Лена стояла в прихожей, сжимая в руках чемодан. Не просто сжимая — с такой решимостью, будто держала там не вещи, а свой билет в счастливую жизнь без капель валокордина и крика «Кто оставил чайник на плите?!». Она мечтала уйти по-английски — тихо, без слёз, криков и свекровиных «Ты меня до могилы доведёшь!». Но, увы. Её побег из Шоушенка обломался на первом же шаге — прямо на пороге встала свекровь.
А эта женщина, Людмила Петровна, была не из тех, кто легко сдается. Она бы могла сражаться за место у телевизора в пятницу вечером с такой же яростью, с какой сейчас цеплялась за ручку Ленина чемодана. В её глазах плескались две стихии — гнев и что-то ещё… возможно, страх. Или просто отражение недопитой кружки с валерианкой.
— Людмила Петровна, пожалуйста, — начала Лена, дрожащим, но мужественно спокойным голосом. — Отойдите. Я ухожу.
Свекровь вспыхнула как спичка:
— Куда это ты собралась, девочка моя? Это же НАША квартира! Общая! Не имеешь права так просто взять и уйти!
Лена усмехнулась. «Наша»? О, какие все дружные, когда касается квадратных метров. А как надо было за ремонт платить или стоять в очереди в «Леруа Мерлен» три часа, то квартира резко превращалась в «это ваше с Сашей, мы тут так, временно…». Очень временно. Уже третий год как.
— Отпустите, пожалуйста, — Лена дёрнула чемодан, но свекровь держалась крепче, чем клеящийся скотч в рекламе.
— Мы тебя кормим, поим, приютили! — заголосила та. — А ты, неблагодарная…
И вот тут у Лены внутри что-то щёлкнуло. Видимо, последний предохранитель.
— Вы меня кормите? — глаза у неё сверкнули так, что соседский кот, шедший мимо, решил не рисковать и ретировался обратно на лестничную площадку. — А кто готовит? Кто убирает? Кто стирает? Я тут кухарка, горничная и личная прачка в одном флаконе! И при этом ещё и «гостья», ага.
Свекровь замерла на секунду. Но потом стряхнула с себя это легкое замешательство, как соринку с платья:
— Так и должно быть! Ты же женщина! В нашей семье у каждой свой фронт: я — смотрю сериалы и командую, ты — всё остальное.
— Вы путаете «семью» с «трудовым лагерем», — буркнула Лена, но в этот момент из комнаты вышел Саша.
Муж Лены. Он же «Мамин зайчик», он же «Ну я между вами не хочу вставать», он же человек, который на вопрос «Ты будешь ужинать?» обычно отвечает: «А что мама сказала?»
— Что происходит? — протирая глаза, спросил он. — Лен, ты куда собралась?
— В счастливую жизнь, Саша. Без тапок в коридоре и «А вот в моё время…» каждые десять минут.
— Подожди… ты серьёзно? — он выглядел так, будто кто-то выключил у него вайфай.
— Абсолютно. Я ухожу, Саша. И нет, не в магазин, как в прошлый раз, когда ты забыл выкинуть мусор три дня подряд.
Людмила Петровна, почувствовав, что пора действовать, вцепилась в чемодан с такой силой, что Лена побоялась: если они дёрнут одновременно, чемодан уйдёт в параллельную реальность, где невестки в почёте.
— Сашенька, милый! — завопила свекровь. — Она хочет нас выгнать! Нас! С тебя и с меня! На улицу! С чемоданом и больным сердцем!
— С чего ты это взяла?! — ахнула Лена. — Я просто ухожу. Одна. Одна, понимаете? Не выгоняю, не изгоняю, не экзорцизм провожу — ухожу!
— Вот! — указала свекровь театральным жестом. — Слышишь, сынок? Говорит, как актриса с телевидения! А между строк — выселяет! Это всё она, кстати, придумала: «ипотека», «общая жизнь», «психотерапевт»… Я раньше вообще не знала таких слов!
Саша стоял между двумя бурями. Похоже, у него началась внутренняя перезагрузка, и сейчас на лбу должно было высветиться: «Ошибка 404. Решение не найдено».
— Лен, может, не будем горячиться? Обсудим всё спокойно?
— Я уже остыла, Саш. Я остыла ещё вчера, когда твоя мама спросила, не беременна ли я, потому что «как-то ты пострашнела».
