— Мать его… кто там, опять? — пробормотала она, вытирая слюну со щеки и пытаясь вспомнить, кто она и почему спит в спортивных штанах, зажатая между краем дивана и пакетом с сухофруктами.
Ответа не потребовалось. За стенкой уже слышалось бодрое фырканье, характерное постукивание каблуков по ламинату и тонкое, звенящее:
— Пашенька, у тебя снова крошки в микроволновке! Там что, мыши гнездятся?
Варя села на диване и тупо уставилась в стену.
— Ну здравствуй, Светлана Аркадьевна. Снова «временно», да? — пробормотала она, протирая глаза.
Вечная гостья, мама её мужа, снова поселилась в их двушке. «На недельку, пока в ванной ремонт». Эта «неделька» длилась уже третий месяц. Ванна, по слухам, теперь имела лепнину, витраж и, возможно, камин.
— Варвара, — прозвучало из кухни тоном санитарной комиссии, — вы опять оставили кружку в раковине. Чай, наверное, уже из неё растёт. С корнями.
Варя встала, не спеша. Она выработала особую технику: если не отвечать сразу, можно выиграть секунду. Или две. Чтобы не врезать в лоб чем-то тяжёлым.
На кухне, как на передовой. Пашка сидел с телефоном, что-то лузгал и делал вид, что не замечает, как две женщины делят территорию, как псы в подворотне. Один раз она назвала его в мыслях «тюлень в очках». И не смогла больше не видеть это.
— Доброе утро, — ровно сказала она, беря кружку. — Не волнуйтесь, мыши в микроволновке не гнездятся. Там слишком мало воздуха.
— Ой, какая вы у нас остроумная. Прямо Марина Цветаева на минималках, — съехидничала Светлана Аркадьевна, не отрываясь от натирания чего-то на терке. — Вы бы лучше мужа своего кормили как следует. А то он мне вчера сказал, что ел одну гречку и всё.
— Ну да, одну гречку и всю миску мороженого, которую вы ему под нос подложили, — ответила Варя, — он ведь у нас на особом питании. Мужчина 36 лет. Мама знает, что полезно. Мама лучше знает, что он любит. Мама знает даже, когда ему в туалет.
Пашка вскинулся, как школьник на контрольной.
— Варя, ну ты чего опять… Мама ж не мешает. Она… просто помогает…
— Помогает? — Варя хлопнула кружкой по столу. — Она вчера сказала сантехнику, что я не пускаю её в ванну. Ты знаешь, как это звучало? Я, взрослая женщина, якобы прячу от бабушки кран.
Светлана Аркадьевна выпрямилась, как боевой орудийный расчёт.
— А я не бабушка! Я — мать. А ты — невестка. И я не для того родила сына, чтобы смотреть, как ты из него делаешь… тряпку!
— Ага, — кивнула Варя. — А я не для того вышла замуж, чтобы соревноваться с вами, кто лучше жарит котлеты. Я не в конкурсе «Мисс Брак 1986» участвую.
Молчание. Даже холодильник притих.
— Слушай, — вдруг подал голос Паша, — ну ты же знаешь, мама тут ненадолго. Потерпи. Всё-таки не чужой человек.
— О, да, — Варя засмеялась, слишком громко, слишком остро. — Человек, который вчера сказал: «Уж не знаю, зачем женщины сейчас работают. Видимо, чтобы меньше быть дома». Очень не чужой. Почти родная.
Светлана Аркадьевна замерла у мойки. Потом повернулась, вытерла руки полотенцем и с показной нежностью сказала:
— Пашенька, я сегодня борщ сварю. Без вот этих ваших заморочек с «нутом» и «розмарином». По-человечески. Как ты любишь.
И ушла. Каблуки простучали, как похоронный марш по кафелю.
Варя стояла, прижав руки к столешнице. Пальцы дрожали.
— Ну? — посмотрела она на мужа. — Ты скажешь хоть что-то?
Паша развел руками.
— Ну это… неудобно получилось. Я ж между вами. Я не могу…
— Не можешь? — Варя подалась вперёд. — Знаешь, кто не может? Тостер. Он тоже ничего не говорит, но хотя бы не подлизывает всем подряд. А ты — можешь. Ты просто не хочешь.
