Одинокая

Татьяна замерла во дворе с охапкой дров и ведром молока. Прислушалась. Виктор-сосед вернулся с Севера. Сердце сначала забилось волнительно, а потом отяжелело и повисло камнем посреди груди. Жена его встречает. Радостные возгласы, возбуждённо шумят их ребята, разрывается безудержным лаем дворовый пёс… Счастливая семья привечает мужа и отца. Витя на ходу раздаёт подарки детям. Татьяна слышит, как он смачно чмокает жену. А ведь это могло быть и её счастье, её радость… Вместо одиночества в компании престарелой матери. Кот Чижик так и норовил влезть в молочное ведро, которое держала зазевавшаяся Татьяна. Шикнув на него, она со вздохом взошла на крыльцо. Виктор громко смеялся, но этот смех уже давно не для неё.

Прошло 15 лет, а он так и остался её единственной любовью. Расстались они по тупейшей глупости, за две роковых недели было перечёркнуто всё будущее счастье Татьяны.

— Мы же никогда не расстанемся, правда?

— Правда, Танюш, я никого не смогу полюбить так, как тебя.

Солнце приласкало их и разморило в тени у реки. Они лежали на покрывальце и слушали, как щебечут птицы в высоких кронах тополей, а эхо доносило до них по воде визги купальщиков и плеск. Виктор взял руку Татьяны и рассматривал. В солнечных лучах кожа её словно переливалась и пушок волос казался золотым. Он поцеловал её кисть, прижал к щеке и зажмурился. Искренность Татьяны, её доверчивость и способность отдать всю себя подкупала. Таких девушек больше нет, одна на миллион такая, чтоб всё в ней было прекрасно: и тело, и душа, и разум… Ему казалось, что он слишком неказист для неё, не пара. И он переживал.

— Ты точно сможешь меня дождаться?

— Боже мой, Вить, ну что ты опять! Всего-то один год тебе служить! Будем переписываться, я за учёбу покрепче возьмусь, а то распоясалась в прошлом году, еле сдала историю медицины и общую патологию.

— Медсестричка моя, ух! Целый год не увижу тебя в халатике! — затискал было её Витя и опять помрачнел, — а если серьёзно… Мальчишек много, а ты вон какая красивая, кровь с молоком, персик!

Русые волосы Татьяны, тяжёлые и чуть вьющиеся, выбились блестящими прядями из косы. Они тоже золотые на солнце, и зелень глаз её, широко распахнутых и глубоких, и оттого ранимых, тоже уходит в жёлтый, в оранжево-зелёный и прозрачный. Она довольно сбита и крепка. Здоровая девка, высокая, сочная. Сам Витя был потоньше, хрупковат. Уже больше года, как они встречаются. С 16 лет.

— Не доверяешь мне, да? Почему, Вить?

— Аркашка вон как возле тебя трётся. Ему не доверяю. Без конца к тебе бегает.

— Да мы же просто друзья! Он по учёбе отстаёт, я помогаю.

— Он специально поступил с тобой в одно училище, сто лет ему эта медицина не снилась, — не унимался Виктор и теребил в нервной привычке чёрный вихорь своих волос.

— Ну, как тебе доказать, а? Как доказать, что я только твоя?

Она вдруг привстала на локте и на Виктора пахнуло тёплым запахом её разгорячённого тела вперемешку с дезодорантом.

— Хочешь, отдамся тебе? Прямо сейчас? Ты же этого хочешь, часто говоришь по вечерам.

Виктор опешил. Сказал сдавленно:

— А ты готова? Ты тоже этого хочешь?

— Я твоя, твоя навсегда, и если тебе это так нужно — бери. Мы же всё равно поженимся, когда ты отслужишь. Верно?

— Верно, — хрипнул Виктор.

Он смотрел на неё нерешительно. Предложение было слишком неожиданным, Таня ведь всегда останавливала его, говорила, что ещё не готова, что надо дождаться свадьбы… Витя протянул руку, чтобы взять её упругую грудь. Их губы встретились, но перед этим от Виктора не ускользнул метнувшийся в глазах Татьяны страх. Ну, ещё бы, первый раз… Как и для него. Всегда такая мягкая и податливая, Таня задеревенела от волнения, но не убирала его руку, запущенную ей под платье.

Так ли это должно быть? Прямо здесь, в траве? Виктор расстёгивал шорты и где-то там, за пеленой похоти, ютились мысли сомнений. Он сейчас удовлетворит свой давний интерес и желание, он узнает, каково это… И ничего не потеряет. А Таня? Разве ей этого так уж хочется? Она лишь уступает ему, приносит в жертву их любви свою невинность, дабы рассеять его сомнения. Чего она хотела, так это чтоб всё было по-правильному, после свадьбы…

— Нет, Тань, не хочу я так. Хочу, чтобы после этого ты чувствовала себя счастливой, а не терзалась сожалениями. После свадьбы, так после свадьбы. Как вернусь — сразу в Загс. Договорились?

Он держал её за подбородок и старался прочесть согласие в этих зелёных, но словно тронутых прозрачной осенью глазах. С чем согласие? Наверное, с тем, что Виктор поступил благородно, он так считал, да так оно и было. На персиковых щеках Татьяны выступил румянец. Она кивнула и поправила платье.

Осенью Виктору стукнуло 18 и его забрали в армию. Татьяна прилежно писала ему письма, по-девичьи романтичные, где-то наивные, но очень милые. Виктор отвечал суховато, но лишь оттого, что был не мастером слова. Друг Татьяны, Аркадий, почувствовал свободу и осмелел. При Викторе идти в бой было опасно, точно бы отхватил. Аркадий и так замечал, как сильно он раздражает этого прuдурка своей негласной, но всем известной влюблённостью в Татьяну. Не замечала этих чувств только сама Таня, списывая плотное общение и привязанность на древнюю дружбу с самого детства.

— Таня, я тебя люблю, — выпалил Аркадий, сверкнув на неё безумными глазами из-за груды учебников. Они готовились к итоговой сессии.

— Аркаш, ты чего? — улыбнулась Таня, — я же с Витей и у нас всё хорошо!

— Да что тот Витька, послушай! — осмелел парнишка и порывисто отодвинул стоящую между ними стопку книг. Стопка покосилась и хаотично ухнула на конспекты. — Со мной ты будешь жить, не зная забот! У родителей есть деньги, они нам дом купят, стоит мне только пальцами щёлкнуть, и машину потом, и вообще всё! А что тот Витька может тебе дать? Косую избу да копеечную зарплату? У него же предки нищеброды, и он таким будет! В армию он пошёл! Да туда только неудачники идут, кто откупится не может!

— Заткнись! — крикнула Таня и встала, с шумом отодвинув стул. — Не смей больше никогда так говорить о Вите! Я думала, между нами дружба, но ты… Ты не любишь меня, раз хочешь купить. Ты — змей! И я не продаюсь!

— Ну и дура! А всё-таки подумай ещё, пока Витька не вернулся…

— Пошёл вон!

