— Вера Михайловна, где мой кошелёк?
Я стояла в дверях кухни и старалась говорить спокойно. Хотя внутри всё уже кипело. Свекровь даже не обернулась — продолжала колдовать над своим борщом, помешивая половником с таким видом, будто готовила эликсир бессмертия, а не обычный суп.
— Какой кошелёк, деточка? — протянула она своим фирменным елейным голоском. — Ты опять что-то потеряла? Вечно у тебя всё валяется где попало…
Господи, как же меня бесит это «деточка». Мне тридцать два года, я руковожу отделом в крупной компании, но для неё я всё равно остаюсь несмышлёной девчонкой, которая «отбила» у неё драгоценного сыночка.
— Я ничего не теряла, — сказала я, скрестив руки на груди. Спортивная кофта ещё хранила тепло после тренировки, но внутри меня было холодно как в морозилке. — Кошелёк лежал во внутреннем кармане пиджака. В шкафу. Полтора часа назад, когда я уходила в зал, вы были дома одна. Так где он?
Вера Михайловна наконец-то соизволила повернуться. На её лице расцвела маска кроткого недоумения — ох, как же я ненавижу эту мину невинной овечки! Она вытерла руки о передник (хотя они и так были чистые) и посмотрела на меня так, будто я только что обвинила её в убийстве Кеннеди.
— Мариночка, ты в своём уме? Что ты такое говоришь? Я приехала помогать, пока Олежка в командировке… Готовлю, убираю, а ты на меня с такими обвинениями! Может, ты в зале забыла? Или в машине? Ты же у нас такая… рассеянная в последнее время.
Ага, конечно. Рассеянная. Это она так изящно намекает, что я плохая жена — вечно на работе, по фитнесам бегаю, дом забросила. Классика жанра.
— В зале я расплачивалась телефоном. В машине проверила — нет. Я прекрасно помню, куда положила свои вещи. Бордовый кожаный кошелёк, пятнадцать тысяч наличными, все карты. Вы его взяли.
Вот так. Без реверансов. Я смотрела ей прямо в глаза и видела, как добродушная маска сползает с её лица. Теперь передо мной стояла настоящая Вера Михайловна — с холодным взглядом и поджатыми губами.
— Знаешь что? — процедила она, и в голосе больше не было ни капли сладости. — Раз ты такая умная, скажу как есть. Да, я взяла твой кошелёк. И что?
Она выпятила подбородок и скрестила руки на своей монументальной груди. Мол, попробуй, сделай что-нибудь.
— Я его не украла, а изъяла. Для сохранности. Потому что пока Олега нет, за хозяйством слежу я. А ты свои деньги тратишь непонятно на что. Фитнесы всякие, шмотки… А в доме должен быть порядок! Чтобы сын вернулся в нормальный дом, а не в бардак, который ты тут развела.
Я смотрела на неё и чувствовала, как внутри растёт холодная ярость. Это была не просто кража. Это была целая философия! В её картине мира я — не личность, а так… приложение к её сыну. Бесправное и бестолковое.
— Это МОИ деньги, — сказала я, делая упор на первом слове. — Моя зарплата. Которую я сама зарабатываю. При чём тут ваши представления о порядке?
Она фыркнула так презрительно, что мне захотелось запустить в неё чем-нибудь тяжёлым. Например, сковородкой.
— Твоя зарплата! Не смеши меня. Всё в этом доме — деньги Олега. И твоя зарплата тоже, потому что ты его жена. А пока его нет, главная здесь я. И я решаю, на что тратить семейный бюджет. А то спустишь всё за неделю, потом будешь сидеть и ждать, когда муж вернётся и снова кошелёк наполнит.
Всё. Приплыли. Я поняла, что разговаривать с ней — всё равно что со стеной. Только стена хотя бы молчит, а эта ещё и поучает. Оставался только один вариант.
— Понятно, — кивнула я. — Возвращать не собираетесь?
— Верну, когда посчитаю нужным. Когда ты повзрослеешь.