Он уткнулся в телефон.
Она смотрела на него, и вдруг почувствовала такое острое, обжигающее чувство, будто из неё вытащили шнур питания.
— Я сегодня вечером у подруги переночую, — сухо сказала она. — А завтра съезжу к нотариусу.
Паша поднял глаза.
— Зачем?
— Узнать, можно ли продать часть квартиры, доставшуюся мне от отца, — ответила Варя, и глаза её были холодными, как лёд из морозилки. — Чтобы на вырученные купить себе… двадцать квадратов счастья. Без вас обоих.
Он не ответил. Только выдохнул и, как всегда, не выбрал сторону.
К вечеру Варя ушла. Ливень бил по асфальту. Светлана Аркадьевна переставляла баночки на полке, как фишки в шахматной партии. Она уже выиграла первую. Но не знала, что это была только разминка.
— Слушай, может, тебе в Турцию съездить? — предложила Варина подруга Лена, почесывая пятку и глядя в телевизор. — Или хотя бы на Алтай. Воздух там, говорят, как у младенца в легких. Чистый и обижается редко.
Варя сидела на ковре, укутанная в плед и с бокалом чего-то розового, полуигристого и не очень дешевого.
— Я не хочу на Алтай, я хочу мужа, который встанет и скажет: «Мама, съезжай». Или хотя бы просто встанет.
— Ну, Пашка не бультерьер, он не встанет. Он… — Лена намотала на вилку лапшу из коробки. — Он из породы вечно лежащих. Таких, знаешь, которых в любой момент можно застать в горизонтали. У кого инициатива — это имя какого-то грузина, но точно не его.
Варя усмехнулась.
— А у тебя талант. Сарказм, как будто ты его в аптеке по рецепту берёшь.
— У меня просто аллергия на пассивных мужиков. Знаешь, как это бывает? Вроде лицо есть, паспорт есть, а человека как будто нет. Стоит в углу, шепчет: «Я просто не хочу конфликтов…»
— Я, — вздохнула Варя, — я ведь реально думала, что у нас будет семья. Что он поймёт… защитит. Я даже согласилась жить с ним в той квартире, хотя мне отец свою оставил — отдельную. Но Паша тогда сказал: «Зачем нам разъезжаться? Вместе веселее».
— А сейчас весело?
— Сейчас я живу как в реалити-шоу. «Моя свекровь — шеф-повар апокалипсиса». А муж — ведущий, который всё время пьёт чай за кадром.
Она встала, походила по комнате.
— Знаешь, что самое паршивое?
— Что?
— Что я реально стала бояться возвращаться домой. Я иду с работы и думаю: а что там? Опять будет замечание, как я режу хлеб, или почему я не глажу трусы Паши. И ведь не Паша говорит — а она. А он сидит, как прилежный хорёк. Уткнулся в планшет, и всё.
— Угу, — кивнула Лена, — и вот ты стоишь, взрослая баба, с высшим образованием, с ипотекой, и боишься старой женщины с коллекцией фирменных обид.
— Вот именно! — Варя чуть не расплескала вино. — Причём я ж сначала пыталась… реально пыталась. Уважать. Прислушиваться. Но она не слушает. Она давит. Влезает. Критикует каждое слово. Всё время что-то переделывает — то я не так пыль вытираю, то бульон у меня «как в столовке».
— А тебе нравится жить так? — Лена серьёзно посмотрела. — Ну вот если без шуток?
— Нет, — ответила Варя честно. — Мне кажется, я потерялась. Я не живу. Я всё время как будто от кого-то прячусь. Даже в ванной. Я уже там телефон с собой беру, чтобы уединиться. Мне скоро клиника по переписке начнёт советы давать.
— Ну значит, пора решать.
— Я уже начала. Завтра поеду в свою квартиру. Посмотрю, в каком она состоянии. Может, получится быстро сделать косметику и переехать.
Лена подняла бокал.
— За твою территорию. Без посягательств.
На следующее утро Варя стояла у подъезда старенькой двухкомнатной квартиры, что осталась ей от отца. Дом был облупленный, панельный, но что-то в нем было… родное. Как в фотоальбоме с детства. Пахло листвой и старым домофоном.