Пылая гневом, Татьяна указала ему на дверь своей комнаты.

Аркадий тоже клокотал. Спешно собирая свои конспекты, пока не смотрит Татьяна, он спрятал между тетрадями письмо от Виктора, которое ещё час назад заприметил на углу стола. Адресок-то с конверта ему пригодится…

— Я же из-за тебя пошёл учиться в это дурацкое училище. Мне эта медицина и даром не валялась… — сказал он уже в дверях.

— Вон!!! — рявкнула Татьяна.

Влюблённые, но не способные по-настоящему любить из-за слишком развитого эгоизма, способны на самые подлые и отчаянные поступки… Они понимают, что натворили нечто страшное уже потом, когда объект их желаний падает при их помощи в грязь, и втаптывается в неё другими, и встать не может, и не нужен уже никому. Но им не сильно уж и жаль… Раз ему она не достанется, так хоть не настолько обидно жить, зная, что не досталась она никому.

— Витя, ты вернулся! Почему же ты мне не отвечал? Два месяца ни строчки! Почему не пришёл ко мне ещё вчера?

Едва Виктор открыл дверь, как Татьяна повисла на его шее, а потом жадно стала рассматривать его лицо. Как возмужал, похорошел! И выше стал, и окреп! Теперь он казался старше Татьяны, а до армии было наоборот.

Виктор не проявлял радости от встречи. Холодно, и даже брезгливо, он отстранил Татьяну.

— Незачем мне больше к тебе ходить. Разошлись наши с тобой дорожки, Таня.

— Что случилось? — похолодела девушка.

— Сама знаешь что! Не смогла ты меня дождаться, не выдержала… Да я понимаю, целый год в голодухе… А ты девка молодая и вон какая, видная. Знаю я всё.

— Что ты буровишь?! Что знаешь?! Я ничего не понимаю!

— Всё знаю! Даже говорить не хочу об этих мерзостях.

— Витя! Что тебе обо мне наговорили? Это всё ложь!

Виктор сверлил её взглядом, потом протянул руку к шее Татьяны и выудил из-под её рубашки золотую цепочку с кулоном.

— Красивая вещица.

Татьяна небрежно отмахнулась.

— Ох, да это Аркашка подарил, поссорились мы с ним сильно, вымаливал прощения. Умолял не снимать.

— Ага, — согласился Виктор, воочию рассматривая доказательство её измены. Сам Витя на такую цепочку собирал бы года два.

Он отступил от неё и спрятал руки в карманы брюк.

— Вот что, Таня, говорить я об этом не хочу, только раны бередить, а они у меня едва затянулись. Не смогу я с тобой больше нежиться, и видеть тебя мне неприятно. Прощай.

Он стал закрывать дверь, Таня плечом загородила косяк, но Виктор оттолкнул её. Щёлкнул замок.

— Витя, открой! Я тебе не изменяла! Это всё ложь! Давай поговорим!

Она тарабанила в дверь, умоляла его выйти, говорила, что ничего не понимает, но всё безуспешно. В конце концов решила, что пусть он остынет, и завтра рассудятся. Но на завтра Виктора уже и след простыл, а Татьяна вновь настойчиво тарабанила к нему в дверь.

— Уехал он в город к дядьке, работать там будет. Приказал не давать тебе ни телефона, ни адреса. Просил лишь передать при случае, что больше тебя не любит. Прости, дочь, — отрезала мать Виктора, выглянув из окошка.

Татьяна слегла. Первые дни выла белугой, осунулась, подурнела… Страшно смотреть. Мать плакала вместе ней, отец сделался мрачным и даже младшая сестрёнка Дуняшка ходила по дому на цыпочках.

— Это Аркашка твой растреклятый, не иначе! Всё трётся около тебя! Я так и знала, дочь, что слухи пойдут, и тебе говорила, а ты всё «доверительные отношения», «доверительные отношения»… — приговаривала мать, гладя по русым косам безутешную дочь.

— Да как бы он смог, мама! Он же любит меня и каждый день говорил, что желает нам с Виктором счастья, а для него радость уже то, что буду счастлива я.

Татьяна и правда ещё не верила, что человек может быть способен на подобную подлость. Нет, это кто-то из поселковых позавидовал. Но Аркашку тоже стоит проверить.

С Аркадием они встретились в училище. Увидев потухшую Татьяну, он просиял — стало быть, его план сработал! Вот дуралей этот Витька! Шансы были 50 на 50, и всё-таки выгорела его афёра. Не здороваясь, Татьяна схватила его за грудки и Аркадий чуть ли не повиснул над землёй:

— Ты наплёл?! Признавайся сейчас! А не то, если потом узнаю — убью!

— Танюша, ты чего? Ты о Витьке? Я тут ни при чём! Зачем мне так поступать, зная, как ты его любишь? Я же тебе лишь добра желаю!

Таня отпустила его. Студенты в белых халатиках так и сновали туда-сюда. Как же ей паршиво!

От Виктора не было ни слуху, ни духу, с Аркадием они тоже друг от друга отдалились, Татьяна вдруг перестала быть ему интересной и из училища он вообще собирался уходить, чтобы в следующем году поступить на инженера. Из близких подруг у Тани никого не осталось: кто на учёбу уехал и жил в общежитии в областном центре, а кто и личную жизнь успел устроить.

Неожиданно, через пять месяцев, пролился свет на загадку их расставания с Виктором. Тайну случайно раскрыла Дуняшка. Она часто бывала в гостях у Выдриных, в доме Аркадия, дружила с их младшей девочкой Полиной. Забрели они в комнату Аркашки, пошерстили там всё из любопытства, да и натолкнулись на его дневник.

— Ой, мамочка! Там такое написано! — округлила глаза Дуняшка перед мамой. — Всё про Таню нашу, да про Таню, как он её любит вначале было, а потом… Что получит она у него по заслугам! Что он Вите написал письмо якобы о том, что он с Таней нашей… ну того… спит, понимаешь… — засмущалась Дуняшка и вспыхнула, — Что наша Таня спит с ним за подарки, за золото! Ведь помнишь, он ей цепочку с кулоном дарил, ту, извинительную. А Вите он написал, что подарки те — инвестиции с их Виктором будущее, ведь он гол, как сокол, а так хоть золото потом продадут, будет на что жить! А сам Аркашка, kозёл драный, спит и видит, как наша Таня останется у разбитого корыта в отместку за то, что не захотела уйти к нему!

Мать дождалась, когда Татьяна вернётся из училища, встретила её прямо на пороге, расстегнула курточку, нашарила руками злополучную цепочку и сорвала одним движением с шеи.

— Мама! — возмутилась Татьяна, схватившись за шею. Было больно.

— Чтоб он сдох, твой Аркашка! Чтоб он сдох!

Она запрыгнула в дворовые галоши, накинула куртку и расхристанная, как фурия, полетела через весь посёлок к дому Аркадия. Ничего не понимая, Татьяна осталась дома. Дуняшка с виноватым видом посвятила в откровения и её.

