Вечер у нас дома всегда начинался одинаково — с шороха ключей в замке, с характерного скрипа третьей половицы в прихожей, с запаха маминых духов, смешанного с ароматом свежеприготовленного ужина. Но в тот вторник что-то неуловимо изменилось. Может, в воздухе витало предчувствие бури, может, стрелки часов замедлили ход, готовясь отсчитывать минуты самого важного разговора в моей жизни.
— Мам, пап, мне нужно с вами поговорить, — сказал я, стоя в дверном проёме кухни и чувствуя, как сердце колотится о рёбра.
Отец — доктор Алексей Михайлович Воронцов, заведующий хирургическим отделением, — неторопливо отодвинул тарелку и взглянул на меня поверх очков. В его движениях всегда чувствовалась та особая размеренность, которая бывает у людей, привыкших, что от их действий зависят человеческие жизни.
— Что-то случилось, Игорь? — спросила мама, и в её голосе мелькнула тревога.
Я сделал глубокий вдох. Три года я готовился к этому моменту, и всё равно колени предательски дрожали.
— Я подал документы в архитектурный.
Тишина. Такая плотная, что, казалось, её можно было потрогать рукой. Отец медленно снял очки, аккуратно сложил их и положил на стол — жест, который я знал с детства. Так он делал всегда, когда собирался сказать что-то очень серьёзное или когда был по-настоящему возмущён.
— Что ты сделал? — его голос звучал обманчиво спокойно.
— Я не буду поступать в медицинский, пап. Я выбрал архитектурный.
Мама быстро взглянула на отца, потом на меня. Её пальцы нервно теребили край скатерти.
— Может, сначала поужинаем? — попыталась она разрядить обстановку. — А потом всё спокойно обсу…
— Нет, Оля, — отец поднял руку в останавливающем жесте. — Я хочу прояснить это прямо сейчас. Игорь, ты понимаешь, что ты делаешь?
— Да, пап. Я всё обдумал.
— Обдумал?! — он резко встал, и стул проехался по полу с неприятным скрежетом. — Ты представляешь, что такое быть архитектором в нашей стране? Это нестабильность, это отсутствие перспектив! Это… это предательство семейных традиций!
— Алексей! — мама тоже поднялась. — Не говори так.
— А как я должен говорить, Оля? — отец повысил голос. — Пять поколений Воронцовых были врачами! Мой прадед, дед, отец… Я! Игорь с детства знал, что продолжит династию. А теперь он заявляет, что хочет… рисовать домики?
Я почувствовал, как вспыхнули щёки.
— Это не «рисование домиков», пап. Архитектура — это искусство создавать пространства, в которых люди живут, работают, мечтают…
— Прекрати эту высокопарную чушь! — отец в раздражении ударил ладонью по столу. — Ты просто насмотрелся красивых картинок в интернете. А о реальности ты подумал? О том, как ты будешь выживать на копейки, пока не станешь именитым архитектором… если станешь вообще?
Мама подошла к нему, положила руку на плечо:
— Алёша, давай всё-таки спокойно…
Он резко обернулся к ней:
— Ты знала об этом? Знала, что он готовится выкинуть такой номер?
Она не ответила, и по её лицу я понял — догадывалась. Мама всегда замечала больше, чем показывала.
— Боже мой! — отец всплеснул руками. — И ты молчала?
— Я думала, Игорь сам скажет, когда будет готов, — тихо произнесла она.
— Прекрасно! Просто прекрасно! — отец нервно прошёлся по кухне, потом остановился передо мной. — А подготовительные курсы? А репетиторы? Всё коту под хвост?
— Я ходил на художественные курсы параллельно, — признался я. — Последние два года.
— За моей спиной! — он покачал головой. — За моей спиной…
— Потому что я знал, как ты отреагируешь! — я наконец-то тоже повысил голос. — Ты никогда не спрашивал, чего хочу я! Ты просто решил за меня!
— Потому что я знаю жизнь лучше тебя! — рявкнул отец. — Потому что я хочу для тебя стабильности и уважения в обществе!
— А я хочу заниматься тем, что люблю!
Мама встала между нами, как будто боялась, что мы вот-вот бросимся друг на друга.