— Я же пошутила! — встряла свекровь. — Ну, юмор у меня такой, саркастичный. Как у Джигурды!
Лена посмотрела на мужа и заговорила тихо, но твёрдо:
— Саша, я тебя люблю. Но я не могу жить между тобой и твоей мамой. Ты должен выбрать. Или я, или… ну ты понял.
Наступила тишина. Даже холодильник прекратил гудеть от напряжения.
— Мам, — сказал Саша, и в голосе вдруг появилась нотка, которую Лена давно не слышала — уверенность. — Мам, я люблю тебя. Но Лена — моя жена. И если ты не можешь это принять…
— Ты что, сынок?! — задохнулась Людмила Петровна. — Ради этой… ты меня, мать родную, хочешь на улицу?!
— Нет, мам. Просто хватит вмешиваться. Мы взрослые люди. Нам не 16. Пора тебе понять: ты не режиссёр нашей жизни.
Свекровь, побледнев, опустилась в кресло. Вроде бы обиделась, но так, чтобы не дай бог не подумали, что она проиграла.
— Ох, всё… — прошептала она. — Сердце прихватило. Где мой корвалол? Где мои таблетки? Где уважение?
— Мам, ну правда, — вздохнул Саша. — Мы не выгоняем тебя. Но мы будем жить как семья. Без диктовки извне.
Он подошёл к Лене, взял её за руки:
— Прости, что раньше молчал. Ты права. Мы начнём сначала. С чистого листа. Только ты и я.
Лена колебалась. Всё было слишком неожиданно. А внутри — целая библиотека сомнений. Но она посмотрела в глаза мужу. И там не было страха. Только искренность. И, может быть, чуть-чуть надежды.
— Хорошо, — сказала она. — Только последний шанс, Саша. Без «ой, маме плохо, пусть останется ещё на недельку».
— Обещаю, — твёрдо ответил он. — Мы справимся.
А из угла доносился еле слышный шёпот свекрови:
— Уеду я… К тёте Гале… Там хоть суп нормальный…
Лена едва не рассмеялась. Возможно, впервые за последние три года.
Прошло две недели с момента, как Лена почти сбежала, но осталась. Точнее, её чемодан остался — как памятник несостоявшемуся побегу и как прямое предупреждение: «Я могу снова!»
Людмила Петровна — главный босс их семейной арены — действительно уехала к тёте Гале. В деревню. В «Берёзки», где три коровы, шесть куриц и один дед Пётр с гармошкой, который каждый вечер предлагает жениться всем, у кого нет усов. Включая кошку.
Сначала Лена не верила своему счастью. Утром — тишина. Никаких «Ты опять кофе в постель пьёшь? Как в борделе каком!». Никаких жалоб, что в супе мало соли, а в жизни — смысла. Всё было идеально. Саша начал за собой убирать носки (!), мыть за собой кружку (!!), а однажды даже вынес мусор без напоминания (!!!). Лена всерьёз начала подозревать, что её муж — клон. Или заложник в секте «Ответственные мужчины».
Они снова стали смеяться. Смотреть фильмы под пледом. Есть пиццу по вечерам и не прятать коробку в духовке, как раньше. Иногда Лена просыпалась ночью и проверяла — не сон ли всё это. Но нет, это была реальность. Прекрасная, домашняя, тёплая. Без крика. Без Людмилы Петровны.
До одного звонка.
— Леночка, привет, — раздался в трубке знакомый голос, натренированный годами командных тонов. — Ну что, обживаетесь? Как ваша там… любовь-морковь?
Лена медленно опустилась на табурет. Этот голос мог даже кофемашину ввести в ступор.
— Всё хорошо, Людмила Петровна, — ответила она дипломатично.
— Да ты что?! — завопила свекровь. — А я тут, значит, умираю в одиночестве, и никто не интересуется! А у меня, между прочим, давление! Голова кружится! Ноги отекают! А ещё — дед Пётр за мной ухаживать начал, ты представляешь? Ходит, ухмыляется. Страшно жить!
Лена прикусила губу. Да, понятно, заскучала. Ну да ладно, пусть пожалуется, выговорится — и успокоится.
— Может, съездите в санаторий? — осторожно предложила Лена.