Мать Татьяны, такую же крепко сбитую и высокую, как дочь, лучше не злить. Уж сколько слёз её дочь пролила, сколько сама она с Танькой проплакала! И всё из-за этого поганого щенка! Ух, подлый, ух па́даль такая! Золотая цепочка, сорванная с дочери, беспомощно подлетала и сверкала на солнце.

Калитка в богатый двор Выдриных была не заперта. Сторожевой пёс разлаялся и с хрипами повис на цепи, но до женщины достать не мог. Но прыгает как! Прыгает чёрт! Раздражает!

— Я те щас! — замахнулась на него Маргарита Петровна без всякого страха.

Навстречу выбежала сухопарая мать Аркадия.

— О, Рита, привет! А ты чего? Случилось что?

— Аркашка твой дома?

— Да, а что?.. — напряглась мамаша и засеменила следом, едва поспевая за широким шагом разъярённой Маргариты Петровны.

— А то! Щас я ему устрою веселье!

— Рита, подожди! Объясни! Ты не имеешь права! — завозмущалась женщина и попыталась выбежать вперёд, но Маргарита Петровна уже открыла входную дверь и вдруг резко повернулась к мамаше Аркадия:

— А ты тут погодь! Нечего! — сказала она и с силой оттолкнула испуганную женщину, и закрыла дверь на щеколду. В дверь тут же затарабанили. Мать Аркадия отчаянно заверещала. В коридоре показался заинтригованный сынок.

— А я от Тани пришла с приветом! — выпалила Маргарита Петровна и, как волчица, накинулась на опешившего Аркадия.

Парень оказался прижатым к стенке. Бить женщин некрасиво, но у него это не особо и вышло — в мышцах Татьяниной мамы силы было не меньше, чем в мужике. Она прытко прижала к его шее злополучную цепь и стала душить. У Аркаши по-жабьи выпучились глаза, испугался он не на шутку. Потом она обезвредила его руки одной левой, а свободной рукой стала запихивать цепь в рот между плотно сжатых зубов парнишки. Он беспомощно мычал.

— Я тебе покажу, как мстить моей дочери! Я с тебя три шкуры спущу, подлец!

***

Хоть правда и вскрылась, мать Виктора крайне неохотно поделилась с Таней его новым адресом. Ведь столько воды утекло, в жизни Вити кое-что изменилось… Но пусть разбираются сами, на то они и молодые.

Виктор впустил её. Таня с умилением подумала, как же она его любит! Как сладко видеть его! Наконец-то они вновь будут вместе!

— Теперь ты веришь мне? Я никогда тебя не обманывала! Витя! Я не могу без тебя жить, я лишь существую! — закончила Таня свою исповедь.

Виктор не спешил выказывать радости, хоть Таня и заметила, что глаза его вспыхнули на мгновение былыми чувствами.

— Понимаешь, Таня… Прошло 5 месяцев, у меня теперь есть другая девушка… И она беременна. Я женюсь. Прости.

Не убивайся, дочь, не достоин он твоей любви. Встретится тебе ещё хороший парень, влюбишься, и всё, что с Витькой было, задвинется в памяти, как моменты из детства: помнить будешь, а эмоции пройдут.

Мать поставила перед Таней чашку ромашкового чая и села напротив. Совсем дочь исхудала, на себя не похожа. Женщина подпёрла кулаком подбородок и сочувственно рассматривала потухшее личико Татьяны. Умный высокий лоб, глазища большие, зелёные, глубокие и персиковая кожа… Ну до чего красавица! Она была готова порвать любого за свою девочку. Как ей хотелось для дочери счастья! И внешне хороша, и внутренне, и умна! Как могла судьба так её обидеть? Но по собственному опыту мать Татьяны, конечно, знала, что не во внешности счастье и даже не в уме, тут что-то другое, более удачливое и случайное.

Татьяна оставалась ко всему безразличной. Заканчивала на автомате училище, помогала матери по дому, а внутри — выкошенное поле, пустота. Мать с отцом, конечно, всё видели, пытались вывести на разговор, ведь когда выговоришься, всегда легче, словно разделяешь с кем-то свою беду. Но Таня лишь отвечала:

— Да, мам. Конечно.

Никто больше не видел её слёз, только подушка в ночи, только бледное лицо луны… Время не спешило залечивать раны. Тане понадобилось полтора года, чтобы прийти в себя. Знала, что у Виктора родился сын, знала, что приезжал он иногда к матери с женой, но сама на глаза ему не показывалась, пряталась, пока они были в гостях.

После училища Татьяну распределили в соседний райцентр. Повезло, что недалеко от дома! Она заняла должность медсестры в краевой поликлинике, стала жить в общежитии. Так как девушка она была видная, к тому же ещё более расцвела, много кто на неё засматривался, и парни, и мужчины, в том числе и «женатики». Но после двойного удара от Виктора и Аркашки Таня относилась ко всему мужскому полу с недоверием. А потом вдруг взяла и в 23 года вышла замуж.

— Ну ты даёшь! Всё одна да одна, а тут вдруг раз и замужем! — удивлялись подруги и даже завидовали: муж Татьяны Пётр был не кто-нибудь, а преподаватель местного техникума, ну а то, что на 10 лет старше, даже в плюс — нагулялся уже.

Татьяна улыбалась. Родители, поначалу шокированные таким известием (без свадьбы, расписались втихую!), радовались за дочь. Отошла их Танюшка, смогла раскрыть сердце для другого. А Татьяна вертела на руках обручальное кольцо и думала, что всё хорошо, всё хорошо… Пусть не любит она Петю так сильно, как раньше умела, пусть и ложится с ним без огонька в постель, но Петя замечательный, такой надёжный, заботливый, милый. Тепло и хорошо с ним, как с лучшим другом, как с душевной книгой зимой у печки — вьюга завывает за дверью, а у неё появился свой маленький и уютный островок под названием «Счастье».

Поначалу жили они с Петром в просторной квартире его родителей, но быстро получили от государства и свою однушку. Тихо-мирно проходили месяцы, складывались в годы… Дрёма… Это как дрёма — когда ты ещё не спишь, но уже и не бодрствуешь. В ней вроде бы и сладко, и чего-то не хватает, не расслабляешься. Это как пить воду, когда хочется горячего чаю с сахаром, а ещё лучше с мёдом. Это как стоять в жару у зеркального и прекрасного Енисея и не иметь возможности в него окунуться, ибо скалы, обрывы, выступы… Но, по-своему, Татьяна была счастлива. Виктора забыть не могла, понимала, что всё ещё любит, но усердно заставляла себя о нём не думать. Хотелось ребёнка, однако забеременеть она не могла, хотя врач утверждал, что со здоровьем у неё всё в порядке и неоднократно предлагал обследоваться её мужу, но Таня всё откладывала этот разговор, не хотела его обидеть.

