Дом перешёл ей от тётки — старой вредной девы, всю жизнь проработавшей бухгалтером на заводе. С её характером было бы логично оставить завещание коту. Но нет — оставила Наталье. Может, из мести: на, мучайся с этой рухлядью сама. Наталья вложила в него всё — деньги, нервы, бессонные ночи, выбор краски с тремя видами белого, ремонт крыши, и ещё эти грёбаные лестничные перила, которые ей снились потом по ночам, как холодные змеи.
Андрей к этому имел примерно такое же отношение, как он имел к воспитанию сына — номинальное. Он появлялся только тогда, когда «Наташ, а чё у нас поесть есть?» или когда нужно было сфотографироваться на фоне свежей плитки в Instagram. На все предложения помочь — классическое:
— Да ты ж у меня молодец, ты сама всё лучше знаешь — с ленивой улыбкой говорил он, ковыряя зубочисткой в зубах, сидя на табуретке и попивая пиво.
Вот тогда, в одну такую минуту, Наталья поняла, что пиво он открывает активнее, чем рот, когда нужно защищать жену от матери.
Потому что Людмила Ивановна — это отдельный персонаж этого фильма ужасов. С ней нужно было снимать не «Санта-Барбару», а «Судная ночь», где выживает тот, кто первым схватил скалку.
— Ну ты же понимаешь, Наташа, — жеманно тянула свекровь, делая круглые глаза, как будто не она же их и закатывала чаще всего, — этот дом, он ведь теперь наш общий. Ты же теперь часть нашей семьи. А у нас традиция — дни рождения у мамы!
— Это у вас традиция — на чужой территории хозяйничать, — буркнула Наталья, вытирая руки о полотенце. — Дом мой. И точка. Завещание хочешь — могу скан прислать.
— Ой, Наташ, не начинай, — Андрей потянулся за пивом, не поднимая глаз, — мама же просто предложила. Ты всё воспринимаешь в штыки.
— В штыки? Андрей, она только что хотела поменять мою мебель, потому что «вот у соседки шкафчик бежевый, а у тебя как в морге!»
— Ну она ж с любовью, просто делится мнением…
— С любовью? Она меня «наглой выскочкой» назвала. Вчера. За то, что я не дала ей ключи от дома.
Людмила Ивановна сидела на новом диване, из которого торчали ещё этикетки, и важно отхлёбывала чай, как будто это был не «Тесс», а виски 30-летней выдержки.
— А кто вас просил ремонт делать такой вычурный? — язвительно заметила она. — Кто вообще серый с жёлтым сочетает? Как в маршрутке. И деньги бы вы с Андрюшей пустили на что-то полезное — может, внуку куртку зимнюю новую купить, а не это вот всё…
Наталья вспыхнула, как спичка. До того самого момента она думала, что терпение — её сильная черта. Но оказывается, терпение — это просто временное заблуждение перед взрывом.
— Куртку внуку куплю я. Потому что ты, Людмила Ивановна, кроме как рецептами с ютуба и ядовитыми замечаниями, ничем не помогли. Ни нам, ни ему. А теперь вы ещё и хотите здесь хозяйничать?!
— Ну ты и невоспитанная… — отрезала та, вставая, — мы с Андрюшей посмотрим, кто из нас в этом доме останется!
— Вот давайте и посмотрите! Но не из этого дома, а из-за его порога. Потому что жить здесь будете только те, кого я пускаю!
И тут случилось то, чего Наталья не ожидала. Андрей — её муж, отец её ребёнка, человек, с которым она прошла через ипотеку, пластиковые окна и гастрит — встал рядом с матерью.
— Наташ, ну не надо вот этого всего. Она же мама. Ты иногда бываешь резкой… Может, ты ей и правда дашь запасной ключ? Ну чё, она же не чужая.
— Ты только что выбрал сторону. Поздравляю. Ключа она не получит. И ты, кстати, тоже.
— А что это значит?
— Это значит, Андрей, ты сегодня ночуешь у мамы. Слушай, может, ей и тапочки свои подаришь, раз уж такая у вас любовь?!
— Ты серьёзно?
— Абсолютно. Удачи. И… передай своей маме, что маршрутка с серо-жёлтым интерьером больше сюда не заходит.
Дверь захлопнулась с таким звуком, будто из дома выпал кусок прошлого. А может, так и было. Наталья стояла в коридоре, сжимая ключи в руке так, что они впились в ладонь.
А потом, неожиданно для себя, села прямо на пол. И впервые за долгое время — разрыдалась. Не от боли. От облегчения.
Дом стал действительно её.
