Жили-были на первом этаже старой трёхэтажки пожилые люди. Всего три квартиры, а этаж все жители подъезда и дома называли в шутку «пенсионерский».
— Хорошо ещё, — говорила Антонина Гавриловна, жительница одной из этих квартир, — что не «престарелый». Всё-таки пенсионерский звучит благороднее, да, Эльза Францевна?
Эльза Францевна, одинокая женщина восьмидесяти пяти лет, утвердительно кивала:
— Да по мне, хоть пионерский, — отвечала она с присущим ей оптимизмом и садилась на скамеечку возле подъезда «погулять».
— Вы тут ещё посидите? — просила её Антонина Гавриловна, — я сейчас к вам Лёвушку выведу.
Лёвушка – третий жилец пенсионерского первого этажа, военный в отставке, восьмидесяти двух лет, последний год стал совсем плохо видеть, и две пенсионерки, как могли опекали его. Конечно, были и социальные работники, но каждый день троица: Тося, Эльза и Лёвушка выходили из своих квартир поговорить, погулять у подъезда, «посмотреть на мир».
Заводилой и руководителем этого общения давно стала Антонина Гавриловна, самая молодая из них. Она уже встретила свой семидесяти пятилетний юбилей.
Все трое жили в своих небольших квартирах в этом доме много лет. Когда умерла жена Льва Сергеевича, с которой Тося была дружна, то автоматически Антонина Гавриловна стала опекать соседа. Он ведь был в то время так неутешен, беспомощен, а случилось это пять лет назад, и две соседки не оставили его без внимания.
Ещё когда Лёвушка вышел в отставку, творческая натура его не дала сидеть дома. Он с юности увлекался рисованием, чеканкой, и даже лепкой. Получалось это у него хорошо, и одно время он даже вёл кружок для детей в клубе, а потом уже только рисовал дома, когда стало ухудшаться зрение.
Творческая профессия была и у Эльзы Францевны, бывшей учительницы музыки. Женщина и одевалась, по мнению Тоси, слишком экстравагантно: старые строгие концертные платья, которые она донашивала во дворе, прикрыв плечи белым капроновым палантином, привлекали внимание даже издали.
Никогда не появлялась «на публике» бывшая «музыкантша» без косметики. Ярко накрашенные губы, румяна на бледных сморщенных щеках, чёрные брови…
— Эльза Францевна, артист бледнее на сцену выходит, — пыталась не раз подсказать ей Тося, — не пора ли поскромнее мазаться, что ли? Дети смотрят.
— Эх, Тосенька. Это ты румяная и пышная всю жизнь у плиты. Повариха наша непревзойдённая… А мне выйти без грима, всё равно, что голой показаться. Понимаешь? Увереннее я и крепче становлюсь, когда губы накрашу. Вроде как в форме сразу. Хоть на сцену выпускай…
— Хоть в бой… — добавлял сидящий рядом на скамейке Лев Сергеевич, — мажься, не мажься, Францевна, мне всё равно почти ничего не видать. А на других оглядываться нам уже поздно…
— А ну вас, — Тося уходила на свою кухню, где на плите томился борщ. Она поглядывала из окна на друзей и чистила картошку. Лёвушка любил пюре.
Готовить Тося обожала с детства. Научила её этому мама, тоже работавшая всю жизнь поваром в столовой. Тося недолго побыла замужем, похоронив супруга, который скоротечно сгорел от воспаления лёгких. Одна Тося растила потом дочку.
— Жаль, что одна ты у меня доченька, — всегда говорила Тане Антонина Гавриловна, — на мой характер, я бы и троих подняла…
Но тепло души она всегда передавала и коллегам, и соседям. И теперь готовила и на Лёвушку.
— Не могу помалу готовить, — жаловалась она, — привыкла всех кормить. Хоть Лёвушка ест мои борщи. Уважает.
Однажды зазвонил телефон у Тоси.
— Мамочка, — говорила Татьяна, — приезжай к нам, мы встретим. Так получилось, что нам надо ехать на свадьбу в Сочи к друзьям, вернее, к их внучке, а Ленка не может побыть с Жулей и Барсом, ну, кто ещё покормит наших кошек и польёт вовремя цветы, как не ты?
Антонина Гавриловна заохала, заволновалась. Ленка – её внучка, каждый раз отпускала родителей – Таню с мужем на отдых, а тут и сама уехала в Ялту с маленькой дочерью. И квартиру с собакой и котом было решено оставить на бабушку.
— Мамуль, ты же сама хотела приехать к нам в гости. Давно не была, ну, на неделю всего лишь! А Ленка вернётся через пять дней с дочкой и будете общаться целых три дня! Давай. Мы ждём тебя в среду.