Прошло 8 лет и вдруг тихую жизнь Татьяны накрыл такой мрак, словно резко перегорела лампочка — Пётр скоропостижно умеҏ от раkа головного мозга. Он жаловался последние месяцы на головные боли, иногда они доходили до рвоты. Поначалу супруги не придавали этому должного значения, Пётр глотал цитҏамон, с муками ходил на работу, а потом его состояние резко ухудшилось и они обратились в больницу. Лечение не помогло.

Находиться в их общей квартире Татьяне было невыносимо. Она сдала её и переехала к матери, которая тоже теперь жила одна (отца год назад не стало). С работы уволилась и пока решала, как дальше жить, помогала матери с коровой и по хозяйству. О личной жизни Таня запретила себе даже думать, слишком живым был в её душе Пётр, слишком близким и родным, хоть и не любимым ею со страстью.

Виктор с семьёй стал жить в освободившемся доме матери. Двое ребят уже у них! Со стороны кажутся счастливой семьёй, Витька на Северах зарабатывает, наведывается домой каждые 3-4 месяца, а жена его… Эх, одна Татьяна теперь знает, с кем в его отсутствие утешается жена, но это их дело, Таня никому не расскажет.

Ещё летом она полюбила по ночам ходить в сад. Сверчки трещат, от неблизкой реки доносятся лягушачьи перекрики, перешёптываются вишнёвые листья, некоторые ветки на них посохли, да и весь сад порос высокой травой — раньше отец за всем этим ухаживал, косил да подрезал, а теперь всё, как попало. Укутавшись в платок, Татьяна стояла под чёрным небом, холод тянулся по земле от славного Енисея, она стояла, прикрывая глаза, и словно сливалась с матушкой-природой, со всеми трелями её, и каждый раз приходили на ум строки Пастернака:

«Но кто мы и откуда, когда от всех тех лет

Остались пересуды, а нас на свете… нет.»

Пересуды… Только они и останутся от всей этой суеты, когда все, кого она знает, уснут вечным сном. Так стоит ли куда-то спешить? Всё поглотит земля.

Хихиканье в Витькином саду. Потом досадливое «Ой!», «Сюда, сюда иди за мной, Андрюш». В баньке Виктора включился свет, залил порог, Татьяна узнала его весёлую жену. К ней с бутылочкой под мышкой шмыгнул упомянутый Андрей и дверь захлопнулась. Голубки уединились. Андрей! Шофёр с колхоза, вечный двоечник из младших классов, именно таким Татьяна его и запомнила.

А Виктор возвращался домой, к жене своей да ребятам, вечно с подарками для всех, и жёнушка его такая примерная хохотушка, ходила с ним под ручку как ни в чём не бывало! Когда вернулась Татьяна и они с Виктором впервые встретились, он и бровью не повёл, словно и не было ничего между ними: ни предательства, ни лжи… Ничего не вспыхивало в Викторе, в то в время, как Татьяна с виной обнаруживала, что сердце её никогда так не замирало и не выпрыгивало от мужа, как от Виктора, не билось испуганной птицей о грудную клетку.

— Молочком угостишь, Тань? — по-дружески заглядывал к ней через забор Виктор.

— Угостить не угощу, а продать пожалуйста, — отрезала Татьяна.

— Чего злая такая, жизнь-то продолжается, а мы с тобой друзья, верно?

Татьяна смотрела на него, пытаясь уловить то ли тайный подтекст, то ли хоть что-то, напоминающее о их прежней любви, хоть какой-то намёк на сожаление или сочувствие, но Виктор словно напрочь обо всём забыл и не подозревал, что причинил ей много боли.

— Ага. Соседи мы, Вить. И не более. Если молоко брать будешь, банку неси, у меня лишних нету.

Виктор нёс банку и деньги. На том их беседы заканчивались. Он уезжал, потом опять возвращался, и каждый раз Татьяна, словно обухом огретая, замирала от его голоса, каждый раз щемило ей сердце от всего пережитого, но не дожатого, накатывала грусть и тоска, и не знала она куда идти дальше, зачем идти, если сердце и разрывается, и пусто́ .

— Танюш, тут Дуняшка написала. Зовёт тебя в гости на пару месяцев, а то и вовсе у неё остаться, если понравится. Пока же предлагает развеяться, на мир посмотреть. Может, поедешь, дочь? Что ты здесь, как бабка, засела.

Мать отложила письмо и воззрилась сквозь толстые очки на упавшую в кресло Татьяну. Дуняшка жила на Байкале и Татьяна ни разу не была у неё в гостях, далеко.

— А ты как будешь одна по хозяйству?

— Ой, да справлюсь я! Чай, ещё не старуха! Езжай!

— А вот и поеду! Терять мне нечего! — выпрямилась в кресле Татьяна. Может быть там, вдали от дома, вдали от всего того, что столько лет не давало ей дышать полной грудью, а тянуло и тянуло в прошлое, она сможет начать жизнь с чистого листа.

Наташка! Верни мужа назад, совсем сопьётся горемычный, уж я тебе тогда сделаю, ни за что не прощу! Не прощу, слышь?!

Татьяна, вышедшая на крыльцо и только успевшая вдохнуть напитанный влагой воздух, вздрогнула. В незнакомые края она прибыла рано, почти ночью, поэтому в обед задремала. Мужской голос раздался так близко и неожиданно, что даже испугал её. Дом сестры был на два хозяина. Под окнами соседей стоял молодой мужчина в кепке-восьмиклинке и после того, как требовательно произнёс вышеупомянутую фразу, вновь постучал по стеклу.

С грохотом отворилась форточка и на всю округу завизжал истеричный голос Наташки, словно завелась мелкая гавкучая псинка:

— Да на что мне твое прощение?! Да провалитесь вы с ним оба до самого чистилища! Не простит он меня, ишь! Это я его ни за что не прощу, и ты давай сам уматывай отседова, пока Барона на тебя не натравила!

— Напугала кота сосиской. Я для барона как лучший друг, — буркнул Кузьма.

— Барон, взять! — рявкнула Наталья всколоченной дворняге, у которой по бокам висели колтуны из шерсти. Она стремительно линяла от начавшегося тёплого периода.

Барон, сосущий до этого грязную кость, засуетился, завилял хвостом и, приветливо подбежав к Кузьме, лизнул его руку. Потом он оглянулся по сторонам, словно не мог понять, кого же надо «брать». Кузьма потрепал его по холке.

— Дуу-ууурак! — взвыла Наталья, оценив умственные способности пса. — Всё, Кузя, уходи по добру по здорову, у меня от тебя уже давление…

— Наташ, ну любит он… Прости ты его. Сжалься.

Наталья нахмурила тонкие брови, закрыла со звоном форточку и для надёжности задёрнула занавески. Кузьма помялся на месте в нерешительности. Потом достал папиросу, выкурил её, щёлкнул бычок под забор и сплюнул. Тут его взгляд упал на Татьяну, которая с непроизвольным интересом наблюдала эту сцену, а теперь словно вышла из оцепенения и попала в реальность, как это всегда бывает по окончании шоу. Кузьма приподнял свою кепку и улыбаясь, сказал:

— Здравствуйте.