Я выпрямилась и посмотрела на неё в упор:
— Если не вернёте мои карты прямо сейчас, я вызову полицию и напишу заявление о краже.
На секунду в её глазах мелькнул испуг. Не страх ареста — она же не верила, что я на это способна. Просто удивление, что мышка вдруг показала зубки. Но тут же её лицо исказилось от ярости.
— Ты? Меня? В полицию? — она даже засмеялась. — Да ты в своём уме, дура? Я — мать твоего мужа! Я пытаюсь сохранить его деньги от твоего мотовства! Олег вернётся, я ему всё расскажу. Посмотрим, кого он выберет — тебя или родную мать!
Она отвернулась к плите, давая понять, что разговор окончен. Победа за ней. По крайней мере, она так думала.
Я молча развернулась и ушла в спальню. Спорить дальше не было смысла. Она никогда не признает, что неправа. Это разрушит всю её вселенную, где она — мудрая матриархиня, а все остальные — неразумные дети.
Следующий день был адом. Мы не разговаривали, но воздух в квартире был такой наэлектризованный, что, казалось, вот-вот полыхнёт. Вера Михайловна демонстративно гремела кастрюлями, громко вздыхала и разговаривала по телефону с какой-то подругой — естественно, так, чтобы я всё слышала.
— Совсем от рук отбилась… Никакого уважения к старшим… Вот Олежка приедет — разберётся…
Я заперлась в спальне с ноутбуком. Работала как робот — отвечала на письма, составляла отчёты, участвовала в совещаниях. Эта рутина спасала от желания выйти и врезать ей по её самодовольной физиономии. Питалась яблоками и йогуртами, которые предусмотрительно держала в комнате. На кухню не выходила принципиально.
И вот вечером — раньше, чем я ожидала — в замке повернулся ключ.
— Мам, Мариш, я дома!
Олег. Чёрт, он же должен был вернуться только завтра!
Вера Михайловна, конечно, среагировала мгновенно. Я слышала, как она засеменила в прихожую, и тут же начались причитания:
— Олежек, сыночек! Слава богу, приехал! Я тут совсем одна извелась, сил моих больше нет…
Я медленно закрыла ноутбук. Не спешила. Пусть сначала нальёт ему в уши своей версии. Когда я вышла в коридор, Олег стоял посреди прихожей с сумкой в руке, а его мать вцепилась в его рукав. На её лице была написана вселенская скорбь.
— Что случилось? — спросил он, переводя растерянный взгляд с матери на меня. — Мам, у тебя такой вид… Марина, что происходит?
— А происходит то, сынок, — затараторила Вера Михайловна, не давая мне и рта раскрыть, — что твоя жена меня воровкой обозвала! Представляешь? Я приехала помочь, всё для вас делаю, а она… Она мне угрожает, что в полицию заявит! Я от неё такого не ожидала, честное слово. Совсем чужой человек стала…
Она смотрела только на него, вкладывая в каждое слово максимум драмы. И я видела, как Олег уже начинает склоняться на её сторону. В его взгляде читался немой вопрос: «Марина, как ты могла?»
— Олег, — сказала я спокойно, глядя прямо ему в глаза. — Твоя мать взяла мой кошелёк. Она сама в этом призналась. Называет это «наведением порядка в семейном бюджете».
Он моргнул, явно не понимая, что происходит. Посмотрел на мать.
— Сынок, она всё перевирает! — тут же подхватила та. — Я просто… я хотела, чтобы деньги были в сохранности! Чтобы в доме был порядок! Я же для вас стараюсь!
Олег перевёл взгляд на меня. И я увидела в его глазах то, чего больше всего боялась. Не гнев, не возмущение, а… мольбу. Он не хотел разбираться. Он хотел, чтобы мы просто помирились и забыли.
— Мариш, ну что ты… Это же мама. Может, вы просто не поняли друг друга? Мам, отдай ей кошелёк, и давайте закончим с этим.
Вот оно. «Давайте закончим». Не «как ты могла, мама», не «это недопустимо». А просто — давайте замнём. И уступить, конечно, должна я.