— Санаторий?! Да я что — старая уже совсем?! Там все в кедах и с котомками. Нет уж! Лучше уж к вам вернусь! Тут скучно! Мухи, жара, и всё время кто-то поет. Под окнами. Причём в три ночи!
Лена молчала. Её организм медленно начал сворачиваться в позу «не-е-е-ет».
— А вы… — слабо пробормотала она, — как же здоровье?
— Да обойдётся здоровье! Хуже, чем у вас, не будет! Приезжаю завтра!
Пик.
Гудки.
Лена посмотрела на телефон, как на ядерную боеголовку. Потом перевела взгляд на Сашу.
— У нас есть 12 часов, — сказала она. — Надо менять замки, менять страну, менять фамилии.
Саша, услышав новость, не сразу среагировал. У него было выражение лица человека, которому только что сообщили, что теперь он будет жить в одной комнате с волком и курицей, а кормить можно только одного.
— Может, она просто соскучилась… — попытался он.
— Ага. И заодно решила провести ревизию моих кастрюль. Как в прошлый раз.
— Да ладно тебе, — отмахнулся он. — Может, на недельку приедет. Побудет и обратно к своей гармошке.
Наивный. Как щенок, впервые увидевший пылесос.
На следующее утро Лена проснулась от запаха. Запах был знакомым, тяжёлым и пугающе кулинарным. Это был… суп. Людмила Петровна уже хозяйничала на кухне. Саша где-то отступил вглубь квартиры, оставив жену на передовой.
Лена заглянула на кухню.
— Доброе утро! — бодро сказала свекровь, уже орудуя половником. — Я тут решила, что ваш суп — это, конечно, не суп. А водичка с претензией. Вот — настоящий суп, как в мою молодость!
На плите булькало нечто, напоминающее суп только в том смысле, что оно было жидким. Лена знала этот рецепт. Он назывался: «Я покажу тебе, как надо жить».
— Спасибо, но у нас был ужин на вечер, — аккуратно начала она.
— Да? А где он? В мусорке? — свекровь подмигнула. — Шучу-шучу! У меня просто руки чешутся! Пока жила у Гали — руки от безделья опухли!
Лена сглотнула. Да, весело начинается.
Прошла неделя.
Потом вторая.
И вот Людмила Петровна уже «временно» обосновалась в комнате, которую раньше называли «гостевой», а теперь просто «её». Она носила халат, как флаг победы, и комментировала всё: от погоды до длины юбки у ведущей прогноза погоды. А уж как она обсуждала Лену — это было искусство. Порой Лене казалось, что она находится в реалити-шоу под названием «Как не свихнуться за 30 дней».
Однажды Лена нашла свой свитер в шкафу… постиранный. Но не машинкой, а руками. В кипятке. Свитер теперь годился разве что для таксы, страдающей клаустрофобией.
— Я тебе помогла! — радостно сказала свекровь. — Раньше как-то люди жили без этих машин-автоматов! Всё вручную, и никто не жаловался!
Лена улыбнулась, скрипя внутренними шестерёнками.
— Конечно. А ещё в пещерах жили. Может, и туда вернёмся?
Саша старался держаться нейтрально. Иногда пытался шутить. Один раз он даже сказал: «Мам, ну не надо так». На что получил в ответ трёхчасовую лекцию о том, как она его в 6 месяцев поднимала на руки 17 раз за ночь, и вообще — родила в муках, а он, неблагодарный, теперь позволяет чужой женщине (!) командовать в доме!
Чужая женщина. Лена. Супруга. Хозяйка дома. Но — чужая.
Лена уже не плакала. Ей было даже не грустно. Ей было… всё равно. Опустошённо. Как будто внутри неё кто-то нажал на кнопку «режим самолёта».
И однажды, сидя утром на кухне с остывшим кофе, она спросила:
— Саш, ты помнишь, как ты обещал, что всё изменится?
Он напрягся, как кот, услышавший «ветеринар».
— Конечно.
— А тебе не кажется, что всё осталось, как было?
Он потупился. Не потому что не понимал. А потому что понимал слишком хорошо.
— Но она же… болеет… — пробормотал он.
— Саша, — Лена посмотрела ему в глаза. — А обо мне кто-нибудь беспокоится?
И он снова промолчал.
В тот вечер Лена вышла на улицу одна. Был дождь, капли падали прямо за воротник, и, как назло, зонтик оказался в том самом шкафу, в который она боялась заглядывать — там теперь «вещи Людмилы Петровны». И всё было ясно.