— Зд… — голос пропал, Татьяна прочистила горло и звонко ответила: — Здравствуйте.

Это было её первое слово после сна.

— В гости приехали?

— Ага.

Кузьма пристально смотрел на неё, словно хотел завязать беседу, да видимо не пришло на ум подходящей темы. Слишком неожиданное знакомство.

— Ну, ладно. Хорошо вам погостевать!

— Спасибо.

Кузьма направился к выходу, открыл калитку, она плохо поддавалась, потом закрыл, потом вновь открыл. Открыл-закрыл. Открыл-закрыл…

— Ага, вот тут заедает. Плоскогубцев не найдётся?! И молотка? — крикнул он Татьяне, которая уже и не обращала на него внимания, потому что заприметила за спускающимся вниз по склону рядом домов великолепный Байкал. Господи! Красота какая!

— Плоскогубцы? Эмммм… Я тут ничего ещё не знаю, но сейчас гляну, минутку…

Она вернулась в сени, растерянно обвела всё глазами и наткнулась на дверцу. Должно быть, кладовка. Поиски в кладовой увенчались успехом. Татьяна принесла Кузьме инструменты и стала наблюдать, как он чинит калитку. Вид у мужчины был озабоченный и задумчивый.

— У вас всё в порядке? — вдруг спросила Татьяна, сама не зная зачем. Чужие люди, какое ей дело!

— Вы про это? -Кузьма кивнул на окна Натальи. — Да не обращайте внимания, брат с женой поссорился, напортачил маленько…

— Изменил поди… — вздохнула Татьяна. Все они, мужики, как под копирку.

— Чур вас! Они на новый телевизор копили, очень медленно, а Васька взял да и потратил деньги. Купил ей на 20-летие украшений, ну, знаете, набором: серьги, кольцо… Он же от всего сердца, с подарком-то! А она как взбесится «да начёрта они мне сдались, куда тут в них ходить, в деревне, лучше б ткани обрез взял, это не дорого, я б тебе рубашку сшила да себе юбку, или просто купил бы ребятам сладостей!» А он в сам Иркутск за ними мотался, за украшениями. А она его выгнала. Вот как.

— Да уж… История. Ну ничего, остынет она, поймёт, что от любви он.

— Будем надеяться. Совсем наш Васька пригорюнился, не просыхает уже две недели. А вы надолго к нам?

— На месяц-другой, а там посмотрим.

— А что, можете и остаться? Оставайтесь! — выпрямился Кузьма. Он закончил и отдал Тане инструменты. Сам смуглый, жилистый, а глазища из-под кепки горят живые и синие-синие, как тот Байкал. — Оставайтесь! — повторил он, — у нас тут знаете, как хорошо? Ух! И душевно, и просто, и природа вот прям сердце лечит! И люди у нас хорошие, добрые, здесь самая Русь, что ни на есть!

— Прям такие все люди хорошие? — игриво кивнула Татьяна на половину соседского дома.

— Вы про Наташку, что-ли? Да нормальная она баба, просто у неё нервная организация тонкая, надо временами поистерить. Так что, может останетесь? — вновь расплылся в улыбке Кузьма и поправил кепку.

— Ишь какой вы шустрый! Присмотреться надо, я подумаю.

— Ну, пока думаете, приходите в субботу в клуб, на местных посмотрите и себя покажете. У нас там весело, развеетесь и вмиг о своих печалях забудете. Хотя бы до утра.

— Да и не печальная я вовсе…

— А глазки-то грустные, с тоской. Вы приходите, — он пожал Татьяне руку и они попрощались.

— Между прочим меня Кузьма зовут, можно просто Кузя! — обернулся он.

— А я Татьяна. Пусть пока так будет.

Однако! Какие шустрые в этих краях мужчины! Едва словом обмолвились, а уже остаться предлагают и на танцы зовут, ну, на танцы то ладно, можно и правда сходить. Но Кузьма этот либо ловелас, не пропускающий ни одной юбки, либо чрезмерно простодушный человек, аки тот русский народный Иванушка. Жизнь научила Татьяну присматриваться и до последнего не исключать оба варианта.

Под впечатлением, Татьяна думала о Кузьме и рассматривала притихший в ожидании хозяев дом. Без шика живёт сестра Дуняшка, как и все живёт, но вполне уютно, комнаты опрятны и чисты. В детстве она прибираться не любила и часто получала от Татьяны за хлам в их спальне. Но повзрослела, видно, хозяйственной стала. Да и не Дуняшка она теперь, а как минимум Дуся, Евдокия то есть. Сестра с работы скоро должна вернуться, а муж её сегодня повёз рыбу в город, продавал на базаре.

Держа в руках чашку горячего чая, Татьяна прохаживалась по дому. За стеклом мебельной стенки были расставлены фотографии в рамочках, и одна была их с Татьяной общая. Таню это тронуло. Хоть и не общались они тесно много лет, а у Дуняшки чувства к сестре по-прежнему тёплые. Опять называет она её про себя Дуняшкой! Ведь не Дуняшка она уже, выросла, ребёнка родила, а для Татьяны навсегда останется младшей сестрёнкой, которую она нянчила, дула на разбитые коленки и помогала шить кукольные платья.

Пока ждала, Татьяна приготовила ужин. Вскоре вернулись Евдокия с дочкой из садика (Дуся работала там воспитательницей), приехал из города её муж. Татьяна вручила подарок девочке, утром в суматохе не успела. Чужие тёти трёхлетней Машеньке ещё подарков не делали, она застеснялась, но куколкой любовалась и весь вечер не спускала с рук. К Татьяне относилась настороженно, а тётушке так хотелось взять её на руки, потискать! Таня любила детей и мечтала о собственных, материнский инстинкт её мучал.

Муж Евдокии, бородатый и пахнущий рыбой Иван, разлил по стаканам самогон — всё, как положено. Татьяна приняла. Её сначала шарахнуло в жар, закашлялась, а потом по телу разлилось тепло.

— Ну, как тебе наши края? Как первое впечатление? — спросила её Евдокия, — ты прости, что весь день одна, так уж совпало, что работали мы.

— Да ничего, Дунь, меня тут развлекли маленько.

— Кто?

— А соседка ваша с родственником. Устроили разборки во дворе прямо на моих глазах, повеселили.

— Наверное, опять Кузя за брата слово держал, — сказала Евдокия мужу.

— Да, да, Кузя! Кузьма. Мы с ним разболтались. На танцы меня звал.

Татьяна не смогла сдержать улыбку.

— Ишь какой! — одобрительно вставил Иван. — а что, нормальный мужик, баянист наш местный. Мы с ним рыбу иногда удим. Не пьющий.

— Можно подумать, это основное достоинство мужчины! — фыркнула Евдокия. — Нет, Таня, ты на Кузю не смотри, слишком он для тебя прост.

— Да я и не смотрю, первый день как приехала, просто познакомились случаем.