Замок провернулся туго. Внутри пахло пылью, книгами и… свободой.
Варя обошла комнаты. Старые обои, потускневший ламинат, карниз с крючками — всё стояло так, будто время застыло и ждало её возвращения.
Она прошла на кухню, включила воду — еле тёк. Газ работал. Холодильник не гудел. Да и бог с ним.
— Ну что, мой родной отцовский шкаф, — сказала она, поглаживая дверцу. — Похоже, нам с тобой ещё пожить вместе.
Она вздохнула. А потом взяла телефон.
ЗВОНОК
— Алло, Паш?
— А? Варя, ты где?
— На своей территории. В квартире. Завтра в ней буду жить.
— Чего?
— Ты же хотел, чтобы мама не нервничала. Пусть теперь полноправно живёт в вашей квартире. Я забираю своё.
— Подожди. Мы можем поговорить?
— Мы говорим. Только теперь я не на твоей кухне. Я — в своей.
— Варя, ну ты чего… не руби с плеча…
— Я рублю аккуратно. С линейкой. В отличие от твоей мамы, я не лезу в чужие шкафы.
— Варя, ну я ж не хотел…
— Вот именно. Ты ничего не хочешь. Ни конфликтов, ни решений, ни меня.
ЩЕЛЧОК. Варя положила трубку. Сердце колотилось. Руки дрожали. И было страшно. Но по-другому. Не оттого, что снова услышит за спиной: «А почему у тебя полотенца в один рулон скручены?», а потому что теперь вся ответственность — на ней. Свобода, как выяснилось, требует мускулов.
На следующий день она приехала с мешками. Всё, что было «её» в той квартире — пара кастрюль, папки с проектами, и старый плед — теперь перекочевало в её личную обитель. Взяла даже кактус, который свекровь называла «бесполезной колючкой, как и его хозяйка».
К вечеру, когда она села на полу с лапшой и вино из пластиковой чашки, в дверь позвонили.
Открыла. Паша. В спортивках, с пакетом.
— Я принёс тебе мясо. Ты его любишь. С грибами.
— Прекрасно, — сказала Варя, беря пакет и не двигаясь с места. — Положи в холодильник. Если не боишься, что у меня там тоже гнездятся мыши.
Он попытался улыбнуться.
— Варя, ну может, всё-таки поговорим нормально?
— Говори. Только теперь ты — гость.
— Слушай, ну… я правда не хотел, чтобы ты ушла. Просто всё это… между вами. Я застрял. Я не умею…
— Паш, — перебила она мягко, — тебе тридцать шесть. Ты умеешь всё. Просто тебе удобно не вмешиваться.
Твоя мама тебя не отпустит. А я больше не хочу ждать, пока ты станешь взрослым.
Он промолчал.
— Ты можешь приходить. Можешь звонить. Я не вычеркиваю тебя. Я просто вышла из-под вас. Всё.
— А если я попытаюсь поменяться?
Варя посмотрела на него. Долго. По глазам скользнуло столько лет, столько попыток, столько «может быть», что казалось — воздух сгустился.
— Тогда начни с того, чтобы сказать ей, что я — твоя жена, а не квартирант в её доме.
Паша кивнул.
Молча ушёл.
А вечером позвонила Светлана Аркадьевна. Голос — холодный, как мороженое без сахара.
— Варвара. Мне тут Паша сказал, что вы теперь решили отделиться. Ну-ну. Посмотрим, как вы там одна.
Варя ответила просто.
— А я уже посмотрела. Мне тут — тише. А значит, я там — больше не живу.
— То есть, ты променяла семью на свободу?
— Нет, — Варя улыбнулась. — Я выбрала себя. А семью ты давно превратила в маленький филиал зоны. Только с борщом.
И положила трубку.
На кухне тихо закапал кран. Где-то за окном цвыркнула ласточка. И в этом моменте Варя впервые за долгое время почувствовала: здесь теперь её мир. Своё пространство. Без шорохов по утрам и фраз: «А у нас в семье так не принято».