— Хватит! Оба! — её голос дрожал, но в нём звучала такая редкая для неё твёрдость. — Игорь, иди к себе. Нам с папой нужно поговорить.
Я бросил последний взгляд на отца. Его лицо исказилось от гнева и… боли? Да, там определённо была боль, и это заставило меня на мгновение усомниться в своём решении. Но лишь на мгновение.
— Извини, пап, — сказал я тихо. — Но я не могу жить твоей жизнью.
Я вышел из кухни, но успел услышать, как мама сказала:
— Ты собираешься объяснить нашему сыну, почему он не может поступать, куда хочет?
И ответ отца — глухой, как удар:
— А ты собираешься объяснить мне, почему позволила этому случиться?
Дверь в мою комнату закрылась, отсекая звуки спора, но не тревогу. Я сел на кровать, глядя на свои эскизы, развешанные по стенам. Дома, мосты, целые города, рождённые из линий и теней. Моё будущее. Моя мечта. И цена, которую придётся заплатить за неё, вдруг показалась мне непомерно высокой.
— Игорь… — голос отца прозвучал неожиданно мягко. — Нам нужно поговорить. Но утром. Сейчас поздно.
Спать я, конечно, не мог. Ворочался, смотрел в потолок, думал о деде. Каково ему было держать в руках эти листы бумаги? О чём он думал, проводя линии своих несбывшихся проектов? Просыпался ли он иногда с мыслью «а что, если бы я тогда решился»?
Утро пришло внезапно — я даже не заметил, как уснул. Разбудили звуки на кухне. Я спустился вниз и замер на пороге. Отец стоял у плиты — он сам готовил завтрак. Какой-то он был… другой. Поникший, что ли.
— Садись, — кивнул он на стул. — Яичницу будешь?
— Буду, — я опустился на стул, не понимая, что происходит.
Папка с рисунками деда лежала на столе. Отец молча поставил передо мной тарелку, налил кофе себе и мне, сел напротив.
— Всё думал об этом, — он кивнул на папку. — Знаешь, сейчас вспомнил. Дед часто брал меня в парк, когда я был маленьким. Мы ходили к фонтану «Каменный цветок». И он всё говорил: «Смотри, Лёша, какая красота. Как точно рассчитаны пропорции, как свет играет на воде». А я, дурак, не понимал, почему хирурга так интересует архитектура.
Он отпил кофе, глядя куда-то мимо меня.
— Ты не дурак, пап, — сказал я тихо. — Просто…
— Просто он скрывал, — отец вздохнул. — Всю жизнь скрывал. Даже от собственного сына. А я, как последний идиот, ничего не замечал. Только сейчас вспомнил: он всегда обращал внимание на здания, на архитектурные детали. И журналы специальные выписывал — говорил, для общего развития.
Я молчал, не зная, что сказать.
— Знаешь, что самое страшное? — продолжил отец. — Я ведь мог бы узнать. Мог бы спросить, поинтересоваться. Но был слишком занят своей карьерой, своими амбициями. А теперь его нет, и я никогда не узнаю, каково это — всю жизнь держать мечту под замком.
Он поднял голову, и я заметил, как блеснули его глаза — кажется, впервые в жизни я видел, как отец сдерживает слёзы.
— Знаешь что, сын, — он прокашлялся, пытаясь скрыть дрожь в голосе. — Я просто не хочу, чтобы между нами стояли недомолвки. И чтобы ты не узнавал что-то важное обо мне из каких-то старых бумаг, когда меня уже не будет рядом. И не хочу, чтобы ты однажды достал из ящика свои детские наброски и подумал: «А ведь я мог бы…»
Он отвернулся, пытаясь незаметно смахнуть слезу. Я вдруг понял, что вижу отца таким — уязвимым, неуверенным — впервые в жизни.
— Пап, — я поднялся и подошёл к нему, положил руку на плечо. — Всё хорошо. Правда.
Он схватил мою руку своей — сильной, привыкшей к скальпелю.
— Поступай в свой архитектурный, — сказал он глухо. — Но знай: дорога будет трудной. Я не смогу помочь тебе связями, не смогу подсказать, как поступить в сложной ситуации. Ты будешь прокладывать свой путь сам.
— Я готов, — ответил я.