— Вот и хорошо! Потому как у меня для тебя есть другой жених на примете, серьёзный мужчина, начальник железнодорожной станции из соседнего…

— Чур на тебя, Дуняш! Не ищу я никого! — смутилась Татьяна.

Иван уточнил, пережёвывая вкуснейшую отбивную от свояченицы:

— Ты про Кольку Виноградова, что-ли?

— Да, а что? — с вызовом подбоченилась Евдокия. Хоть и не красавица она, но статная и приятная, одной с сестрою породы. Муж её был ровесником Татьяны.

— Ничего, — пригладил бороду Иван, — достойный мужчина. Мы с ним в одной экспедиции были на Чукотке, там и сдружились. Потом в гости ко мне приезжал, да так ему понравился Байкал, что здесь и остался с женой. Правда, уже и развестись успел.

— Болтаешь много! — остановила его жена. — Он, Тань, когда у нас в гостях бывает, то всегда на твою фотографию засматривается, — она ткнула на их совместную фотографию за мебельным стеклом, — и приговаривает: «красивая у тебя сестра, видная». Я его в гости приглашу, познакомитесь.

— Боже мой, Дусь, не буду я…

Но Евдокия её оборвала:

— Ведь правда наша Таня красавица, Вань? И не скажешь, что 32!

— Да, да, конечно, — не посмел возразить Иван и улыбнулся Татьяне, хотя в душе считал, что та уже сдала позиции: глаза не горят, поблекла, да и фигура не та, что в юности.

На следующий день Евдокия работала до обеда и они с Татьяной отправились к озеру Байкал. Он огромен. Через километры воды у противоположного берега столпились холмы, похожие на маленькие горы, а если влево смотреть, то одна вода, бесконечная, словно это морской залив. Только волн нет. Рябь по воде искрится. Байкал спокоен, хоть и переворачивает душу на него смотрящего. И сердечным он кажется, и мирным, но в то же время он совсем не замечал впечатлённой его красотой Татьяны. Он просто был. Вне времени, вне времён, вне всего того, что может взволновать и вывести из равновесия людей.

— Разве есть в мире что-то красивее? — риторически спросила Евдокия, вертя в руках первый полевой цветок.

— Не знаю. Я ещё нигде не была.

В субботу они оставили Машеньку на попечение отца и отправились в клуб. Татьяна прихорашивалась, глаза подкрасила и даже воспользовалась сестринскими румянами. К её удивлению, в клубе играл не магнитофон, а живая музыка, и дарил эту музыку миру не кто иной, как Кузьма. Вокруг него на деревянном крыльце клуба столпились люди, на коленях Кузьмы ручная гармоника, он же баян. Играл Кузьма проникновенно, с просветлённым лицом, с чувством. Его серая кепка-восьмиклинка сползла немного набок, он сидел, зажмурившись от творческого момента, и играл, играл… Бабы не очень складно пели:

«Надо только выучиться ждать,

надо быть спокойным и упряяяямым

Чтоб порой от жизни получать

Радости скупые телеграа-ааамыыы…»

И тут у Тани сердце екнуло. Хит её юности, глубокий и трепещущий, хватающий за самые ранимые струны души! Радости скупые телеграммы — как легко можно отнести эти строки к жизни самой Татьяны. Припев запели все — слаженно, прочувствованно, даже сама Татьяна запела, а кто-то уже со слезами:

«Надежда — мой компас земной!

А удача — награда за смее-еелость!

А песни… Довольно одной…»

Когда закончили, из толпы крикнули:

— А теперь что-то повеселее, Кузь! Жги!

И Кузя заиграл сначала «Как хотела меня мать, да за первого отдать!», а потом «Валенки», потом «Барыня-сударыня», а потом что-то ещё, и Татьяна с Евдокией смеялись, пели со всеми, шли в пляс… Потом Кузьма отложил свой баян и в клубе включили магнитофон через колонки.

Кузьма заметил Татьяну, пока ещё играл. Он подошёл к ней:

— Пришли всё-таки. Очень рад вас видеть!

— А у вас тут и правда весело, не ожидала, — благосклонно заговорила с ним Татьяна. — Так вы, выходит, музыкант?

— Ну, это так, для души. Для детишек в школе тоже играю, веду уроки музыки.

— Так вы профессиональный, с образованием? — заинтересовалась Татьяна, но не удивилась бы положительному ответу, ведь владел инструментом и пел Кузьма превосходно.

— Да нет, я с детства музыку люблю. Отец выучил играть на гармонике. А по образованию я учитель физкультуры, её и преподаю параллельно с уроками музыки.

— Во как! — впечатлилась Татьяна, — ну, молодец, здорово.

Вечер был тёмно-сиреневым и свежим. Высокие деревья возле клуба стояли, не шевеля ни единым листиком. Природный штиль. Кузьма кокетливо подставил ей локоть, как бы приглашая:

— Потанцуете со мной, Татьяна?

Они зашли в клуб и закружились под медленную музыку.

— Так вы детишек любите?

— Люблю. Хорошие они, искренние.

— А свои есть?

— Пока Бог не дал. С женой не успели, она в город жить уехала, осточертела ей деревенская жизнь, да там и встретила кого-то… А я отсюда никуда.

— Ну, ничего, наверстаете, ещё молоды. А брата вашего приняли назад в семью?

— Нет, ещё ломается Наташка. Вон он стоит, горемычный, погляди…те.

— Да ничего, можно на ты.

Василий, брат Кузьмы, крепкий, рыжий и плечистый в отличие от жилистого и смуглого брата, сидел на лавке со стеклянными, пьяными глазами и наблюдал за ними. Он кисло улыбнулся Татьяне.

— Бедолага… — сказала сочувственно Таня.

Она провела прекрасный вечер, познакомилась с местными, все были очень дружелюбны. Кузьма провожал их до дому, всю дорогу веселил. Попрощались они как хорошие друзья. Татьяна смыла косметику, пробралась на цыпочках в спальню, где на одной из двух кроватей спала маленькая Маша, надела ночную рубашку и улеглась. Как давно у неё не было такого вечера! Как будто она попала в другую, чужую, более счастливую жизнь. Как будто и она другая, более лёгкая, доверчивая и открытая. А может всё прошлое было тяжёлым сном? А может ей стоит наконец проснуться?

Встали засветло. Напрашиваясь в компанию зятя на рыбалку, Татьяна и не думала, что встретит там Кузьму — он решил присоединиться к ним накануне вечером. Видимо, зять ляпнул ему, что Татьяна тоже идёт. Кузьма постоянно искал с ней встречи. Пока шли к озеру по утренним сумеркам, Татьяне всё казалось нереальным, словно она ещё спит, ведь в темноте всё воспринимается по-другому: искажаются цвета палисадов, голубые ворота под скупым фонарём приобретают сиреневую яркость, а в листьях яблони приглушается цвет, и висят они как спокойные, глухо-зелёные нефриты, и прикрывают собой едва завязавшиеся плоды.