— А как же мой Лёвушка, Танечка? – второпях спросила у дочери Тося.
— Мама, ну, Лев Сергеевич всего лишь сосед. Не брать же его с собой? Есть социальные работники. Есть его сын. Ну, что ты как нянька, в самом деле? Думай о своих родных! Не так часто мы тебя о чём-то просим.
Таня положила трубку, а Тося села на диван, собираясь с мыслями.
Конечно, она обожает Леночку, и её Любашу. Но как она оставит Лёвушку, который без неё уже и дня прожить не может? Как она скажем ему об отъезде? А сын Льва Сергеевича на вахте.
Тося пошла к соседу. Он выслушал её новость спокойно, лишь руки немного задрожали, и словно стали мешать ему. Он трогал стол, за которым сидел, гладил клеёнку и сказал:
— Поезжай, Тосенька, я ведь не лежачий. Я обожаю кефир с батоном, продержусь. Родные – это святое. Буду ждать от тебя звонка. И сама приезжай скорее…
— Левушка, я ведь наготовлю тебе на неделю. И борщ твой любимый сварю, и пирогов напеку, и пюре сделаю с котлетами. Вот прямо сейчас и пойду закупаться. Она взяла деньги, которые ей выделял Лев Сергеевич на продукты и отправилась на местный рынок.
Тося готовила до позднего вечера. Принесла к соседу следующим утром кастрюли, контейнеры и поставила всё в холодильник.
— Если что – Эльза разогреет. Она сегодня в ударе. Играет уже час на своём расстроенном пианино, — улыбнулась Тося, — так что не унывайте, мои дорогие. Я скоро. Одна нога здесь – другая там.
— Спасибо, Тосенька…
Неделя в Москве летела быстро. Тося выгуливала Жульку в парке у дома, ласкала кота Барса. Животные помнили её, так как не впервые Антонина Гавриловна была у них в гостях. Однако и мысли о доме не покидали её. В то время как она следила за порядком в московской квартире дочери, у неё поливала цветы и кормила кошку Дусю молодая соседка сверху – Лиза.
Перед отъездом в Москву Антонина Гавриловна принесла Лизе, тарелку пирожков и попросила присмотреть за её кошкой и цветами.
— Цветы пару раз только полить, их у меня немного. А вот Дусю надо навещать вечерами и хотя бы чуть погладить, и поговорить с ней…Пожалуйста, Лизонька…
Она повела соседку к себе, показывая где у неё корм для кошки, а заодно рассказала о Льве Сергеевиче.
— Добрый он старик, и очень уважительный, вот только поесть не может себе согреть. Плита всё-таки газовая, да и привык, что я его кормлю в основном…
— Я буду заходить и к нему вечерами, — пообещала Лиза, — а ваша Францевна отчего не зайдёт к нему?
— Ой, на неё положиться нельзя, к сожалению, последнее время. Она много спит, и всё стала забывать. Боюсь, что не всегда сможет она вспомнить, что и самой-то пора есть… То играет на своём пианино, а то спит полдня или сидит у телевизора…Ведь она одинокая, и очень старенькая… Я позвонила социальному работнику, она у них с Лёвой одна, хорошая женщина. Но всё-таки лучше, чтобы кто-то ещё присматривал за ними.
— Ясно, — улыбнулась Лиза, — на ваших плечах немало забот. Думаю, что за неделю я не устану, и не забуду ни о ком. Поезжайте спокойно…
Тося звонила Лизе через день, и узнавала, что всё благополучно. Но всё-таки, как ни радовали её правнучка и внучка, а пора было ехать домой. И сердце не на месте: как там Лёвушка, в порядке ли Эльза?
А дома всё оказалось благополучно. Кошка спокойно встретила хозяйку, Лиза отдала ключи и ушла к себе, сдав квартиру.
— Я твоя должница, Лизонька…- только и успела сказать ей вслед Тося. Она помылась, переоделась и запустив стиральную машинку, пошла к соседу.
— А, вот и я! – вошла Тося в открытую квартиру. Левушка уже несколько лет не запирал дверь. Мало ли что…
— Наконец-то, Тося… — Лев Сергеевич протянул к ней руки. А почувствовав её тёплые ладони, поцеловал их с нежностью.
— Ну, что ты… Лёвушка? Не голодал ведь? Приходила к тебе Лиза?
— Приходила, спасибо, но я её сразу же отсылал. Ничего мне не надо. Я сыт и доволен. Вот только тебя не хватало…
Тося открыла холодильник и обомлела.
Борщ был съеден почти весь. А остальные блюда практически не тронуты.
— Как же это? – заволновалась она, — ты почему не ел ничего? Это что за голодная забастовка?
