Тарелка звонко ударилась о деревянный стол. Ольга расставляла посуду с какой-то механической точностью — ровно, ритмично, как заведённая машина. Каждое её движение было отточено, но в этой чёткости сквозило что-то тревожное, словно натянутая струна, готовая вот-вот лопнуть.
Николай бросил взгляд на жену из-под густых бровей. Последние месяцы она всё чаще уходила в себя — молчаливая, отрешённая, будто где-то далеко. Он кашлянул, пытаясь разрядить гнетущую тишину:
— Оленька, суп сегодня просто объедение получился. Прямо как у мамы твоей…
Она не отреагировала. Лишь сжала губы чуть сильнее и продолжила раскладывать приборы: ложка, вилка, ложка, вилка. Будто автомат на заводе.
— Может, кино включим? — Николай потёр ладони, чувствуя, как воздух в комнате тяжелеет. — Там комедия какая-то идёт, посмеёмся…
Ольга замерла, держа ложку в руке. Потом тихо, почти буднично спросила:
— Ты опять за Лёшку машину оплатил?
Вопрос повис в воздухе, как холодный ветер. Николай нахмурился и пожал плечами:
— Ну да, оплатил. А что такого? Сын же он мне. Кому ещё помогать, если не ему?
Ольга аккуратно положила ложку на стол. Металл звякнул о дерево — едва слышно, но в этой тишине звук прогремел, как выстрел. Она подняла взгляд — серые глаза, обычно мягкие, теперь казались стальными.
— А я тогда кто? — спросила она тихо, но в этом спокойствии было что-то ледяное, от чего у Николая мурашки побежали по спине.
— Оля, ну ты чего опять начинаешь? — он отмахнулся, стараясь скрыть раздражение. — У Лёшки сейчас тяжело — работы нет, долги эти… Надо поддержать.
— У нас тоже тяжело, — она отвернулась к окну, глядя куда-то в пустоту. — Только ты этого не видишь.
— Да ладно тебе! — Николай попытался улыбнуться, но губы дрогнули. — Помог сыну, подумаешь. Это ж нормально для отца.
— Нормально? — Ольга чуть покачала головой. — Четвёртый раз за год. Наши деньги… Мы же хотели кухню обновить. Хотели в горы поехать. Или ты забыл?
— Кухня никуда не денется! — он повысил голос, теряя терпение. — И горы эти твои подождут. А у парня реальная беда!
— Тогда живи с ним.
Три слова прозвучали ровно, устало, но в них было столько силы, что Николай замолчал на полуслове. Он ждал криков, слёз, привычной ссоры, но её спокойствие выбило почву из-под ног.
— Чего?.. — переспросил он, моргая.
— Живи с ним, — повторила Ольга, не повышая тона. — Если он тебе дороже.
Она поднялась из-за стола — медленно, будто каждое движение отнимало силы. Подошла к окну, скрестив руки на груди. За стеклом моросил дождь, и капли, стекая вниз, казались бесконечными нитями.
— Оля, ты серьёзно? — Николай нервно хохотнул. — Хватит уже ерунду говорить…
— Ерунду? — она не обернулась. — Да, наверное. Ерунда — надеяться, что у нас будет что-то своё. Что я тоже для тебя что-то значу.
В её голосе не было злости — только пустота и усталость. Николай смотрел на её силуэт у окна, такой знакомый и вдруг такой чужой, и впервые за долгое время ощутил холодный укол тревоги.
Суп стынул на столе. За окном мигал уличный фонарь, бросая тени на стены. Где-то в ванной капала вода — ровно, монотонно, словно отсчитывая время.
Чемодан был почти пустым. Николай бросал в него вещи без разбора — футболки, джинсы, что под руку попалось. Ольга стояла в дверях, облокотившись на косяк, и молча наблюдала. Не вмешивалась, не спорила — просто смотрела. Её взгляд был пустым, и от этой пустоты у него внутри всё сжималось.
«Пройдёт, — думал он, затягивая молнию. — Поживу у Лёшки пару дней, она остынет. Всегда так было».
Он помнил их прежние размолвки — громкие, бурные, с хлопаньем дверей. Но сейчас… Сейчас было иначе. Её молчание пугало больше любых слов.
