Терпела наглого отчима, пока он не потребовал все её деньги

– Гони деньги, Алинка. По-хорошему прошу.– нарушил тишину его хриплый голос. – Ну что молчишь?

– С какой это стати?

– Совсем страх потеряла? – Витя подался вперёд. – Я тебя, можно сказать, вырастил, а ты…

– Ты? – я не выдержала и рассмеялась. – Меня вырастил? Да ты палец о палец не ударил! Только и умел, что на диване валяться да с дружками во дворе пиво хлестать.

– Ишь ты, какая цаца выискалась! – его лицо побагровело. – Забыла, как я тебе велик купил?

– Тот самый, сломанный, с помойки? Который даже починить не удосужился? Знаешь, Вить, катись-ка ты колбаской по Малой Спасской. Не для того я в две смены горбатилась, чтобы такого трутня содержать.

Я разглядывала его исподлобья, отмечая, как сильно он постарел за эти годы: редкие волосы с проседью торчали во все стороны, на щеках появились глубокие морщины, а некогда прямая спина сгорбилась.

Его пальцы, с въевшейся в кожу желтизной, нервно отбивали ритм по столешнице.

Он резко встал, опрокинув стул. Тот с грохотом упал на кафельный пол.

– Ладно-ладно, – он примирительно поднял руки. – Только не думай, что всё так просто закончится. Ещё наплачешься, дочурка.

Колесо обозрения

Помню то солнечное воскресное утро. Мне семь лет, и папа будит меня своим особенным способом – щекочет пятки и приговаривает: «Просыпайся, соня-засоня! Парк аттракционов заждался!»

Я хохочу, пытаюсь спрятать ноги под одеяло, а он подхватывает меня на руки и кружит по комнате.

Мама готовит завтрак – блинчики с малиновым вареньем, мой любимый апельсиновый сок.

Папа подмигивает: «Ешь быстрее, принцесса, нас ждут великие дела!»

А я торопливо запихиваю в рот горячие блинчики, обжигаюсь, дую на них, но не могу остановиться – так хочется скорее в парк.

Особенно я любила кататься на колесе обозрения.

– Смотри, Алиночка, – говорил он, когда мы поднимались над городом, – весь мир у твоих ног!

А я прижималась к нему, чуть-чуть страшно, но так здорово! Мы считали голубей, пролетающих мимо, придумывали истории про людей внизу, мечтали.

– Ты у меня самая лучшая девочка на свете, – часто повторял папа, гладя меня по голове. – Когда вырастешь, станешь, кем захочешь. Хоть космонавтом, хоть балериной – я во всём тебя поддержу.

А потом наступило то злополучное июльское утро.

Папа собирался на рыбалку с друзьями – дядей Колей и дядей Серёжей. На дальние озёра, в лес.

Мама не хотела его отпускать, что-то её тревожило.

– Брось, Маша, – смеялся папа, укладывая снасти. – Что со мной может случиться? Через три дня вернусь с богатым уловом!

Он поцеловал меня на прощание, пообещал привезти самую большую рыбу.

Я махала ему с балкона, пока его машина не скрылась за поворотом. Кто же знал, что это будет наше последнее прощание?

Через четыре дня, когда папа не вернулся, начались поиски. Дядя Коля и дядя Серёжа рассказывали, что в последний раз видели его у озера – он пошёл один к другому озеру. Больше его никто не видел.

Спасатели, полиция, добровольцы – весь лес прочесали. Нашли только его удочку на берегу.

Мама не спала ночами, всё ждала – вот сейчас раздастся звонок, скрипнет входная дверь…

А я сидела в своей комнате, обнимая плюшевого медведя – папин подарок – и шептала как молитву: «Папочка, вернись…»

Мама будто погасла изнутри – больше не пекла по воскресеньям блинчики, не пела мне песенки.

Часами могла сидеть у окна, глядя в одну точку. А я всё ждала, что папа просто заблудился, что вот-вот найдёт дорогу домой.

В парк аттракционов я больше не ходила. Не могла смотреть на колесо обозрения – оно напоминало о счастливых днях, которые больше никогда не вернутся.

Иногда доставала старые фотографии, гладила пальцем папино улыбающееся лицо и плакала, уткнувшись в подушку, чтобы мама не слышала.

А потом в нашей жизни появился Витя, и начался совсем другой период – тёмный, безрадостный.