— Закончим с чем, Олег? — спросила я тихо. — С тем, что твоя мать считает меня идиоткой, не способной распоряжаться собственными деньгами? С тем, что она лезет в мои вещи? С тем, что ты предлагаешь сделать вид, будто ничего не случилось?
— Да не так всё было! — взвилась Вера Михайловна. — Пиджак твой валялся, я хотела в стирку отнести, а там кошелёк! Вот и убрала подальше!
И Олег, конечно, вцепился в эту версию как в спасательный круг.
— Вот видишь, Марин! Она хотела как лучше. Мам, ну ты тоже… не надо было так. Отдай кошелёк, и всё. Мы же семья. Неужели из-за какой-то ерунды будем ссориться?
Он смотрел на нас с надеждой. Жалкий, усталый, растерянный. Он искренне не понимал, что дело не в кошельке. Что это вопрос уважения. И прямо сейчас он делал свой выбор. Не в мою пользу.
Я смотрела на него, и во мне что-то оборвалось. Я увидела его таким, какой он есть — слабым мальчиком, который всю жизнь будет прятаться за мамину юбку. Потому что так проще. Потому что поставить мать на место — сложно, а уговорить жену «войти в положение» — легко.
— Вера Михайловна, — сказала я, не глядя на Олега. — Кошелёк. На стол. Немедленно.
Что-то в моём голосе заставило её подчиниться. Она поняла — я больше не играю. Скривившись, она вышла и через минуту вернулась, швырнув кошелёк на тумбочку.
— Подавись, — процедила она.
Я подошла, взяла кошелёк — даже не стала проверять содержимое — и повернулась к Олегу.
— Видишь? Всё просто. Никаких проблем, — сказала я с лёгкой улыбкой. А потом улыбка исчезла. — Только семьи у нас с тобой больше нет. Можешь оставаться со своей мамой. Она прекрасно наведёт порядок в твоей жизни.
Я развернулась и пошла в спальню. Собирать вещи.
— Марина! Ты что? Стой! Куда ты?! — закричал Олег мне вслед.
Но я уже не слушала. За спиной остался растерянный муж, его торжествующая мать и разрушенная иллюзия семьи. Знаете, в тот момент я не чувствовала ни боли, ни обиды. Только странное облегчение. Будто сбросила с плеч неподъёмный груз.
Пока я складывала в сумку самое необходимое, Олег стучался в дверь, уговаривал открыть, обещал «всё уладить». Его мать что-то вещала про неблагодарность и что «она всегда знала, что добром это не кончится». Цирк, да и только.
Я вышла из спальни с сумкой через плечо. Олег попытался преградить дорогу.
— Марин, не глупи! Ну подумаешь, мама перегнула палку… Она же не со зла! Давай поговорим спокойно…
— Мы уже поговорили, — ответила я, обходя его. — Всё предельно ясно. Ты выбрал. Живи с этим выбором.
— Я никого не выбирал! — крикнул он мне вслед. — Марина!
Но я уже закрывала за собой дверь. Последнее, что я услышала — голос Веры Михайловны:
— Оставь её, сынок. Сама вернётся, когда одумается. Куда ей деваться-то…
Я спускалась по лестнице и думала: а ведь она права. Куда мне деваться? К подруге на диван? В гостиницу? Смешно. Тридцать два года, руководящая должность, собственные деньги — и вот я с одной сумкой покидаю собственный дом. Из-за какого-то дурацкого кошелька.
Нет. Не из-за кошелька.
Из-за того, что в критический момент человек, который клялся быть со мной «в горе и в радости», предпочёл удобный нейтралитет. Из-за того, что его «давайте не будем ссориться» оказалось важнее моего достоинства. Из-за того, что я внезапно увидела своё будущее — бесконечную войну со свекровью, в которой муж всегда будет «за мир во всём мире».
Нет уж. Спасибо.
Я вышла на улицу, подняла руку, останавливая такси. Водитель спросил: «Куда едем?» И я вдруг поняла, что не знаю. Но это было не страшно. Это было… освобождающе.