Она шла, не чувствуя ни холода, ни сырости.
Проходя мимо подъезда, Лена бросила взгляд в окно. Там, в прихожей, всё ещё стоял чемодан. Старый, надёжный, проверенный. Он ждал.
Лена шла по улице, не замечая ни ветра, ни дождя. Он струился по её волосам, за шиворот, в душу. Если бы это был фильм, сзади играл бы фортепиано, где каждая нота — это «Ну вот опять…». Но это была не мелодрама — это была её жизнь. И она устала.
Вернувшись домой, она прошла мимо кухни, где Людмила Петровна, закутавшись в плед, смотрела сериал и гремела чайной ложкой в чашке. Из комнаты доносился глухой стук клавиш — Саша играл в танчики. Всё на своих местах. Всё как раньше. Ужас в том, что всё как раньше.
Лена сняла куртку, скинула обувь и остановилась у чемодана. Старый, потрёпанный, но верный чемодан. Как Пегас, только без крыльев — не унесёт в небо, но увезёт хоть куда-нибудь, где можно будет дышать.
Она аккуратно открыла его. Вещи лежали на своих местах. Всё было готово.
— Лен, ты чего? — спросил Саша, появившись из-за угла. — Ты опять…?
Лена не смотрела на него.
— Да, Саша. Опять.
Он сделал шаг вперёд:
— Но… мы же уже всё решили. Ты же осталась. Мы же… вместе…
— Мы? — она повернулась к нему. — Где мы, Саша? Где? Пока я варю суп и стираю носки, ты молчишь. Пока твоя мама с утра до вечера критикует, ты прячешься в компьютер. Мы вместе только на семейных фото. И то — старых.
Саша попытался что-то сказать, но Лена подняла руку.
— Подожди. Не перебивай. Ты хороший. Правда. Просто… не муж. Не партнёр. Ты как… телевизор. Фоном. Иногда шумный, иногда милый. Но жить с телевизором я не хочу.
Он опустил голову. А Людмила Петровна выглянула из кухни:
— О! Ну началось! Я так и знала! Всю душу вложила, а она чемодан собирает! Мама на пороге — чемодан в руки!
Лена тихо рассмеялась. Уставшая, пустая, но с какой-то странной лёгкостью внутри.
— Именно, — кивнула она. — Чемодан в руки. Потому что я больше не хочу жить в постоянной драме. Это не семья. Это театр, где я всё время в главной роли — «виновата».
Людмила Петровна открыла было рот, но Лена резко добавила:
— И не надо про давление. Про ноги. Про родила в муках. У меня тоже есть жизнь. И, возможно, я тоже хочу быть главной в ней, а не героиней второго плана в вашем семейном сериале.
Саша сел на пуфик. Молчал. А потом сказал:
— А если я всё-таки скажу маме уехать? Прямо сейчас? Если я позвоню сестре и попрошу приютить её?
Лена покачала головой:
— Уже поздно. Я слишком долго ждала. Я надеялась, я верила. Но… всё сгорело. Остался пепел. Я больше не злюсь. Просто… пусто.
Саша поднялся:
— Лен, пожалуйста…
Она подошла к нему, обняла. По-настоящему. Последний раз. Тихо, нежно. Без обиды. Без упрёков.
— Прощай, Саш. Ты был моим домом. Но твоя мама — управляющая ТСЖ. И она слишком часто меня отключала от света.
Когда Лена вышла из подъезда с чемоданом, на улице вдруг выглянуло солнце. Случайность? Возможно. Но ей хотелось думать, что это знак.
Она не знала, что будет дальше. Может, подруга приютит. Может, снимет угол. Может, уедет к морю и заведёт бар с названием «Свободная как ветер». Но одно она знала точно: она свободна. Не физически — морально. Она перестала быть чужой в собственном доме. Она вернула себе себя.
И пока Саша сидел на кухне, а его мама шептала в трубку: «Так и знала, уйдёт, бросит, эгоистка…», Лена шагала по улице — мокрая, промёрзшая, но вдруг счастливая. Не оттого, что всё кончилось. А оттого, что всё — началось.
Конец.
Стоило и дальше ездил на своей Шкоде — вместо Skoda купил китайский Чанган и пожалел — отзыв владельца на китайский лифтбек