Прошла неделя. Дом притих. Тишина была почти физической — как после пожара, когда воздух ещё пахнет гарью, но всё уже рухнуло. Наталья впервые за долгое время пила кофе одна и в тишине. Без громких шагов мужа, без дежурных фраз типа «А у нас что, молока нет?», и без утренних звонков от Людмилы Ивановны с вопросами в духе «А ты ребёнка витаминами поила, а то он у тебя какой-то… ну ты поняла».
Утро было спокойным до тех пор, пока в телефон не прилетел звонок. Имя высветилось сразу: Людмила Ивановна. Наталья даже не удивилась. Просто взяла трубку и молча поднесла к уху. В её тоне уже жила усталость.
— Ты должна извиниться.
— Доброе утро, Людмила Ивановна. Вам чай или сразу валерьянку?
— Не остри. Ты довела Андрея до бессонницы, он вчера с сердцем схватился. Ты хочешь, чтобы он умер?
— Он от чего схватился — от стресса или от пятого пива?
— Я смотрю, ты совсем совесть потеряла! Дом — его тоже! Вы в браке, между прочим. Всё, что нажито, делится!
Наталья села на диван и сдержалась. Старалась. Очень. Её руки подрагивали от внутреннего напряжения.
— Дом перешёл мне по завещанию до брака. Это не совместно нажитое имущество, а лично моё. Ваш сын это знал, когда радостно на него клеил полки и делал селфи на фоне гипсокартона. И если вы вздумаете качать права — юридически вы даже в коридор не имеете права заходить.
— Вот ты и показала своё лицо! Значит, ты себе домик припрятала, да? Сразу видно — корыстная. Наш мальчик всё для тебя, а ты… ты его просто вышвырнула!
— Ваш мальчик — 46 лет. И всё, что он делал — это критиковал мою кухню и ел мою еду. А теперь пусть живёт с той, кто его вырастила. Только, пожалуйста, не забывайте включать ему мультики на ночь.
Людмила Ивановна повесила трубку. Без «до свидания», без «я ещё вернусь», но Наталья знала — эта тишина временная. Эта женщина не сдаётся. Она — как таракан в хрущёвке. Выжил после всего.
И не прошло и дня, как к дому подъехала ГАЗель. Наталья выглянула в окно и увидела, как оттуда вылезла… мебель. То есть, началась высадка старого бабушкиного десанта: два кресла в цвете «усталый капучино», сервант времён Брежнева, картонные коробки с подписанными скотчем «А. Вещи».
Она вышла на крыльцо. Воздух дрожал от жары и абсурда.
— Это что за цирк? — крикнула она, глядя, как грузчики несут шкаф.
— Андрей возвращается! — с радостной мстительностью сообщила Людмила Ивановна, появляясь из-за двери машины, — Вы помирились!
— Вы с кем это решили? С прокуратурой?
— Ты не подумала, каково ребёнку без отца? Каково мужчине, которого выгнали, как собаку? Он страдает! Он плачет по ночам!
— Плачет? Где? У вас на диване перед телевизором?
— Ну хватит! Андрей тебе всё прощает. И возвращается домой.
— Он может возвращаться куда хочет. Но не сюда.
— Ты серьёзно? — Людмила Ивановна уставилась на неё, как на отключённый чайник — с негодованием и непониманием. — Ты что, совсем его вычеркнула?
— Он сам себя вычеркнул. В тот момент, когда встал рядом с вами и промолчал, когда вы меня унижали.
Из машины вышел Андрей. В мятой футболке и с растерянным видом. Он подошёл к Наталье несмело, будто хотел что-то сказать, но передумал.
— Наташ, давай не будем… Я скучаю.
— Ты скучаешь? А я скучаю по жизни без токсичной мамаши в тапочках с зайцами, которая командует моим домом, как будто это её дача.
Людмила Ивановна сделала шаг вперёд. Лицо у неё пошло пятнами.
— Ты пожалеешь! Ты никому не нужна! Кто тебя возьмёт, с твоим характером и этим ребёнком?! У меня связи, я подам в суд!
И тут Наталья почувствовала: пришло время не защищаться, а наступать.
— А вы знаете, что в суде вас попросят доказать участие в ремонте, в финансировании, в собственности? Или у вас есть чеки на рулон обоев, который вы прокомментировали как «фу, как в морге»?
— Я сделаю так, что Андрей отсудит половину!
— Пусть попробует. Там ему будет рад судья, особенно когда увидит ваши совместные семейные фото с бутылками «Балтики» на фоне моей кухни.
Андрей поднял руки.
— Хватит! Всё, мам, поехали. Я… я разберусь.
— Сынок, ты что? Она же тебя выгнала!
— Нет, мама. Она просто показала мне, кто я. И кто ты.