Переезд оказался делом несложным, особенно когда из «совместной» жизни ты уносишь только то, что можешь унести сама. Никакой мебели, никакого общего — один чемодан, ноутбук, кактус и тоска. Всё.
К концу недели Варя уже обжилась: покрасила кухню в бледно-оливковый, поставила на подоконник кофемашину — подарок от коллег — и купила себе новый плед. Мягкий, серый, взрослый. Не тот лоскутный из той жизни, где каждое утро начиналось со слов: «А ты опять не закрутила зубную пасту, Варя. Как тебя на работу-то берут?»
Здесь никто не напоминал ей, что «девочка должна быть сдержаннее». Никто не говорил, как надо резать хлеб, и не пытался вытереть ей нос фразой «А я же тебе говорила!»
Паша позвонил дважды. Первый раз — промолчал. Второй — предложил «просто встретиться, без претензий».
— Только не у мамы, — уточнил он.
— Конечно, не у мамы, — ответила Варя. — Там давно не моя планета.
Они встретились в кафе, где когда-то праздновали её защиту диплома. Варя пришла в простом чёрном платье и с серьёзным лицом. Паша — в рубашке, которую она ему когда-то подарила. Парадокс: даже на разрыв он пришёл в ней.
— Ты хорошо выглядишь, — сказал он, моргая. — Отдохнувшая. Как будто тебе стало легче.
— Потому что стало, — Варя не кокетничала. — Я вышла из клетки. И самое страшное — она ведь была с цветочками. Почти уютная. Пока не понял, что воздух там — на час в день.
— Варя, я ведь тоже был в ней. Я же не жил, я просто… существовал.
— Да? — Варя склонила голову. — А кто тебя туда засунул, Паш? Я? Или ты сам туда залез, потому что там не надо решать?
Он молчал.
— Ты хоть понимаешь, что ты сделал? — голос её был почти тихим, но внутри звучала вся злость, накопленная за годы. — Ты выбрал не меня. Не жену. Ты выбрал тишину. Мамин борщ и папины тапки. Ты выбрал «без скандалов», и тем самым — предал.
— Я просто хотел, чтобы всё было спокойно…
— Спокойно? — Варя усмехнулась. — Ты даже стул на кухне за мной не отстоял. Даже кружку. Мама сказала, что я ставлю её в раковину — и ты начал пить из другой. Это твоя «спокойная жизнь»?
— Мне не хватило смелости, — сказал он честно. — Я боялся.
— А я жила с твоим страхом. Каждый день. Пыталась вдохновлять, терпела, объясняла. А потом поняла — ты не поменяешься. Не хочешь. Потому что в этом болоте ты чувствуешь себя безопасно. Потому что тебя всегда кто-то спасёт. Только не я. Больше — нет.
Он смотрел в стол.
— Я думал, мы справимся…
— Мы? — Варя наклонилась. — А когда ты последний раз сказал «мы»? Когда мама переставляла мои трусы в ящик и говорила, что «такой бардак недопустим»? Или когда она выкинула мой проект, решив, что это «неудобные бумаги на её подоконнике»?
— Я не знал, что…
— Ты знал. Просто молчал. Как всегда.
Она встала. Пашка тоже поднялся, держа счёт в руке, как последнюю веру в себя.
— Варя, а может всё-таки… ну, заново? Я попробую. Я же люблю тебя.
Она посмотрела на него. Долго. Улыбнулась печально.
— А я — себя. И мне этого впервые достаточно.
Повернулась и ушла. За дверью кафе шёл дождь, лёгкий, мелкий, тёплый. Она шла босиком по лужам. Глупо, красиво, по-женски. Плевать, что прохожие смотрят. Она чувствовала: всё. Она — вышла.
На следующее утро ей пришло сообщение от нотариуса:
«Подтверждаем, что квартира, доставшаяся вам по наследству, полностью оформлена на ваше имя. Документы готовы.»
Она смотрела в экран и улыбалась.
Сначала — один квадратный метр. Потом два. Потом двадцать.
И ни одного чужого шага за спиной.
Конец.
— Мы же ради тебя стараемся, а ты ничего не ценишь! — обвиняет меня золовка за мой отказ жарить блины на её завтрак