Но даже сейчас, спустя столько лет, я иногда просыпаюсь от снов, где мы с папой снова катаемся на колесе обозрения, и он говорит: «Ты у меня самая лучшая девочка на свете…»

Отчим

После папиного исчезновения прошло два года. Я сидела за кухонным столом, решая задачки по математике, когда хлопнула входная дверь.

– Алина! – раздался мамин голос. – Выйди, пожалуйста!

В прихожей стоял высокий мужчина в потёртой кожаной куртке. Запах дешёвого одеколона смешивался с табачным дымом.

– Знакомься, доченька, – мама нервно теребила край блузки. – Это Виктор… то есть, Витя.

Он окинул меня холодным взглядом.

– А, так это твоя малая? Тощая какая…

– Она… она просто в папу, – тихо ответила мама.

– Ладно, чего стоим? – Витя прошёл в комнату, плюхнулся на диван. – Маш, организуй перекусить. С дороги есть хочется – сил нет.

Я помню, как мама засуетилась на кухне, а я стояла в дверях, не зная, куда себя деть.

– Что уставилась? – хмыкнул Витя. – Иди, помоги матери.

На следующий день я нарисовала ему открытку – старалась, выводила буквы разноцветными фломастерами.

– Это вам… – протянула я листок.

– А, ну спасибо, – он даже не взглянул на рисунок. – Лучше б посуду помыла.

Шло время. Мама всё чаще задерживалась на работе, а Витя… Витя быстро показал своё истинное лицо.

– Опять со своими уроками? – он заглянул в мою комнату. – Сколько можно?

– У меня контрольная завтра…

– Контрольная! – передразнил он. – А полы кто мыть будет? Мать с работы придёт уставшая…

Однажды я принесла дневник с пятёрками.

– Посмотрите, я…

– Да на кой они нужны, твои пятёрки? – перебил Витя. – Вон, Светкина дочка уже подрабатывает после школы. А ты всё с книжками носишься.

В четырнадцать я услышала:

– Маш, – говорил Витя маме. – Пора твоей девчонке работу искать. Нечего время попусту терять.

– Но она хорошо учится… – робко возразила мама.

– И что? На хлеб с маслом её пятёрки намажешь?

Он сам давно не работал. Целыми днями лежал на диване, смотрел телевизор, иногда выходил «до магазина» – возвращался пошатываясь.

– Витя, может, работу поищешь? – как-то спросила мама.

– Вот ещё! Нынче работы нормальной нет. Не на стройку же идти за копейки!

А потом произошло непредвиденное – фирма, где работала мама, обанкротилась. Она пришла домой вся расстроенная.

– Всё… Больше нет нашей конторы…

– Ну вот! – торжествующе заявил Витя. – Я же говорил! Теперь точно твоей отличнице пора идти работать.

Через неделю я устроилась помощником на кухню в ближайшем кафе. Утром – школа, потом чистила картошку, выносила мусор, мыла посуду до ночи.

– Вот теперь правильно! – одобрил Витя. – А то всё училась, училась…

После окончания школы никуда не стала поступать – не хватало времени. По ночам, застирывая форму, я часто плакала, вспоминая папины слова о том, что смогу стать кем захочу.

– Ну и правильно, – говорил Витя, потягивая пиво. – Нечего было время терять. Деньги – вот что главное!

Мама пыталась заступаться.

– Ей нужно учиться, чтобы получить образование…

– Начинается! – злился он. – Больно грамотные все! А жрать что будем?

Так и жили. Я работала в две смены, мама бегала по подработкам, а Витя… Витя командовал.

Слишком поздно

После очередного рабочего дня мама вернулась раньше обычного. Я услышала, как хлопнула входная дверь, потом раздался её крик:

– Как ты мог?!

Выглянув в коридор, я увидела маму – бледную, трясущуюся от гнева. Следом ввалился помятый Витя, от него несло перегаром.

– Ты чего разоралась? – пробормотал он. – Подумаешь…

– Подумаешь? – мама схватила его куртку и выкинула на площадку. – Я всё видела! Как тебе не стыдно? С соседкой!

– Да ладно тебе…

– Вон! – мама распахнула дверь. – Убирайся! Чтоб духу твоего здесь не было!

– Маш, ты чего? – он попытался обнять её. – Ну погорячился…

– Не прикасайся ко мне! – она отшатнулась. – Алина, принеси его вещи.

