— Хватит меня унижать своими заработками. Думаешь можешь тут командовать, если зарабатываешь больше?

Иногда мне кажется, что моя жизнь пахнет клеем для ресниц.

Смешно, да? Но вот сижу я в комнате, пахнет «праймером» и сладковатой пудрой, у окна клиентка с закрытыми глазами, а где-то за стенкой бубнит мультик — младший опять проснулся раньше времени. И в этот момент — вроде всё нормально. Всё, как надо. Живу, работаю, с детьми, с мужем. Не богато, но и не пропадаем…

Я приклеиваю пучок к уголку века и слышу, как скрипит дверь на кухню. Он. Стучит ложкой по чашке.

— Могла бы уже пирог испечь, а не этой фигнёй заниматься.

Я ничего не говорю. Я вообще научилась многое пропускать мимо ушей. Улыбаюсь клиентке, мол, извините, семья. Она кивает — у самой двое, всё понимает.

Раньше я и правда старалась всё успеть: и пирог, и ресницы, и уборку. Хотелось, чтобы он гордился. Чтобы хвалил. Хотя бы иногда.

Но в какой-то момент я поняла: пирог никто не заметит. Его можно забыть в духовке, и никто даже не спросит, был ли он. А вот деньги — замечают всегда.

Первый раз я получила свои «настоящие» деньги летом, когда пошла с подругой на выездной макияж. Жених был в костюме цвета сливок, невеста — как из глянца, и я тряслась, как школьница. Но когда в конверт положили пять тысяч — руки перестали дрожать.

С тех пор я стала брать больше выездов. И знаете, мне это нравилось. Не просто делать красиво, а чувствовать, что могу сама. Что у меня есть выбор.

Хотя однажды я проснулась и подумала: а что, если он просто не считает это за работу? Если он до сих пор уверен, что я «так, играюсь»?

Вечером того дня он снова что-то сказал… И я впервые подумала — а что будет, если я стану зарабатывать больше него?

Я всегда думала, что деньги — это просто деньги.

Что они лежат в кошельке, тратятся на продукты, на бензин, на детей. Что у денег нет вкуса, запаха, характера. Но потом выяснилось, что это не так. У денег есть власть. И вот когда она смещается — это начинает чувствоваться даже в том, как люди хлопают дверью.

Я начала ездить на выезды всё чаще. Вечером — сборы: спонжики, баночки, кисти, кольцевая лампа, рюкзак, сменная обувь. Утром — такси, кофе в термокружке, разговоры с невестами, музыка в колонке. Я начала чувствовать себя… ну, не знаю, человеком? Женщиной с делом. Не просто мамой, не просто женой, а кем-то, у кого в сумке есть блокнот с графиком на две недели вперёд.

Первые два месяца он молчал. Вроде радовался. Даже пару раз сказал:

— Молодец, Анют. Глядишь, бизнес откроешь.

А потом начал меняться. Не вдруг. Не с размаху. Сначала — шутки.

— Главное — не зазнавайся. А то заработаешь, уйдёшь к массажисту.

— Ну ты теперь бизнесвумен, чё ж тебе, яичницу готовить?

Я смеялась. А потом перестала. Потому что глаза у него не смеялись. Они смотрели как-то… колко.

Я пришла домой поздно, была свадьба, клиентов было трое — невеста и две подружки. Принесла десять тысяч наличкой. Он увидел купюры на тумбочке и сказал:

— Слушай, а ты не слишком увлеклась? У тебя дети есть. Семья. А не только твои эти пудры.

Я попыталась объяснить:

— Это не просто пудры. Я на этом семью кормлю, Витя. Дети в саду, я работаю. Всё честно.

Он усмехнулся.

— Работаешь? Ну не знаю. По мне — нормальная работа — это когда ты каждый день с утра на завод или в офис, а не мажешь кого-то за деньги.

Я тогда промолчала. Но внутри — как будто укусили. Вот вроде ты честно, стараешься, растёшь. А тебе — «мажешь»…

Потом он перестал интересоваться, сколько я заработала. Раньше спрашивал:

— Ну чё, как? Много?

Теперь — молчал. Только смотрел, как я пакую сумку. И говорил:

— Опять поедешь. Ну езжай.

А однажды — вообще не пришёл ночевать. Сказал потом, что у Санька засиделись. Я ничего не сказала. Потому что если бы сказала, то… сама не знаю, что бы сказала.

И вот в этом молчании стало страшно. Не громко и ярко, а тихо. Как в комнате, где кто-то закрыл все окна и выключил свет.