— Я пошёл, — буркнул он, хватая чемодан.
Ольга чуть кивнула — не то соглашаясь, не то прощаясь. Николай замер на пороге, ожидая, что она скажет хоть что-то — «Останься», «Поговорим». Но услышал только тишину. Дверь захлопнулась за ним с глухим стуком.
Дождь хлестал сильнее, когда он подъехал к дому сына. Серая панелька в спальном районе — одна из многих, безликая и унылая. Четыре года назад он помог Лёшке взять эту квартиру в кредит. Потом ещё раз. И ещё. Каждый раз обещал себе, что это в последний раз, но всегда находилась новая причина.
Лифт, как назло, не работал. Николай поднялся на шестой этаж пешком, пыхтя от тяжести чемодана. Нажал на звонок. За дверью зашаркали тапки, щёлкнул замок.
— Батя? — Лёшка выглянул, щурясь. На нём была застиранная майка и мятые шорты. В руках — телефон, как всегда. — Ты чего в такую погоду притащился?
— Да так… — Николай замялся, переступая с ноги на ногу. — Можно у тебя перекантоваться? С Ольгой мы того… поссорились.
— Опять? — Лёшка закатил глаза и отступил в сторону. — Ну, заходи. Только не жди тут люксов.
В квартире пахло застоявшимся воздухом и жареной картошкой. На столе валялись пакеты из-под чипсов и банки пива. Николай поморщился — сколько раз он твердил сыну про уборку…
— Устраивайся где хочешь, — бросил Лёшка, плюхаясь в кресло и уткнувшись в экран. — Только скажи сразу, надолго ли?
Николай замер, всё ещё держа чемодан. В груди кольнуло — не то обида, не то удивление. Он ждал хоть капли тепла, вопроса, что случилось. Но сын даже не поднял глаз.
— Не бойся, ненадолго, — выдавил Николай, стараясь звучать бодро.
Лёшка что-то буркнул, не отрываясь от телефона. Николай прошёл на кухню, поставил чемодан в угол. Открыл холодильник — пусто, только пара йогуртов и бутылка кетчупа. Руки чуть дрожали, когда он наливал воду из-под крана.
За окном мигала вывеска шаурмечной, заливая кухню то жёлтым, то зелёным светом. В этом мерцании всё казалось ещё более чужим. Из комнаты доносился голос Лёшки — он с кем-то болтал, хохотал. Как будто отца тут и не было.
«Остыну, вернусь, — подумал Николай, но уверенности в этом уже не было. — Всё устаканится».
Он открыл телефон, нашёл чат с Ольгой. Последнее сообщение — от неё, неделю назад: «Соль кончилась, захвати». Пальцы замерли над экраном. Что писать? «Прости»? «Вернусь»? Всё казалось ненужным.
В коридоре что-то упало — кажется, коробка из-под пиццы. Лёшка выругался, но даже не шевельнулся. Николай вздохнул, пошёл поднимать. Ночь обещала быть долгой.
К утру третьего дня у Николая заныла шея. Диван у Лёшки был старый, продавленный, с торчащими пружинами. Одеяло воняло плесенью. Он ворочался, когда телефон в кармане завибрировал. Банк: списание за интернет.
Николай сел, потирая виски. До зарплаты неделя, а на счету пусто. Вчера отдал последние деньги за Лёшкин кредит, думал, продержится. Но есть уже хотелось невыносимо — эта вечная лапша из пачек выворачивала желудок.
— Лёш, — позвал он, кашлянув. — Есть минутка?
— Чего тебе? — отозвался сын из-за стены.
— Слушай, выручи до получки, а? Хоть пару тысяч. Совсем на нуле…
Лёшка выглянул из комнаты. Волосы всклокочены, на майке надпись «Всё будет ок».
— Ты шутишь, что ли? — он хмыкнул, скрестив руки. — Батя, ну ты как ребёнок, честно. Вечно вляпываешься, а потом за мной бегаешь.
— Вляпываюсь? — Николай почувствовал, как голос дрогнул. — Я всю жизнь для вас…
— Ага, для нас, — перебил Лёшка, закатывая глаза. — Слышали сто раз. Ты взрослый, батя. Решай свои проблемы сам.