Я метнулась в комнату, собрала его барахло в старую спортивную сумку. Руки дрожали от волнения и… радости?

– Вот так, значит? – Витя вдруг стал злым. – После всего, что я для вас сделал?

– Что ты сделал? – мама горько рассмеялась. – Лежал на диване? Пропивал наши деньги?

– Ну, попомните ещё меня! – он схватил сумку. – Особенно ты, соплячка! – это уже мне.

Когда за ним захлопнулась дверь, мама медленно осела на пол. Я бросилась к ней:

– Мамочка…

– Всё хорошо, доченька, – она слабо улыбнулась. – Теперь всё будет хорошо.

В доме действительно стало спокойнее. Вскоре я поступила в институт, продолжая работать по вечерам. Но мама… все эти непростые годы словно высосали из нее жизнь.

– Мам, надо тебе провериться? – спрашивала я, замечая, как она бледнеет.

– Ерунда, просто устала, – отмахивалась она.

Когда её положили в больницу, было уже поздно.

Врач разводил руками и лишь спрашивал:

– Почему раньше не обращались?

Я сидела возле её кровати, держала за исхудавшую руку:

– Мамочка, держись…

– Прости меня, доченька, – шептала она. – За всё прости…

Бабушка приехала сразу, как узнала:

– Держись, внученька. Я с тобой.

После похорон она осталась со мной. По вечерам мы пили чай, она рассказывала о маме в молодости, о папе…

– Знаешь, – говорила бабушка, – жизнь продолжается. Твои родители хотели бы видеть тебя счастливой.

Постепенно я начала приводить квартиру в порядок. Выбросила старую мебель – слишком много тяжёлых воспоминаний. Сделала ремонт – светлые обои, новые шторы.

– Молодец, – одобрила бабушка. – Новый дом – новая жизнь.

Казалось, прошлое осталось позади. Я получила диплом, нашла хорошую работу. Но судьба готовила новый поворот – на пороге снова появился Витя…

– Какой красивый ремонт, – прищурился он, оглядывая квартиру. – А поделиться с отчимом не хочешь?

И я поняла – прошлое не отпускает так просто. Оно возвращается, чтобы напомнить о старых ранах и непрощённых обидах.

Справедливость

Солнце клонилось к закату, когда в дверь постучали. На пороге стоял Витя – постаревший, небритый, в мятой куртке.

– Здорово, падчерица, – прохрипел он, проходя в квартиру, не дожидаясь приглашения. – А где Машка-то?

Я молча смотрела, как он оглядывает обновлённую прихожую. От него пахло перегаром и застарелым потом.

– Мамы больше нет, – наконец произнесла я.

– Как это нет? – он прошаркал на кухню, взял чайник и через носик выпили воды.

– Год назад не стало.

– Ясно… – И всё. Ни тени скорби или сожаления.

– Зачем пришёл? – я скрестила руки на груди.

– За справедливостью, – он откинулся на спинку стула, окидывая взглядом новую кухонную мебель. – Вижу, ремонт сделала, обстановочка новая… Деньжата, значит, водятся?

– Тебя это не касается.

– Как это не касается? – Витя подался вперёд. – Я, можно сказать, отец…

– Ты мне никто!

– Не гони волну, дочурка, – он противно усмехнулся. – Квартиру продашь, половину мне отдашь. По-честному.

– С какой стати?

– За счастливое детство твоё, – он встал, подошёл к холодильнику. – За воспитание…

– За какое воспитание? – я не верила своим ушам. – За то, как заставил меня бросить учёбу? За то, как с дружками гулял, пока мы с мамой работали?

– Не твоего ума дело! – рявкнул он, открывая холодильник. – Я имею право…

– На что? – я захлопнула дверцу прямо перед его носом. – На то, что мы с мамой заработали? Ты хоть раз мне что-то купил? Хоть раз спросил, как дела в школе?

– Заткнись! – он грохнул кулаком по столу.

– Нет, это ты заткнись! – я тоже повысила голос. – Когда мама болела, где ты был? Когда я ночами работала, чтобы за лекарства заплатить, ты где шлялся?

– Ты пожалеешь об этом, – процедил он сквозь зубы. – Клянусь, пожалеешь…

– Вон отсюда! – я распахнула входную дверь. – И не смей возвращаться!

Он вышел, пошатываясь, бормоча проклятия. Я захлопнула дверь, дважды повернула ключ. Сердце колотилось как сумасшедшее.