— Ты опять купила эти авокадо?

Он ковыряет вилкой салат, как будто там тараканы.

— Ты их всё равно не ешь, — говорю я спокойно. — Это для клиентки, у неё аллергия на молочку. Я завтра ей выездной макияж делаю, возьму с собой перекус.

Он вздыхает. Долго, показательно.

— Я не про это. Просто… ты раньше думала, прежде чем тратить. А теперь — швыряешься деньгами. Как будто всё можно. Как будто они у тебя с неба.

Я молчу. Потому что знаю: если начну спорить — вечер закончится громко.

Он поднимается из-за стола. Кидает вилку в раковину — со звоном, как упрёк.

— Пора уже определиться. Ты в семье или на вольных хлебах?

Я смотрю на тарелку. В голове только одно: какое всё-таки мерзкое слово — “вольные хлеба”. Как будто я сбежала с корабля. Как будто предала.

На следующий день он приносит банковскую карту. Новенькую, с золотым логотипом.

— Давай заведём общий счёт, — говорит он. — Это правильно. Мы же семья. Все расходы в одном месте. Всё прозрачно.

Я улыбаюсь. А внутри всё сжимается.

— Ну, можно. Но зачем? Я ж всё сама оплачиваю. Продукты, детский, бензин, даже твой абонемент в спортзал — всё по моей карте. Разве не видно, что я ничего не прячу?

Он кивает.

— Видно. Но всё равно хочется, чтобы по-человечески было.

Через пару дней я нахожу его возле ноутбука. Он открывает файл и показывает табличку:

— Вот, я тут расписал. Примерный бюджет семьи. Мы можем установить лимит на твои “расходы по работе”, чтобы ты не разорялась на этих помадках.

Я не верю своим ушам.

— Какие лимиты? Это мои материалы, я из них зарабатываю. Это не “расходы”, это инвестиции. У меня клиенты каждый день, у меня запись — на неделю вперёд.

Он резко захлопывает ноутбук.

— Ты слишком умная стала. Думаешь, я не вижу? Считаешь себя лучше меня?

И вот это «лучше» звучит как оскорбление. Как удар. Хотя я не говорила такого. И не думала.

На выходных он ставит ультиматум:

— Хватит этой беготни по свадьбам. Семья важнее. Хочешь работать — работай по будням. А выходные — мои.

Я говорю тихо:

— Аня тоже работает по выходным. И Оля. У всех — мужья, дети. Это нормально.

Он скривился.

— Вот и живи, как Оля. Только не забудь, как у неё муж сбежал. Тоже, небось, потому что она “работала”.

Я больше не спорю. Смотрю, как он пьёт чай. Медленно. С каким-то спокойствием, которого у меня внутри уже давно нет.

Иногда мне казалось, что если я буду мягкой — всё пройдёт. Что он устанет бороться и просто… отпустит. Или поймёт. Или смирится.

Но теперь я начала думать иначе.

У меня никогда не было долгов. Вообще…

Даже телефоны покупала в рассрочку только на своё имя, аккуратно, с переплатой не больше пары процентов. Я вообще люблю всё считать — сколько потрачено, сколько осталось, сколько можно отложить. Не потому что жадная. А потому что я знаю цену каждой тысяче.

Поэтому, когда мне позвонили из банка и сказали, что по моему кредиту просрочка — у меня перехватило дыхание.

— Какой кредит? — переспросила я.

— На 370 тысяч. Оформлен на ваше имя. Открыт месяц назад.

— Я ничего не оформляла.

— Ваши паспортные данные и подпись есть в договоре. Если хотите — можем выслать копию.

Я положила трубку и села на табуретку в прихожей. Было утро, дети ещё спали, Витя — в душе. Слышен плеск воды, и этот звук — как вата в ушах. Он отгораживал меня от реальности.

Я зашла в личный кабинет банка — и там всё было. Кредит. График выплат. Остаток долга.

Я не кричала. Даже не заплакала. Просто встала, пошла на кухню, включила чайник и налила себе воды. Горло пересохло.

Когда он вышел из ванной — с полотенцем на плечах, с бодрой рожей — я просто спросила:

— Ты оформил кредит на меня?

Он замер. А потом сделал два шага и обнял меня за плечи:

— Слушай, Ань, я тебе сейчас всё объясню. Я не хотел. Просто — не получилось на своё имя.

— На что?

— Да фигню. Друг должен был отдать долг, я взял временно, на пару месяцев. Ты ж сейчас нормально зарабатываешь, мы бы спокойно платили. Ну ты ж знаешь, я бы не стал так, если б не было выхода…

Я отстранилась. Не кричала. Только смотрела. Как на чужого.

