Мария проснулась рано, как будто кто-то шепнул ей на ухо: «Проснись, у тебя беда.» Обычно по субботам она вставала позже — особенно если вчера был тяжёлый день, а пятница, как назло, всегда у неё была тяжёлой. Работа в частной клинике, пациенты, которые читают «Гугл» и потом доказывают, что у них рак, а не гастрит. Дома — бытовуха, муж с вечно уставшим лицом и его мама, та ещё королева драмы.
Мария потянулась за телефоном — и зависла. Телефон, её новенький, блестящий, нежно-лиловый красавец, за который она платила три месяца рассрочки, исчез.
— Так… — она начала шарить рукой по прикроватной тумбочке. Потом проверила под подушкой. Потом вскочила и подбежала к письменному столу.
Пусто.
Мария спустилась вниз. На кухне пахло яичницей и… пассивной агрессией.
— Где мой телефон? — холодно спросила она, глядя на Алексея, который копался в кастрюле с овсянкой. Он явно делал вид, что не слышит. Слишком громко жужжала вытяжка, слишком сильно он помешивал овсянку, слишком театрально морщился.
— А, ты про телефон? — лениво сказал он, даже не повернув голову. — Мама попросила на время. У неё сбои на старом начались, сахар контролировать не может, приложение глючит…
Мария застыла. Она даже не сразу поняла, что он только что сказал. Но когда поняла — рассмеялась. Громко, резко, неестественно.
— Ты хочешь сказать, что просто… отдал мой телефон? Маме? Без спроса?
— Ну… — Алексей наконец обернулся. — Ты ж всё равно на нём только фото обеда в Инстаграм постишь.
— Я его купила. За свои. Я тебе даже не говорила, что беру в рассрочку — ты бы начал ныть, что нам нужно экономить. Помнишь? «Ты вечно тратишь на ерунду!» — она передразнила его с нарочитой хрипотцой.
Алексей вздохнул и покачал головой, как будто объясняет что-то глупому ребёнку.
— Марин, не начинай. Мамке реально нужно. У неё диабет, в любой момент может упасть уровень сахара. А ты молодая, у тебя и старый сгодится. Да купим тебе потом ещё один. Лучше.
— А почему «мы»? — резко сказала Мария, делая шаг вперёд. — Это был мой телефон. И я тебя не просила покупать мне ничего. И если маме так нужен смартфон — может, ты ей купишь? Или она? Почему — за мой счёт?
— Ты что, ревнуешь к моей маме? — с ухмылкой бросил он. — Началось…
Мария прикусила губу. Её потряхивало. Она знала, что если сейчас не уйдёт, то швырнёт в него эту сраную кастрюлю с овсянкой.
— Где он? — прошептала она. — Где сейчас мой телефон?
— У мамы. Она зашла с утра, я дал.
— Ты даже не подумал меня разбудить? — тихо спросила она, уже не пытаясь сдерживаться.
— А смысл? Ты бы всё равно устроила скандал. Я подумал, так будет лучше.
— Лучше для кого? — голос её сорвался. — Для тебя, чтобы не быть между двух огней? Или для неё, чтобы она, как всегда, получила то, что хочет?
Алексей пожал плечами.
— Это просто телефон. Не делай из мухи слона.
Мария фыркнула. Потом резко повернулась, схватила куртку с вешалки и направилась к выходу.
— Ты куда? — удивлённо спросил Алексей.
— Туда, где лежит мой телефон, — отрезала она, хлопнув дверью.
Двор у Ольги Петровны был таким же, как она сама — аккуратный, но с претензией. Пластиковые клумбы в форме лебедей, антенна на балконе, которую никто не использует, но снимать «жалко — вдруг пригодится». Домофон, конечно, не работал. Поэтому Мария нажала на все кнопки подряд, пока кто-то не впустил.
Ольга Петровна встретила её в халате, с лицом благородной мученицы.
— О, явилась. Я думала, ты хоть раз уступишь, а ты, как всегда, со скалкой.
— Я без скалки, — сухо сказала Мария. — Я за телефоном. Моим.
— Он мне нужен. У меня скачет сахар. Я еле живу. Алексей в курсе. Ты слишком молода, чтобы понимать, каково это — жить со страхом, что тебя найдут без сознания в ванной.
— А ты слишком взрослая, чтобы воровать вещи у других, — огрызнулась Мария. — Это не просто телефон. Это… это личная вещь. Я не обязана с тобой делиться.
Ольга Петровна надула губы.
— Алексей тебе слишком много позволяет.
— Нет, Ольга Петровна. Это вы себе слишком много позволяете, — Мария шагнула вперёд. — Верните телефон. Сейчас. Или я подаю заявление о краже. Да-да, пусть на меня посмотрят, как на истеричку. Но заявление примут. Потому что это — кража.