С Кузьмой встретились на дороге к озеру, спустились к берегу и установили удочки чуть поодаль друг от друга. Татьяна оказалась посередине между ними. Перебрасывались вялыми фразами, всем хотелось спать. А Байкал тем временем светлел, наливался золотом солнца, и стелились по нему те первые лучи изумительными переплётами сибирского утра: холодные, но восхищающие до глубины души.

У Татьяны заклевало и она растерялась. Стала неуклюже тянуть на себя удочку.

— Давай помогу, а заодно и научу тебя. Тут новичку не справиться.

Кузьма оставил своё снаряжение, встал позади Татьяны и стал направлять её руки, а заодно осторожно подкручивать леску. Татьяну слегка смутила такая неожиданная близость. От Кузьмы доносился запах папирос, он же улавливал в её волосах нечто травяное, то ли аромат крапивы, то ли ещё какой травы, не разберёшь.

По тому, как мощно задёргался поплавок Татьяниной удочки, Кузьма понял, что рыбка ей попалась немалая. Он, как истинный кавалер, тут же бросился на помощь.

— Подсекать нужно. Смотри: вверх осторожно тянешь — надо, чтоб удочка утыкалась прямо в небо, так ты голову рыбы задираешь и крючок надёжно впивается в челюсть, — учил её Кузьма, — вот… вот… А теперь начинай выуживать… Эх, тяжёлая зараза, упёртая! Сиг попался, должно быть.

— Ой, не могу! — взволнованно вскрикнула Татьяна. Она чувствовала, как рыба пытается вырваться на волю.

— Давай, Таня, тяни! Я сейчас приму его, красавца.

Кузя оставил её с удочкой и когда голова рыбы показалась над поверхностью воды, выудил её сачком.

— Ну, точно! Сиг! Хороооший, — радостно сообщил Кузьма, — твоя первая рыба и такая крупная. Новичкам везёт! Поздравляю!

Татьяна с живым интересом рассматривала рыбу и улыбалась.

— Что у вас там? — крикнул им Иван. Их разделяла пара хвойных деревьев.

— Сиг! Хороший такой!

— Отлично! У меня пока щуки да окуни.

Рыбы наловилось прилично. Татьяна выудила целых пять! Её распирал азарт и какая-то давно забытая лёгкость и непосредственность переполняли душу, словно она совсем юная и нет никакого груза тяжёлых воспоминаний за спиной. Смеясь над шутками Кузи, она разлила по кружкам чай из термоса, достала бутерброды с котлетами и маленькую баночку огурцов. Солнце уже поднялось над водой, природа пробудилась и отовсюду слышалось пение птиц.

— Ох, стыдно мне доставать свой паёк, — признался Кузя, — готовлю я не очень, а отец так тем более, у него со зрением беда, а женщин нет у нас.

— А что там у тебя? — поинтересовался Иван.

— Сало да хлеб.

Иван скривился:

— Не люблю сало.

— А я обожаю! Давай сюда, Кузь, я поем! — сказала Татьяна и откинула за спину мешавшую косу.

Кузя повозился и развернул спрятанные в газету сало с хлебом.

— Прямо масло! Высший сорт! А какая ароматная шкурочка! — зажмурилась в пищевом экстазе Татьяна и отложила в сторону свой бутерброд с котлетой.

Не стесняясь, она накинулась на Кузин нехитрый паёк. Кузьма же так давно не ел котлет, что уплёл целых четыре: и свои, и Татьянины.

— Вкусно? — улыбнулась Таня.

— Пальчики оближешь! Никогда таких не ел.

— Сама готовила.

Татьяна не узнавала себя рядом с Кузьмой. С ним она делалась такой простой, как и он сам, и совсем не хотелось притворяться серьёзной, с Кузей ни к чему быть скованной и держать себя в узде — он с радостью принимал людей такими, какие они есть. Даже не так: именно это его и цепляло в людях.

Иван вернулся на пост. Ещё часик порыбачат — и домой, рыбу нужно везти в город на базар.

— Ну, как тебе у нас, Тань? — обратился к ней Кузьма.

— Честно? Это лучшие две недели в моей жизни.

Тане был по душе этот тихий уголок Сибири. Она часто не отпускала в детский сад племянницу, с удовольствием возилась с ней, играла, гуляла, водила её в клуб, где Кузьма пару раз в неделю веселил с баяном ребят и вместе со всеми играла в прятки за клубными зарослями. Потом болтали с Кузьмой, наблюдая, как резвится ребятня. Он всё приглашал её на вечерние прогулки, но погуляла она с ним всего один раз, а так отнекивалась. В глазах Татьяны зажёгся огонёк, она похорошела.

Кузя взял кончик её косы и пощекотал им свой нос. Таня опять рассмеялась.

— Тань… Ну давай сегодня погуляем вечерком?

Он влюбился. Татьяна по всему это замечала: и как он смотрит на неё нежно, и как ищет с нею встреч. Хороший Кузьма мужчина, добрый и Татьяне с ним легко и приятно. Но никаких трепещущих чувств она к нему не испытывала, поэтому и не хотела давать лишних надежд.

— Ой, Кузь, не знаю…

— Ну, выйди хотя бы на часок!

Татьяна встала, сладко потянулась и отряхнула со штанов соринки. Ах, какой свежий воздух, Господи! В нём и вода, и травы, и небо…

— Ладно, в девять приходи, так и быть, — согласилась Татьяна.

И куда это мы так прихорашиваемся?

Евдокия остановилась позади Татьяны перед трюмо и заулыбалась. Старшая сестра выглядела свежо, по её лицу блуждала загадка. Татьяна возилась со шпильками, в кои-то веки променяв привычную косу на романтический пучок.

— Вот здесь ещё выпадает, давай помогу, — сказала Евдокия и, взяв шпильку, закрепила причёску Татьяны. Объёмный русый пучок на затылке придавал сестре особого шарма. — Ну? Так куда же мы такие красивые?

Татьяна ответила как можно более небрежно:

— Да Кузьма всё гулять зовёт. Договорились с ним сегодня. Тебе же не нужна моя помощь?

— Нет, конечно. Иди. Я уж давно не маленькая.

— Ага, — рассеянно мурлыкнула Татьяна и стала накидывать на плечи поверх цветного свитерка шерстяной платок — холодно вечерами, да и грудь так кажется меньше. Татьяну не радовала пышность собственного бюста, всегда хотелось быть более утончённой и хрупкой, но как говорила одна бабка у них в посёлке, урождённая украинка: «Ох, и справна Таня дивчина, гарна». Так что от природы не убежишь.

— Приглянулся тебе Кузьма, да, Тань? — лукаво спросила Евдокия. — Подожди, не спеши, я тебя ещё с Виноградовым познакомлю! Приедет к нам в гости на той неделе.

— Ох, да брось ты, Дуся, насчёт Виноградова! А Кузя… Да нет, ничего такого он во мне не вызывает. Наверно, не мой типаж… Но как человек он мне нравится, люблю простых и открытых, я сама такая.

— Это ты-то открытая? Ну, не знаю…

Татьяна передёрнула плечами и приосанилась, ещё раз поправила платок.