Людмила Ивановна посмотрела на него, как на предателя на костре.
— Ты не сын. Ты… ты слюнтяй!
— Да. Но не хочу быть вашим слюнтяем. Наташ… я виноват. Но…
Наталья сжала губы. Помолчала. А потом — спокойно:
— Ты не возвращаешься. Но можешь приходить. К сыну. Если вы оба этого захотите. Всё остальное — между нами сгорело.
Она повернулась, зашла в дом и закрыла дверь.
За дверью осталось прошлое. С громкими коробками, сервантами и истериками. Внутри было тихо.
Она наливала себе чай, когда сын подошёл и обнял её за плечи.
— Мам, а бабушка правда хотела жить с нами?
— Да, сынок. Как вирус. Только хуже — с антикварным шкафом.
Они рассмеялись. Впервые за долгое время — легко, по-настоящему. И пока Людмила Ивановна грузила обратно кресло в ГАЗель, Наталья смотрела в окно и думала:
А ведь я ещё только начинаю жить.
Прошло два месяца. Наталья больше не прыгала по дому в панике от звонков, не прятала плед от критики свекрови и не ждала, что кто-то опять забудет смыть за собой в туалете. Дом будто задышал вместе с ней. Воздух стал другим — свободным. Даже плитка в ванной перестала трескаться от злости.
Но спокойствие — это не когда всё тихо. Это когда ты перестаёшь ждать, что снова будет громко.
И громко, конечно, стало.
В пятницу утром Наталья открыла почтовый ящик — и внутри, как всегда, не романтика, а реальность: уведомление из суда. Андрей подаёт иск. На совместное проживание в доме и признание права на часть имущества.
Она села прямо на скамейку у подъезда. В голове гудело. Но не от страха. От того, насколько предсказуемо подло это было.
— Ну вот он, мужик. Честный, как налоговая в декабре, — пробормотала она.
Она не плакала. Не злилась. Просто встала, выпрямила плечи и пошла к юристу.
Заседание было через две недели. За это время Андрей дважды присылал сообщения. «Давай решим по-хорошему. Подумай о ребёнке. Зачем нам ругаться?»
Слово «нам» уже вызывало аллергию. Как и «по-хорошему».
В суде он сидел уверенно, в белой рубашке. Как будто шел не права качать, а на собеседование в Газпром. С ним была мать. Людмила Ивановна выглядела как генерал на параде: строгая, чёрная блузка, губы поджаты, глаза — прицельно холодные.
— Уважаемый суд, мой сын с 2015 года проживал в этом доме, участвовал в ремонте, покупал строительные материалы, фактически этот дом — общее семейное имущество!
— Простите, — спокойно вставила Наталья, — вы про те две банки краски, которые вы подарили мне на день рождения? С подписью «от нас»?
Судья поморщился. Андрей отвёл взгляд.
— Я воспитывал сына в этом доме. Там его вещи, его привычки. У него даже есть ключ!
— Так передайте ему обратно. У меня как раз есть коробка с надписью «возврат в прошлое».
Судья посмотрел на Наталью с лёгкой усмешкой.
— Уточните, пожалуйста, объект собственности, и в какой момент он стал спорным.
— Дом я унаследовала от бабушки в 2013 году. Завещание есть. Андрей туда вселился с тапками в 2015. Мы расписались в 2017. Ни одной копейки в счёта ремонта он не вложил. Максимум — он выносил мусор. Иногда. И то — когда я угрожала выкинуть его первым.
Судья кивнул.
— Иск отклонён. Оснований признать имущество совместным не установлено.
Грохнул молоток. Андрей вздрогнул. Людмила Ивановна зашипела:
— Ты пожалеешь! Всё равно одна останешься!
Наталья повернулась к ней и впервые за много лет сказала всё, что держала внутри:
— Останусь. Но с собой. А не с мужиком, которого мама ведёт за руку в суд. Который сдаёт ключ от дома, как карту в библиотеке. И вы, Людмила Ивановна — не потеря, а избавление. Я задышала, когда вас вынесло из моей жизни. И знаете что? Я даже себе нравлюсь теперь.
И она вышла. Прямо. Гордо. Как человек, который наконец-то вернул себе ключ. К себе. К жизни.
Вечером она сидела на веранде. Её сын ел мороженое и смотрел мультики. Она — просто смотрела закат.
В дверь постучали. Почтальон.
— Подпишите. Судебное уведомление. О закрытии дела.
— Вот теперь — точно конец, — улыбнулась она.
Она закрыла дверь. Повернула ключ. И оставила его в замке. Потому что теперь — это был только её дом. Только её. И никто уже больше не стучал. Ни в дверь, ни в душу.