— Ах ты змея… — прошипела свекровь.
— Можете шипеть сколько угодно, — Мария уже стояла у двери. — Через час я жду свой телефон дома. Или полицию вызову.
Она ушла, хлопнув дверью. Внутри всё горело. Стыд, унижение, злость. И где-то в груди — холодный, отчаянный страх.
Она поняла: Алексей никогда не выберет её. Никогда.
Телефон появился на комоде в коридоре, как привидение. Без чехла, с севшей батареей и каким-то жирным отпечатком прямо по экрану, как будто кто-то жрал селёдку и одновременно проверял погоду в Яндексе.
Мария нашла его через два часа, когда вернулась из магазина. Никаких объяснений, никаких извинений. Просто лежал. Как будто так и было. Как будто это она его сама туда положила, а теперь психует без причины.
Алексей сидел на диване и смотрел телевизор. Как будто ничего не произошло. У него был особенный талант: прикидываться, будто живёт в параллельной реальности, где всё «нормально». Где его жена — не псих, а просто уставшая. Где его мама — не контролирующий манипулятор, а «заботливая женщина в возрасте». Где он — бедный мужчина между двух огней. Жертва.
Мария взяла телефон, разглядела царапину сбоку и выдохнула, почти рыдая.
— Сломали. — Её голос был плоским, без эмоций. — Царапина.
Алексей обернулся.
— Да ты посмотри, какая ты нервная. Ну царапина, и что? Ты как будто его замуж собиралась выдать, этот телефон.
— Я его платила. Три месяца. Он был новый. Не для Ольги Петровны с её варёными руками и пальцами как сосиски. Она даже не спросила.
— Хватит! — резко сказал он, вставая. — Хватит уже. Ты себя слышишь? Ты взрослый человек или кто? Это телефон! А ты себя ведёшь, как будто тебе ребёнка украли!
Мария замолчала. Её глаза стали стеклянными. Внутри — пустота. И только одна мысль билась о череп:
«Он меня не слышит. Он не хочет слышать.»
— А ты себя слышишь, Лёша? — медленно произнесла она. — Ты каждый раз, когда мама говорит «надо», кидаешься исполнять. Меня ты не слушаешь. Ты даже не подумал спросить, удобно ли мне. Счёл, что я обязана. Потому что она — мама.
— Она старенькая! У неё здоровье! Она одна!
— А я кто? — голос дрогнул. — Я с тобой живу, я тебе жена. Или ты со мной живёшь только до тех пор, пока мама не позовёт?
— Ты перегибаешь. Ты просто не любишь мою мать.
— А ты не любишь меня. — сказала Мария, и в комнате стало тихо.
Алексей моргнул. Потом фыркнул.
— Да не драматизируй ты. Я просто стараюсь держать баланс. Мама одна. Ты — взрослая. У тебя работа, ты справляешься. А ей тяжело. Ей нужно помогать.
— Баланс, — усмехнулась Мария, — это когда обе стороны довольны. А у нас — ты в середине, я в дерьме, а мама сверху командует. Это не баланс. Это треугольник зависимости, Алексей. Погугли. Тебе понравится.
Он скривился, как будто она плюнула в борщ.
— Ты мне сейчас что, лекцию читаешь?
— Нет. Я тебе даю выбор.
Он замер.
— Что?
— Я не буду жить в доме, где у меня забирают вещи без спроса. Где моё мнение ничего не значит. Где я — всегда «вторая после мамы». Я устала.
— Ты что, уходишь? — голос его стал резким, как наждачка.
— Пока нет. Но если ещё раз повторится что-то подобное — да. Я уйду. Без скандала, без истерики, без кастрюль в окно. Просто возьму и уйду. И не звони мне потом, чтобы я «вернулась и не дулась». Это не «дуюсь». Это — ухожу.
Он уставился в пол. Потом сказал:
— Ты не права. Мама просто…
— Пусть она тебе об этом расскажет. Я — не её психолог. Я — не ты. Я — отдельный человек. И у меня, прости Господи, тоже есть границы.
— Тебе надо передохнуть, — пробормотал он. — Ты слишком остро реагируешь.
Она подошла ближе. Молча. Взяла его ладонь и положила на экран разбитого телефона.
— Вот. Посмотри. Это не просто царапина. Это — символ. Ты каждый раз сдаёшь меня ради «мамы». Ты не муж. Ты сын. И ты этим гордишься.
Алексей отдёрнул руку.
— Всё, я пошёл покурить. Надо остыть.
— Да иди. — Она отвернулась. — Только возьми с собой свою маму. И свой «баланс». Мне тут дышать нечем.
Он хлопнул дверью, как финальной точкой. Только вот это была не точка.
Это была запятая.
