разу в жизни не сказал ей, что она «должна». Он её уважает. А ты пытаешься прикрыться его авторитетом, чтобы оправдать собственное потребительское отношение. Так что не надо сюда приплетать твоего отца. Этот разговор о нас. О тебе и обо мне. И о том, что ты считаешь нормой.

Она встала, подошла к раковине и открыла кран, чтобы налить себе стакан воды. Стас смотрел на её прямую спину, на то, как напряжены её плечи. Он понял, что проигрывает. Его привычные аргументы не работали. Он не мог продавить её авторитетом, не мог разжалобить, не мог обвинить. Она отражала все его атаки с ледяным спокойствием.

Он тоже встал и начал ходить по кухне, от стены к стене, как зверь в клетке. Он чувствовал себя бессильным, и это бесило его больше всего. Он остановился и посмотрел на неё.

— И что дальше? Что ты решила, мыслительница?

Оля допила воду, поставила стакан и повернулась к нему.

— Я решила, что не поеду. Это не обсуждается. А ещё я решила, что мне нужно очень хорошо подумать о том, как мы живём. И хочешь ли ты жить с «функцией», или тебе всё-таки нужна жена.

Она снова прошла мимо него и направилась в комнату. Стас остался на кухне один. Воздух был пропитан запахом остывшей еды и невысказанных оскорблений. Он несколько секунд постоял в тишине, а потом достал из кармана телефон. Его пальцы быстро забегали по экрану. Оля, проходившая мимо дверного проёма, на секунду остановилась. Она не видела экран, но точно знала, чьё имя он сейчас ищет в контактах. Он собирался звать подкрепление.

Стас не стал спорить. Он просто взял телефон, прошёл в гостиную и сел на диван, демонстративно повернувшись спиной к кухне, где осталась Оля. Она не ушла в спальню. Она осталась стоять у столешницы, прислонившись к ней бедром, и слушала. Она знала, что сейчас произойдёт, и хотела услышать это своими ушами, без искажений и домыслов. Ей нужен был этот последний, контрольный выстрел в остатки их брака.

— Мам, привет, — начал он тоном обиженного ребёнка, которому не дали конфету. Голос, который пять минут назад пытался изображать мужской гнев, теперь стал жалобным и высоким. — Да нет, у нас не всё в порядке. Совсем не в порядке. Тут Оля… она на дачу ехать отказывается.

Оля закрыла глаза, мысленно фиксируя каждое слово. Он не сказал: «Мы поссорились». Он не сказал: «У нас возникло недопонимание». Он сразу же, с первого предложения, обозначил врага и свою позицию жертвы.

— Да, наотрез. Я ей всё объяснил, как мы договаривались. Что вы отдохнёте, а мы приедем и поможем… Нет, она и слушать не хочет. Кричит, что это не её забота… — Он сделал театральную паузу, набирая в лёгкие побольше воздуха для следующей порции лжи. — Говорит, что вы специально всё на нас спихиваете. Представляешь? Что это рабский труд, а я — рабовладелец.

Он говорил, а Оля стояла и чувствовала, как внутри неё что-то каменеет. Это было уже не возмущение. Это было холодное, почти хирургическое наблюдение за процессом предательства. Он не просто жаловался. Он клеветал. Он сознательно искажал её слова, выставлял её взбалмошной, неуважительной хамкой, чтобы заручиться поддержкой «тяжёлой артиллерии». Он не искал компромисс с женой, он собирал коалицию против неё.

— Я ей говорю: «Это же мои родители, нужно проявить уважение». А она… В общем, тут такое было… Да, именно так. Совсем от рук отбилась. Что делать, ума не приложу… Хорошо, мам. Да, жду.

Он положил трубку. В квартире снова повисло молчание, но теперь оно было другим. Оно было заряженным, как воздух перед грозой. Стас не обернулся. Он остался сидеть на диване, уставившись в тёмный экран телевизора, и в его позе читалось упрямое ожидание. Он ждал своих спасителей, свою армию, которая придёт и поможет ему сломить сопротивление взбунтовавшейся жены.

Оля спокойно, без единого лишнего движения, убрала со стола, вымыла сковородку и стакан. Она действовала методично, словно выполняла давно знакомый ритуал. Каждый её жест был наполнен ледяным спокойствием. Она не собиралась прятаться. Она не собиралась уходить. Если они хотят войны, они её получат. Прямо здесь, на этой кухне, которая ещё час назад была их общей территорией, а теперь превратилась в поле боя.

Прошло около сорока минут. Это были сорок минут абсолютной тишины, нарушаемой лишь тиканьем настенных часов. Они не сказали друг другу ни слова. Они просто существовали в одном пространстве, как два незнакомца, волею судьбы запертые в одной комнате. Потом раздался резкий, требовательный звонок в дверь.

Стас вскочил, словно по команде, и поспешил в прихожую. Оля осталась на кухне, выпрямив спину. Она слышала торопливый щелчок замка, скрип двери и возбуждённые голоса.

— Мам, пап, проходите…

В дверном проёме кухни первой появилась Светлана Игоревна, мать Стаса. Её лицо было строгим, поджатые губы выражали крайнюю степень неодобрения. За ней, как тень, следовал отец, Анатолий Петрович, массивный мужчина с тяжёлым, осуждающим взглядом. Они не пришли мирить. Они пришли судить.

— Здравствуй, Оля, — бросила Светлана Игоревна, даже не посмотрев на неё. Весь её вид говорил, что приветствие — это не более чем досадная формальность. Она прошла в центр кухни и вперила взгляд в сына. — Стасик, ну рассказывай, что тут у тебя стряслось? Что она опять устроила?