— И ещё, — он повернулся ко мне. — Никаких «я передумал» через год. Никаких «это оказалось слишком сложно». Понял? Если уж идёшь своей дорогой — иди до конца.
— Договорились, — я кивнул.
Он поднялся.
— Подожди здесь.
Отец вышел из кухни. Я услышал, как он поднимается по лестнице, шаги над головой, скрип половиц. Через пару минут он вернулся с каким-то свёртком.
— Держи, — он протянул мне сверток. — Это было в сейфе, с документами.
Я осторожно развернул бумагу. Внутри лежал альбом для рисования в кожаном переплёте — старый, но совсем не потрёпанный. На первой странице стояла подпись чётким, уверенным почерком: «М.А. Воронцов».
— Пустой, — пояснил отец. — Он так и не начал рисовать в нём. Не знаю, почему. Может, берёг для какого-то особенного проекта, который так и не случился.
Я осторожно провёл пальцами по обложке, представляя, как дед держал этот альбом, может быть, мечтая, что когда-нибудь…
— Думаю, ему бы понравилось, что этот альбом достался тебе, — сказал отец.
— Спасибо, — только и смог выдавить я.
Он хлопнул меня по плечу:
— Ладно, не раскисай. Яичница стынет.
И эта фраза — такая обыденная, такая нормальная — почему-то окончательно развеяла то напряжение, что стояло между нами последние дни.
Мы сидели на кухне весь день. Говорили — по-настоящему, как никогда раньше. Не как отец и сын, а как два взрослых человека. Он расспрашивал меня о программах в архитектурном, о преподавателях, о практике. Я рассказывал о своих планах — честно, без прикрас, не скрывая сложностей, которые ожидал.
Мама застала нас за разговором, когда вернулась из магазина. Так и замерла в дверях с пакетами в руках, глядя, как мы сидим с отцом над моими чертежами.
— Что у нас тут происходит? — спросила она осторожно.
Отец поднял голову:
— Обсуждаем проект, — сказал он просто. — У Игоря интересная идея для реконструкции здания на Ленина.
Мама перевела взгляд с него на меня и обратно. Я увидел, как в её глазах мелькнуло облегчение и… что-то ещё. Гордость?
— Значит, всё решилось? — она поставила пакеты на стол.
— Да, — кивнул отец. — Наш сын поступает в архитектурный.
Наш сын. Не «он» и не «Игорь». Наш сын.
— Ты всё-таки объяснил ему, почему он может поступать, куда хочет? — с лёгкой улыбкой спросила мама.
Отец на секунду замер, а потом покачал головой:
— Нет, Оля. Это он объяснил мне.
Потом, поздно вечером, когда родители уже легли спать, я сидел в своей комнате, держа в руках дедовский альбом. Я открыл первую страницу — белую, нетронутую, ждавшую своего часа больше полувека.
Взял карандаш, на мгновение замер… и провёл первую линию. Линию дома, который пока существовал только в моей голове.
Я не знал, что ждало меня впереди. Может, успех, может, разочарования. Но я знал точно: я не повторю судьбу деда. Не буду прятать мечту в ящик стола, рисовать украдкой по ночам. Моя жизнь будет другой.
Я слишком хорошо помнил глаза отца, когда он смотрел на рисунки своего отца — растерянные, полные запоздалого понимания и горечи. «Я совсем не знал его», — сказал он тогда. И эти слова напугали меня больше, чем все его аргументы о нестабильности архитектурной карьеры.
Не знать своего отца. Не позволить ему узнать тебя. Разве есть что-то страшнее?
А сейчас — пусть через боль, через конфликт — мы стали ближе, чем когда-либо. Он увидел меня настоящего. Я увидел его — не просто строгого отца, а человека со своими страхами, надеждами, сомнениями.
И где-то там, за гранью этого мира, может быть, дед наконец улыбнулся, глядя, как его внук начинает свой путь с того места, где он когда-то остановился.
Я провёл ещё одну линию в альбоме. И ещё. Контуры будущего здания становились чётче. Моё будущее — тоже.
— Мама, но это же твоя квартира! Как ты могла вот так, просто взять и отдать её?! — Лена перебила её, не в силах скрыть отчаяние