Мария не спала почти всю ночь. Она лежала на диване, потому что в спальню больше не хотелось заходить. В комнате пахло Алексейной одеколонной «свежестью», но теперь этот запах был как плесень — вонючий и липкий. Всё внутри неё бунтовало: от обиды, от унижения, от этой глухой тишины, в которой он ушёл курить и не вернулся. Ну, не буквально — он, конечно, вернулся. Но не к ней. Он пришёл, перекинулся парой фраз на телефон с мамой, лег на кровать и вырубился, как будто в доме ничего не трещит по швам.
Мария же лежала и слушала, как часы тикали на кухне. В три ночи она встала, заварила себе чай и села на подоконник. Всё было ясно. На удивление ясно.
Утром она проснулась в одежде, прямо на диване. За окном кто-то гремел ведром. Алексей уже ушёл на работу. На столе — записка, его коронный пассивно-агрессивный жест:
«Нам надо поговорить. Вернусь в семь. Не уходи, ладно?»
Она посмотрела на эту записку и усмехнулась. Как будто ей пять лет, и он — родитель, который просит не проказничать, пока он на работе.
В семь она уже собирала сумку. Нет, не истерично, не по-киношному — не хватало только драматичного скрипа молнии и платья, летящего из шкафа. Всё было буднично. Паспорт, зарядка, зубная щётка. Документы. И старый рюкзак, с которым она когда-то переехала к нему.
Алексей вошёл, как ни в чём не бывало. В руке — пакет из магазина. Внутри — его способ «загладить вину»: шоколад, хлеб и какая-то курица. Он был уверен, что всё рассосётся. Он так всегда думал.
Увидел рюкзак.
— Ты что, серьёзно?
Мария спокойно повернулась. Без слёз. Она уже всё выплакала.
— Да, Лёш. Я ухожу.
— Подожди, — он бросил пакет, — давай хотя бы обсудим. Ты что, на мать обиделась до такой степени? Это же глупо. Семья — это компромисс.
— Компромисс — это когда два человека чуть-чуть уступают, чтобы остаться вместе. А у нас один человек всегда уступает, а второй делает, что хочет. Ну, третий, если считать твою маму.
— Да ты просто не хочешь мириться. Всё время бунт какой-то. Я же тебе говорил — надо быть гибче.
— Гибче? — она подняла брови. — Я, между прочим, год молчала. Год, Лёш. Когда она влезала в наш бюджет, в наш быт, когда она тебе звонила по вечерам и рассказывала, что я «неправильно готовлю мясо». Год! И вот первый раз я не молчу — и сразу истеричка?
Он сел на стул, уставившись в пол.
— Ну что теперь? Всё? Так вот просто?
— Да. Именно так просто. Я нашла себе квартиру. Небольшую, зато свою. Там не будет людей, которые считают, что я «занимаю много места в жизни их сына». Там буду только я. И, надеюсь, кот. Если найду адекватного.
— Ты не пожалеешь? — он посмотрел на неё с тем самым выражением, с которым когда-то смотрел в загсе, когда она волновалась. Словно снова хотел сказать: «Я с тобой, всё будет хорошо.»
Но теперь это выглядело жалко. Потому что он не был «с ней». Он был с мамой. Всегда.
Мария подошла, застегнула молнию на рюкзаке, надела куртку.
— Может, и пожалею. Но знаешь что? Я больше не хочу быть удобной. Мне уже тридцать два. И если я не начну уважать себя сейчас — то потом будет поздно.
Он встал.
— Я могу поговорить с мамой. Объяснить. Установить границы.
— Поздно, Лёш. Ты не понял одну вещь: женщина уходит не когда ей плохо. Она уходит, когда ей становится всё равно.
Он провёл рукой по волосам, нервно.
— А если я приеду? Попробую вернуть? Поговорим?
— Приедешь — я не открою. Поговорить надо было вчера. Или год назад. Сегодня я говорю сама с собой. И мне с собой, знаешь, гораздо комфортнее, чем было с вами.
— Ты злая сейчас. Из-за обиды.
— Я — взрослая. Просто приняла решение. Не злая. Просто больше не дура.
Она вышла. Дверь за ней захлопнулась — не громко, но так, что Алексей вздрогнул. Как будто дверь не закрылась, а поставила точку.
На кухне потекла овсянка. Воняло подгоревшим. Телевизор работал впустую. И только в воздухе висело что-то новое.
Пустота.
Эпилог
Через месяц он увидел её в торговом центре. Она стояла у кофейни, смеялась с подругой. Телефон в руках — новый. Глаза — ясные. Лицо — свободное.
А он прошёл мимо. Не решился подойти.
Потому что понял:
Мария ушла не из квартиры.
Мария ушла из его жизни.
Свекровь распорядилась моим наследством