Анатолий Петрович молча встал рядом с женой, скрестив руки на мощной груди и глядя на Олю так, словно она была каким-то неприятным насекомым. Стас, почувствовав за спиной родительскую мощь, тут же обрёл утраченную уверенность.

— Да вот, пап, мам… Говорю, надо на дачу, помочь. А она в крик. Что мы её в рабство продаём, что вас она не уважает, и вообще, это не её проблемы.

Светлана Игоревна медленно повернула голову к Оле. Её взгляд был полон праведного гнева.

— Значит, мы для тебя теперь никто? Значит, наша помощь, когда вы ремонт делали, это было в порядке вещей? А как нам помочь понадобилось, так мы сразу стали рабовладельцами? Я всегда знала, что ты эгоистка, но чтобы до такой степени…

Они стояли втроём, образовав плотный, монолитный фронт. Сын и его родители. А Оля стояла напротив, одна. И она ясно понимала, что все слова уже сказаны по телефону. Сейчас начнётся не диалог. Сейчас начнётся показательная порка.

Оля медленно обвела взглядом всех троих. Светлану Игоревну, с её лицом оскорблённой добродетели. Анатолия Петровича, массивного истукана, исполненного молчаливого осуждения. И Стаса, её мужа, который прятался за их широкими спинами, как нашкодивший школьник за завучем. Она не стала оправдываться. Вместо этого она чуть заметно, одними уголками губ, усмехнулась.

— Помощь с ремонтом, Светлана Игоревна? — её голос звучал спокойно и до странного ровно, без малейших признаков волнения. — Давайте будем честны. Это была не помощь. Это была инвестиция. Вы вкладывались не в нашу семью, а в комфорт вашего сына. Вы выбирали обои, вы решали, какого цвета будет кухонный гарнитур, а я лишь молча соглашалась, чтобы не портить отношения. Вы не помогали нам. Вы обустраивали филиал своей квартиры для своего мальчика. Так что не нужно сейчас выставлять мне счёт за ваши дизайнерские амбиции.

Светлана Игоревна от такого ответа опешила. Она открыла рот, чтобы выдать новую порцию упрёков, но не нашлась, что сказать. Настолько это было неожиданно и точно.

Тут в разговор вступил Анатолий Петрович. Его голос был низким и густым, как застоявшийся сироп.

— В нормальной семье жена слушает мужа. И уважает его родителей. Это основа основ. А ты, я смотрю, решила установить свои порядки.

Он не угрожал. Он выносил вердикт. Но Оля даже не посмотрела в его сторону. Её взгляд был прикован к Стасу.

— Вот именно, Анатолий Петрович. В нормальной семье. Где есть муж. А у меня его, кажется, нет, — она сделала шаг вперёд, сокращая дистанцию между собой и этой сплочённой троицей. — У меня есть взрослый мальчик, который, столкнувшись с первой же проблемой, с первым же несогласием, бежит жаловаться мамочке. Который не способен сам решить вопрос со своей женщиной, а вызывает для этого родительский спецназ. Ты не муж, Стас. Ты сын. Ты до сих пор их сын, а я — просто приложение к тебе, которое почему-то отказывается выполнять команды из главного штаба.

Она говорила прямо ему в лицо, игнорируя родителей, словно их и не было в комнате. Стас побагровел. Быть обличённым в инфантильности перед отцом было для него худшим из унижений.

— Ты замолчишь или нет?! — взревел он, окончательно теряя контроль. — Ты будешь делать то, что я сказал! Я тут муж! Мы поедем на дачу, и ты будешь полоть эту картошку, понятно?!

— Нет, — просто ответила Оля. Это короткое слово прозвучало в перегретом воздухе кухни как щелчок хлыста.

Стас посмотрел на отца, ища поддержки, потом на мать. Их лица выражали непреклонную решимость. Они ждали от него действия, последнего, решающего удара. И он, подгоняемый их молчаливым давлением и собственным бессилием, нанёс его.

— Тогда собирай свои вещи и катись отсюда! — выкрикнул он, ткнув пальцем в сторону коридора. — Мне нужна жена, а не умная самозванка, которая будет учить моих родителей жить!

Он сказал это. Выплеснул. И замер, ожидая её реакции. Он ждал криков, обвинений, чего угодно.

Но Оля не закричала. Она посмотрела на него долгим, изучающим взглядом, словно увидела его истинную суть, лишенную всех масок. В её глазах не было ни злости, ни обиды. Только холодное, беспристрастное понимание. Она кивнула сама себе, своим мыслям. Финальная точка была поставлена. И поставил её он сам.

Молча, не сказав больше ни слова, она развернулась. Прошла мимо них, оцепеневших от собственной «победы». В прихожей она взяла с полки свою сумочку и ключи от машины. Она не стала собирать вещи, не стала ничего объяснять. Это было бы излишним. Он сам всё сказал.

Она открыла входную дверь. На пороге на секунду обернулась и посмотрела на них. Три застывшие фигуры в центре её, теперь уже бывшей, кухни. Победители. Светлана Игоревна с выражением запоздалого испуга на лице. Анатолий Петрович, всё так же нахмуренный, но уже не такой уверенный. И Стас, её муж, на лице которого медленно, как проступающий на фотографии рисунок, отражалось осознание того, что он только что сделал.

— Когда подам на развод и на раздел имущества — сообщу. За вещами приеду, когда тебя и твоей «группы поддержки» не будет дома.

Оля вышла и тихо прикрыла за собой дверь. Щелчок замка прозвучал в пустой квартире оглушительно громко. Они остались втроём. Наедине со своей правотой, своими шестью сотками картошки и оглушительной пустотой, которая только что поглотила их семью…