— Как же не ел? Ел, вот борщ весь… А больше мне ничего и не надо… Хлеб. Кефир. Я же говорил…- стал оправдываться Лев Сергеевич, — это ты слишком много наготовила. Разве я могу столько съесть, Тосенька…
— Всё понятно. Ты стеснялся соседки. Всё сам… — обняла его Антонина, — да вот и вижу теперь, что похудел даже. Ну, и зачем столько скромности? Не годится в таком возрасте голодать… Ну, что ты, Лёвушка…
А он сел у окна и слушал её голос. Улыбка не сходила с его лица.
— Я ведь подумал, что ты не приедешь обратно. Что берут тебя твои к себе. А ты мне не хочешь говорить правды… — вдруг признался он, — вот и аппетита у меня не было, — а теперь вижу, что зря я это себе придумал… Прости, Тося…
— Вот выдумщик, — со слезами на глазах ответила Антонина, — разве я соглашусь ехать отсюда? Тут мой дом. Нас ведь стены держат. И наша дружба стариковская. А как там Эльза? Что она? Приходила?
— Эльза не приходила, но мы один раз сидели на скамейке вместе, но потом погода испортилась, пошли дожди, и не выходили мы гулять. Но Лиза говорила, что была у неё.
Тося постучала в дверь Эльзы. Старушка не открывала. Тогда Тося запасным ключом, который хранился у неё на всякий случай, открыла квартиру соседки.
Эльза лежала на диване в длинном тёмно-синем платье, отвернувшись лицом к стене.
Сердце у Тоси вздрогнуло. Она тихо позвала соседку. Та не откликнулась. Тогда Тося осторожно дотронулась до её плеча. Старушка открыла глаза и слабым голосом спросила:
— Кто ещё там? Неужто Тоська вернулась?
— Господи, жива… — выдохнула Тося, — хватит спать, тетеря. День-деньской, а ты вечно дрыхнешь. Нет, чтобы меня встретить, чаю попить. А ну, вставай, пошли. Я московских конфет вам привезла.
Она помогла встать улыбающейся Эльзе Францевне.
— Сейчас приду, вот только переоденусь, не могу я в гости в халате топать.
— Да, да. И накраситься не забудь, — из-за плеча Тоси говорил вошедший Лёвушка, — артистка ты наша.
Чаепитие у Тоси затянулось. Она, следуя своей поварской привычке, сначала накормила своих подопечных на скорую руку: бутерброды, омлет, картошка сварилась быстро, колбаска была порезана и обжарена с лучком, пока разговоры о Москве шли.
Эльза перед чаем запела песню о Москве, которую вопреки своему стеснительному характеру, подхватил в этот раз и Лёвушка. А Тося привела и Лизу, которая с удовольствием посидела со стариками, и разговорилась и о своём, и слушала рассказы Лёвушки.
— А в нашем полку любителей чая народу прибавилось, — объявила Тося всем, — предлагаю считать Лизу нашим добрым товарищем.
Старики захлопали в ладоши. Лиза рассмеялась, поблагодарила, но вскоре ушла, провожая до квартиры и Эльзу Францевну. Заторопился и Лёвушка, поцеловав руки Тоси.
— Ты мне эту рабскую привычку бросай, — попросила его Антонина, — нечего мне руки целовать. И не девка я, и не хозяйка твоя.
— Что ты, Тосенька. Это я в знак уважения, как отличному повару и сердечной женщине. Во все времена мужчины дамам руки целовали… Так что всё законно и справедливо, — оправдался Лёвушка.
Он ушёл, а Тося села на диван и вздохнула.
— Ну, всё, Дуська, вот я и дома. И всё в порядке. И без меня никто не помер, самое главное. От голода… — она засмеялась.
— Однако, кое-кто начал руки целовать, — продолжила она почти шёпотом, — так что опасно надолго отлучаться. Скучают всё-таки по мне люди… И жалко мне их. И приятно, что ценят. Ишь ты: «Во все времена дамам руки целовали…» Да мне сроду никто рук не целовал. Никогда. А вот теперь довелось… Ничего, Лёвушка, ещё поскрипим, поживём, поедим борщечка. Надо жить, и жить дружно. Вот и Лиза раньше мимо проходила, вся в своих делах. А теперь и она на нас взглянула теплее, с участием. Всем бы так… Жить-дружить… Получается – с другом жить…
В комнате уже было темно, но Тося не включала свет, она ложилась спать. А кошка слушала её тихий монолог и не сводила глаз с хозяйки. Тоже соскучилась. Как хорошо… Все дома
— По закону я имею право на половину — по совести, ты имеешь право на дверь