— Сначала в ближайшую гостиницу, — сказала я, усаживаясь на заднее сиденье. — А дальше посмотрим.
Машина тронулась, увозя меня от дома, где я прожила пять лет. От мужа, который так и не стал мне опорой. От свекрови, которая считала меня досадным недоразумением в жизни своего сына.
Телефон в сумке надрывался — Олег звонил. Я выключила звук. Потом напишу. Или не напишу. Сейчас мне нужно было побыть одной и понять, как жить дальше.
Одно я знала точно — назад дороги нет. Потому что некоторые вещи, однажды сломанные, уже не склеить. Доверие, например. Или уважение. Или любовь.
Кошелёк лежал в сумке, и я усмехнулась. Пятнадцать тысяч рублей и пластиковые карточки. Из-за этого разрушилась семья? Нет. Семья разрушилась из-за того, что её, по сути, и не было. Был удобный союз, где каждый играл свою роль. Я — заботливой жены. Олег — любящего мужа. Его мать — мудрой свекрови.
Только вот занавес упал в самый неподходящий момент. И оказалось, что король-то голый.
Таксист что-то спросил про пробки, я машинально ответила. За окном проплывал вечерний город — огни, люди, чужие жизни. Где-то там, в одной из квартир, мой муж сейчас, наверное, ужинает маминым борщом и выслушивает рассказ о том, какая я неблагодарная. А она, довольная, вещает о том, что «предупреждала» и «чувствовала»
Пусть. Их право.
А у меня теперь есть своё право. Право начать сначала. Без оглядки на то, что скажет свекровь. Без вечного «давай не будем ссориться». Без необходимости доказывать, что я имею право распоряжаться собственными деньгами.
Страшно? Да, немного. Но знаете, что страшнее? Остаться. Смириться. Сделать вид, что ничего не произошло. И через год, два, десять обнаружить, что от тебя не осталось ничего. Только функция «жена Олега» и вечная война за право быть собой.
Нет, спасибо. Я лучше буду одна, но собой.
Телефон снова завибрировал. СМС от Олега: «Марин, вернись. Мама уедет. Давай поговорим».
Мама уедет. Но ведь не навсегда. И в следующий раз, когда она решит «навести порядок» в моей жизни, всё повторится. Только я уже не смогу уйти так легко. Потому что появятся дети. Ипотека. Привычка.
Я удалила сообщение.
— Приехали, — сказал таксист. — Гостиница «Центральная». Устроит?
— Устроит, — ответила я, расплачиваясь.
Я вышла из машины с одной сумкой и странным чувством лёгкости. Будто сбросила тесную обувь после долгого дня. Больно, неудобно, страшно — но в то же время правильно.
В холле гостиницы было тепло и светло. Девушка на ресепшене улыбнулась:
— Добрый вечер! Вам номер?
— Да, пожалуйста. На неделю для начала.
Для начала. А там посмотрим. Может, сниму квартиру. Может, уеду в другой город. Может, случится что-то совершенно неожиданное. Главное — это будет моё решение. Только моё.
Я поднималась в лифте и думала: вот так из-за какого-то дурацкого кошелька рушатся семьи. Хотя нет. Семьи рушатся из-за неуважения. Из-за трусости. Из-за нежелания видеть правду.
А кошелёк… Кошелёк был просто последней каплей. Той самой, которая переполнила чашу терпения.
Спасибо тебе, Вера Михайловна. Если бы не твоя жадность и самодурство, я бы ещё долго обманывала себя, что у меня есть семья. А оказалось — есть только муж, который в критический момент выберет собственное спокойствие.
Но теперь это уже не моя проблема.
Я открыла дверь номера, бросила сумку на кровать и подошла к окну. Внизу светился город. Где-то там — моя прошлая жизнь. А здесь, в этом безликом гостиничном номере, начиналась новая.
Страшная. Неизвестная. Но — моя.
— Я буду здесь жить! А твоего мнения никто не спрашивал! Квартира моего сына! — заявила свекровь невестке