— Ты даже не сказал. Ни слова.

— Я боялся, что ты испугаешься. Обидишься. Уйдёшь. А я не хочу тебя терять.

Он говорил это тихо, будто действительно испугался. А я сидела, как камень.

Потом он извинился. Несколько раз. Принёс чай, поцеловал в лоб. Сказал:

— Я сам всё погашу. Найду подработку. Не переживай. Просто… ну так получилось.

Я кивала. Потому что не знала, что ещё делать. Потому что была растеряна. Потому что не хотела войны, пока не знала, на что способна в ней.

Потом были будни. Он стал немного мягче. Даже один раз сам забрал детей из садика. А я — работала ещё больше. Брала по два выезда в день. Уставала так, что в конце дня не чувствовала ног.

И всё же думала: может, и правда — не со зла? Может, в следующий раз он предупредит? Может, просто ошибся?

Вот только слово «следующий» теперь звучало в голове как предупреждение.

Когда ты живёшь рядом с человеком много лет, начинаешь чувствовать его даже без слов.

По походке, по запаху куртки, по тому, как хлопает дверью. И самое страшное — ты заранее чувствуешь, когда он собирается сорваться.

У меня это было в ту субботу.

С утра я делала свадебный макияж дома — невеста с подружкой приехали на шевроле, весёлые, в бигуди, в кофте с надписью «Я выхожу». Мы смеялись, я делала стрелки, включила музыку. Всё было легко.

Потом они уехали. Я осталась одна. Дети были у свекрови.

И вдруг — хлопок двери. Быстрые тяжёлые шаги. Я успела только закрыть палетку и положить кисть, как он влетел на кухню.

— Ты издеваешься надо мной?! — кричал он уже с порога.

Я растерялась:

— Что случилось?

— Случилось?! Да ты себя видела?! Ты видела, как ты красишься для этих своих «невест»? Ты для кого, интересно, стараешься? У тебя семья есть или нет?!

Я пыталась говорить спокойно:

— Это моя работа. Я же не в клуб хожу, я крашу людей за деньги. Ты знаешь.

Он подошёл к комоду, выхватил из ящика кейс с косметикой. Новый, дорогой. Я купила его неделю назад, собирала материалы месяцами — кусочками, на акциях, по скидке. Он стоил двадцать тысяч.

— Вот твоя работа! — и с размаху швырнул кейс на пол.

Он раскрылся… Помады, пудры, кисти — всё разлетелось. Один флакон ударился об ножку стула и треснул. Из него потекло что-то розовое, густое.

Я подскочила:

— Ты с ума сошёл?! Ты знаешь, сколько это стоит?!

Он даже не посмотрел:

— Мне плевать! Мне надоело, что ты меня унижаешь своими заработками. Думаешь, если зарабатываешь больше — то можешь тут командовать?!

Я смотрела на него и поняла: это конец. Не потому что он разбил косметику. А потому что он уже не чувствует границ. Вообще. Ни твоих, ни своих.

Вечером, когда дети вернулись, он пытался вести себя, как ни в чём не бывало. Даже мультик им включил и принес сок. А я собирала вещи.

Он подошёл ко мне на кухне.

— Куда ты собралась?

— Уехать.

— Ты серьёзно?

Я посмотрела на него. Устало. Без истерики. Без пафоса.

— Я больше не могу.

Он сказал:

— Из-за какой-то краски?

Я ответила:

— Из-за тебя.

И закрыла сумку.

Иногда я просто сижу в тишине.

В кресле у окна, с чашкой чая, который давно остыл. Дети в соседней комнате что-то лепят из пластилина. Пахнет васильковым кремом…, я случайно уронила тюбик на пол и теперь этот запах, кажется, навсегда въелся в ковёр.

На подоконнике стоит мой старый кейс. Царапины, стёртые буквы на замке, одна сломанная застёжка. Я не выбрасываю его. Просто… он напомнил мне, как легко можно всё потерять. И как долго потом приходится собирать заново — не только кисти, но и себя.

В телефон приходит уведомление: клиентка подтвердила бронь на выходные. Я смотрю на экран, но не тороплюсь отвечать. Просто держу телефон в руке. Просто дышу.

Витя больше не пишет. И, если честно, я не жду.

Я не знаю, как теперь будет. Иногда кажется, что я слишком устаю. Что одна — это не про силу, а про тишину, которую надо научиться не бояться.

Но, может быть, это и есть начало чего-то настоящего… Или я опять себе это только придумала?