Он повернулся, чтобы уйти, но Николай вдруг схватил его за руку:
— А ты когда свои решать начнёшь?
— В смысле? — Лёшка нахмурился.
— В прямом. Я за твою машину плачу, за кредиты, за всё…
— Ну и что? — сын дёрнул плечом. — У меня дела, работаю вот…
— Какая работа? — Николай повысил голос. — Ты целыми днями в телефон пялишься!
— Да какая тебе разница? — Лёшка отмахнулся. — Слушай, у меня дела поважнее. Давай потом?
Николай смотрел, как сын скрывается в комнате. Внутри что-то оборвалось. Он рухнул на диван, открыл телефон. История переводов — всё Лёшке. А в ответ…
Из-за стены донеслось:
— Прикинь, батя денег просит! Совсем ку-ку, да? Не, не дам, конечно. Пусть сам крутится… Да третий день тут тусит, задолбал уже. Надеюсь, скоро умотает.
Каждое слово било, как молотком. Николай сидел, замерев. «Задолбал… надеюсь, умотает». А ведь этот Лёшка когда-то обнимал его за шею и кричал: «Папа, ты мой герой!»
Он вспомнил, как учил его плавать. Как радовался его первым шагам. Куда всё делось?
Телефон пискнул. Сообщение от Лёшки: «Бать, тут за свет счёт пришёл. Скинешь?»
Николай долго смотрел на экран. Набрал: «Да, сейчас». И стёр. Подошёл к окну. В стекле отражалось его лицо — усталое, с глубокими морщинами. А за спиной сын весело трепался по телефону, не замечая, как только что перечеркнул всё, что между ними было.
Подъезд встретил его сыростью и запахом кошачьей шерсти. Николай стоял перед дверью, сжимая ключи так, что металл впился в кожу. Они с Ольгой выбирали эту дверь вместе — светло-серую, с простым узором. Она тогда сказала: «Смотри, как уютно будет. Прямо родное…»
Родное. Теперь это слово резало слух.
Он поднял руку к замку, но замер. В голове эхом звучало: «Надеюсь, скоро умотает…» А следом — тихое: «Ерунда — надеяться, что я тоже для тебя что-то значу».
Рука дрогнула. Он нажал на звонок.
Ольга открыла быстро, будто ждала. В старом свитере с ромашками, волосы в беспорядочном хвосте. Родная. И такая далёкая.
— Можно войти? — голос сорвался, прозвучал хрипло.
Она смотрела молча. В её глазах — ни гнева, ни радости. Только усталость и тень грусти.
— Я всё понял, Оля, — слова царапали горло. — Ты права была. Всё время права…
— Поздно, Коля.
Это «Коля» — такое тёплое когда-то — ударило по нервам. Она не кричала, не упрекала. Просто стояла, обнимая себя за плечи.
— Оля, я…
— Не надо, — она покачала головой. — Мы оба знаем, что ничего не поменяется. Ты всегда выберешь его.
— Не выберу, — он шагнул вперёд. — Клянусь, я…
— Помнишь, — она вдруг улыбнулась, слабо, беззащитно, — как мы мечтали в Италию съездить? Копили, планировали… А потом всё уходило — его учёба, его машина, его долги. И я поняла: дело не в деньгах. Дело в том, что ты выбираешь.
Она ушла в прихожую и вернулась с его пальто — старым, с протёртым воротником. Молча протянула.
— Мы так и не увидели Италию, Коля. И не увидим.
Дверь закрывалась медленно, будто давая шанс. Но он не знал, что сказать. Всё осталось позади — вместе с мечтами об Италии.
Николай стоял на площадке, прижимая пальто к груди. Оно пахло домом — тем, что он потерял, гоняясь за призрачной благодарностью сына.
Замок щёлкнул. Внизу хлопнула дверь подъезда, послышались голоса. Жизнь шла дальше. Без него.
Он спустился на улицу. Дождь усилился, капли били по лицу, смешиваясь со слезами, которые он больше не сдерживал.
Телефон завибрировал — наверное, опять Лёшка. Но доставать его не хотелось. Всё было кончено. И это «кончено» оказалось тихим, как шорох пальто в руках и как звук шагов, уходящих в дождь.
Ты не хозяйка, а временная гостья, — сказала золовка, пока свекровь молча кивала