— Да, Дусь, открытая! — ответила она немного обиженно, — просто жизнь научила меня открываться не всем, а только тем, кто вызывает доверие. Иначе слишком часто бывает больно. Ой, и ещё… Если поздно вернусь, утром могу заспаться. Я там платье Машеньке доделала, по группе будет удобно бегать. Я его на кроватке развесила.

— Так быстро? Ну, спасибо, сестра. У меня для этих вещей руки не из того места растут.

На крыльце Татьяну встретила кошка. Заластилась о ногу. Татьяна взяла её на руки — худааааяяя… Подталкиваемая добросердечием, она вернулась в дом и вынесла кошке молока да пару мелких рыбёшек, которых Иван не стал брать на базар.

В воздухе веяло приятной сыростью, что кралась по траве от Байкала. Ночь ещё не наступила окончательно: хоть на востоке, за озером, всё черным-черно, на западе же за холмами, между которых пролегает долгая дорога в город, небо тёмно-синее, с облачной проседью. Домашняя птица в курятнике, деревья с завязями плодов — всё стихло, всё спит. Где-то за деревней ухает сыч, готовясь к охоте; что-то ненавязчиво стрекочет в кустах малины; ночные мотыльки бьются о дворовый фонарь. Татьяна открыла без скрипа калитку, на улице её уже ждал Кузьма с неизменной кепкой-восьмиклинкой на голове.

— Давно стоишь? Позвал бы, а то я не спешила.

— Не хотел тебя торопить.

Они зашагали под руку по тихой улице.

— Прости, что без цветов — жалко мне было их рвать, только распустились считай, у них и так век короток.

— Ой, божечки, Кузя, не выдумывай! Не нужны они мне сегодня.

— Я тебе другое подарить хотел, да на работе в пиджаке оставил. Батареи там сегодня подкрашивал, пока детишки на каникулах. Давай сходим? Покажу тебе свой класс.

— А нас разве пустят?

— Шутишь? Да я там хоть жить могу. У меня ключи есть, с директором у нас полное доверие, прекрасная женщина.

— Прекрасная? — кокетливо прищурилась Татьяна.

— Да-да. Чуткая, нежная, добрая… Я б на ней женился, не годись она мне в бабушки. Ей уже 71 год.

Татьяна рассмеялась. Дорога к школе уходила вверх по склону. В оконцах изб горит свет, освещает резные ставни. Возле закрытого клуба хохочет молодёжь. Татьяна расспрашивала Кузьму о матери: помнила, как сказал он во время рыбалки, что живёт с одним отцом. Оказывается, матери у Кузи не стало ещё в 15 лет — она заболела, долго мучилась и умеҏла. Дом у них был большой, брат женился и съехал, а Кузьма жену привёл к себе домой — отец чах в одиночестве, не мог жить один.

— Мне очень жаль насчёт матери… Ты был ещё ребёнком…

— Да, мне тоже. Ну, той же осенью я в педучилище уехал, жил там в общежитии, но городская жизнь не по мне. Вернулся в родные пенаты. А вот и школа, погоди… тут споткнуться можно, ямка дурацкая. Переступай, как я.

Длинное одноэтажное здание тонуло в густом сумраке вечера. Кузьма вручил Тане спичечный коробок и попросил посветить возле замка. Щёлкнуло. Шли по тёмному коридору, взявшись за руки. Свет не зажигали. Эхом отдавались на дощатом полу их шаги и Татьяне было жутко. А вдруг из какого-нибудь класса сейчас выплывет привидение? В такие моменты вспоминаются все детские страшилки и неважно сколько тебе лет: 5, 15 или 32. Одинаково страшно. Кузьма уверенно вёл её в конец коридора. Воздух в школе был спёртым. Пахло и краской, и зачитанными книгами, и старым деревом, а ещё присутствовал какой-то детский запах — так пахнет от ребят, когда они набегаются или волнуются: не по́том, как от взрослых, но чем-то телесно-сладким.

Кузьма отворил незапертую дверь. Класс освещала только луна, по партам тянулись тени от деревьев. Свет решили не включать. Кузьма порылся в чулане со старыми нотами да учебниками и выудил оттуда керосиновую лампу.

— Какая красивая!

— Раритет! Бывает, света зимой нет и непогода, тускло в классе. Я зажигаю её для ребят и сразу атмосфера уюта и тепла.

Он поставил лампу на стол, поднёс к ней спичку и, когда лампа зажглась, сразу убавил огонь.

— Чтоб не коптило, — объяснил Кузя. — Ну-с, собственно… Зачем мы сюда пришли…

Кузьма снял с гвоздика на стене свой пиджак и полез во внутренний карман. Татьяна ждала заинтригованно. Что там? Какая-нибудь фигурка из дерева, которую он сам смастерил? Красивый камушек с озера? Что ещё может подарить обычный деревенский мужчина?

Кузьма достал чёрный бархатный мешочек. Татьяна приготовилась увидеть какую-нибудь милую безделушку, но тут под жёлтым светом уличного фонаря Кузя вытряхнул из мешочка украшение с камнями. На его ладони блеснуло серебро. Он разложил эту красоту, чтобы Татьяна лучше увидела.

— Что это? — опешила она.

— Браслет, — лаконично ответил Кузя, — нравится?

— Ты что, купил его? Он выглядит дорого. Я не могу его принять!

— Не переживай, мне его хорошо уступили. Есть у меня товарищ один — ювелир. Делает украшения с камнями и продаёт на ярмарках.

— Пойми, Кузя, я не хочу быть ничем тебе обязанной… Мы не так давно знакомы, — отшатнулась Татьяна.

Браслет был очень красивым, в такие вещицы влюбляются с первого взгляда.

— Ты и не будешь обязанной, это я просто так, от сердца. Знаешь, что это за камень? Серафинит. Он попадается только здесь, на Байкале. Нигде в мире его больше нет.

Татьяна присмотрелась. Он был зеленовато-голубым, приглушённым, по нему проступал белый узор, такой зубчатый, словно кружева инея на стекле, словно…

— Перья ангелов, что выпали из крыльев, — закончил её мысль Кузьма, словно слышал, о чём она думает. — Именно поэтому его так и назвали, в честь ангелов-серафимов. Это очень добрый камень. Его даже при колдовстве используют исключительно в благих целях — чтобы помочь, уберечь… Он обнуляет зло, а своему хозяину приносит истинную любовь и удачу.

Он взял Татьяну за руку и надел ей браслет.

— Просто у тебя глаза такого же цвета, глубокие, с зеленью. Я увидел его и понял, что он создан для тебя.

— Право же, не ожидала. Спасибо, Кузя. Такой красоты у меня ещё не было.

Татьяна зачарованно смотрела на браслет.

— А ты в зеркало смотри почаще. Я ещё такой красоты, как у тебя, тоже не видел. И это даже не о внешности. У тебя чистая душа.

— И у тебя, Кузя, но понимаешь…

Кузя не стал её слушать, а притянул к себе и поцеловал.